Quo vadis.
Часть одиннадцатая.
Глава V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть одиннадцатая. Глава V. (старая орфография)

V.

После освобождения Лигии, Петроний, не желая сердить цезаря, отправился вместе с ним и другими приближенными его на Палатинский холм. Он желал послушать, что будут говорить там, и кроме того убедиться в том, не замышляет-ли Тигеллин чего-нибудь нового на погибель девушки. Правда, и она, и Урс поступали как-бы под защиту народа, и никто теперь не мог поднять на них руку, если не произойдет возмущения, - но Петроний, зная о ненависти, которой пламенел к нему всемогущий префект претории, допускал, что он, не имея возможности достигнуть своей цели прямым путем, будет стараться каким нибудь образом отомстить его племяннику.

Нерон был разсержен и гневен, так как представление кончилось совершенно не так, как он этого хотел. На Петрония он сначала не хотел даже и глядеть, но этот последний, не теряя своего хладнокровия приблизился к нему со всей свободой "arbiter elegantiarim" и сказал ему:

- Знаешь-ли ты, божественный, что мне пришло в голову. Напиши песнь о девушке, которую приказание владыки мира спасает от рогов дикого тура и отдает возлюбленному. У греков чуткия сердца, и я убежден, что такая песнь их очарует.

Нерону, несмотря на все его раздражение, мысль эта пришлась по вкусу, - и пришлась она ему по вкусу по двум причинам: во-первых, как тема для стихов, а во-вторых, как новый повод к прославлению самого себя, как великодушного владыки мира; он некоторое время смотрел на Петрония, а потом сказал:

- Тебе не надо называть себя. Всякий в Риме и без того отгадает в чем дело; а из Рима вести расходятся по всему миру.

- И ты уверен, что в Ахайе это понравится?

- Клянусь Поллуксом! - воскликнул Петроний. И он отошел довольный, так как теперь был убежден, что Нерон, вся жизнь которого была в приспособлении действительности к литературным замыслам, теперь не захочет испортить себе тему, а тем самым свяжет руки Тигеллину. Однако, это не изменило намерения Петрония выслать Виниция из Рима, как только здоровье Лигии перестанет быть препятствием к этому. И потому, увидевши Виниция на другой день, Петроний сказал ему:

- Повези ее в Сицилию. - Произошло нечто, так что со стороны цезаря вам ничто не угрожает, но Тигеллин готов пустить в ход даже яд, - если не из вражды к вам, то из ненависти ко мне.

- Она была на рогах дикого тура, а все-таки Христос спас ее.

- Так, - с оттенком нетерпения отвечал Петроний, - но не проси его вторично спасти ее... помнишь-ли ты, как Эол принял Одиссея, когда он возвратился, чтобы вторично просить его о благоприятном направлении ветров? Божества не любят повторяться.

- И это будет тем благоразумнее, что Помпония лежит больная. Мне говорил об этом родственник Авла - Антистий. А тут, тем временем произойдет нечто такое, что люди забудут о вас, а в настоящее время самые счастливые те, о которык забывают. Пусть фортуна будет для вас солнцем во время зимы и тенью во время лета!

Но ей уж не грозило опасности. В подземельях, при изнуренности, которая осталась после тюремной лихорадки, ее мог-бы убить гнилой воздух и неудобства, но теперь ее окружала такая нежная забота и не только довольство, но и роскошь. По приказанию Теоклеза через два дня ее стали выносить в сад, окружающий виллу, и там она оставалась в продолжение долгих часов. Виниций украшал носилки её анемонами и в особенности ирисами, чтобы напомнить ей атрий в доме Авла. Не раз скрытые под тенью разросшихся деревьев, они, держа друг-друга за руки, разговаривали о прежних страданьях и о прежних волнениях. Лигия говорила ему, что Христос умышленно провел его через страдания, чтобы изменить душу его и возвысить его до Себя, и он чувствовал, что это правда и что ничего в нем не осталось от прежнего патриция, который не признавал другого права, кроме собственного желания. Но в этих воспоминаниях не было ничего горького. Им обоим казалось, что целые годы прошли над их головами и что это страшное прошлое лежит далеко позади. А тем временем их охватывал покой, которого они до сих пор никогда не испытывали, какая-то новая жизнь, какое-то великое блаженство шло к ним навстречу и поглощало их. Цезарь мог безумствовать в Риме сколько угодно и наполнять весь мир тревогой, они, чувствуя над собой защиту во сто раз более могущественную, не боялись уж ни злости его, ни безумств, как будто он перестал быть господином их жизни и смерти. Однажды под вечер, при заходе солнца, они услыхали рычанье львов и других диких зверей, доходившее из ближайших вивариев. Некогда эти рычанья наполнили тревогой душу Виниция, как зловещее предзнаменование. Теперь они только с улыбкой взглянули друг на друга, а потом оба обратили глаза к заре вечерней. Иногда Лигия, еще очень слабая и не имеющая достаточно сил, чтобы ходить без чужой помощи, засыпала в тишине сада, а он сидел рядом с ней, вглядываясь в её спящее лицо и невольно думал о том, что это уж не та Лигия, которую он встретил в доме Авла. И действительно, тюрьма и болезни уменьшили отчасти красоту её. Тогда, когда он видел ее у Авла, и позднее, когда он пришел, чтобы похитить ее из дома Мириам, она была прекрасна, как статуя, и вместе с тем походила на цветок, а теперь лицо ее стало почти прозрачным, руки исхудали, тело истощилось болезнью, губы побледнели, и даже глаза казались не такими голубыми, как раньше. Златокудрая Эвника, которая приносила ей цветы и драгоценные ткани, для покрыванья её ног, выглядела рядом с ней, как Афродита. Эстетик Петроний напрасно старался найти в ней прежнее очарованье, и пожимая плечами, думал, что эта тень Елисейских полей не стоила тех усилий, тех страданий и мучений, на которые ушла чуть не вся жизнь Виниция. Но Виниций, который теперь полюбил душу её, только еще больше любил Лигию и, когда он бодрствовал над уснувшей, ему казалось, что он бодрствует над святой.