Quo vadis.
Часть одиннадцатая.
Глава X.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть одиннадцатая. Глава X. (старая орфография)

X.

Виниций писал Петронию: - "И здесь мы знаем, что творится в Риме, а то, чего мы не знаем, дополняют твои письма. Если бросить в воду камень, волны расходятся все дальше и дальше, - и вот такая волна безумства и зла дошла с Палатинского холма даже до нас. По дороге в Грецию, цезарем был послан сюда Карин, который обобрал города и храмы, чтобы пополнить пустые сокровищницы, ценой кровавого пота и слез людских строится в Риме "domus aurea". - Быть может, мир не видал еще такого дома, но он не видал и такой неправды. Ты, впрочем, знаешь Карина. - На него походил Хилон, пока смертью не искупил своей жизни. Но в ближайших городках люди не возмутились против него, может быть потому, что там нет ни храмов, ни сокровищ. Ты спрашиваешь, находимся-ли мы в безопасности. Я отвечу тебе только, что нас забыли, - и пусть это будет тебе ответом. Вот, в эту минуту, из портика, под которым я пишу, я вижу нашу тихую запруду, а на ней Урса в лодке, опускающого сеть в светлую влагу. - Жена моя прядет, рядом со мной, пурпурную шерсть, а в садах, под тенью миндальных дерев, поют наши рабы. О! какое спокойствие, carissime, какое забвение прежних тревог и огорчений. Но не Парки, как ты пишешь, прядут так приятно нить нашей жизни - то благословил нас Христос, возлюбленный Бог наш и Спаситель. Мы знаем и горе, и слезы, потому что наша вера велит нам плакать о чужом несчастьи, но даже и в этих слезах кроется неведомое вам утешение, что когда-нибудь, когда минет время жизни нашей, мы найдем всех дорогих людей, которые погибли и должны погибнуть еще за божественное учение. Петр и Павел не умерли для нас, но возродились во славе. Души наши видят их, - и когда очи наши плачут, сердца наши радуются их радостью. О да, дорогой, мы счастливы счастьем, которое ничто разрушить не может, так как смерть, которая для вас есть конец всего, будет для нас только переходом к большему еще покою, большей любви, большей радости.

"И так протекают для нас дни и месяцы в сердечном мире. Слуги наши и рабы верят, как и мы, в Христа, и мы любим друг друга потому, что Он заповедал любовь. Часто, когда заходит солнце или когда месяц отражается в воде, мы разговариваем с Лигией о прежних временах, которые теперь кажутся нам сном, а когда я подумаю, как близко было к мукам и смерти это дорогое существо, которое я каждый день прижимаю к своей груди, я прославляю моего Господа, так-как Он один мог вырвать ее из тех рук, спасти с арены и возвратить мне навсегда. О, Петроний, ты ведь видел, сколько это учение придает терпения и смелости в страданиях, как утешает оно в несчастий, а потому приезжай, взгляни, сколько оно дает и счастья в обыденных условиях жизни. Видишь-ли, люди до сих пор не знали Бога, которого-бы они могли любить, а потому и сами не любили друг друга - и отсюда происходило все их несчастье, потому что, как свет исходит от солнца, так счастье вытекает из любви. Этой правде не научили их ни законодатели, ни философы, и её не было ни в Греции, ни в Риме, а если я говорю: ни в Риме, то это значит на всей земле. Сухое и холодное учение стоиков, к которому привержены добродетельные люди, закаляет сердца, как меч, но делает их скорее холодными, чем улучшает их. Но что говорить обо всем этом тебе, учившемуся и понимающему больше моего. Ты ведь также знал и Павла из Тарса и не раз подолгу говорил с ним, - а потому хорошо знаешь, что все учения ваших философов и риторов - мыльные пузыри и пустые звуки без значения, сравнительно с той правдой, которую он проповедал. Помнишь вопрос, который он задал тебе: "А если-бы цезарь был христианином, разве вы не чувствовали-бы себя в большей безопасности, более уверенными во владении тем, что имеете, без тревоги о завтрашнем дне?" Но ты говорил мне, что наша вера враждебна жизни, а я отвечу тебе теперь, что если-бы я с самого начала письма повторял только два слова: "я счастлив!" я-бы еще не сумел выразить тебе моего счастья. Ты скажешь мне на это, что счастье мое, это - Лигия! - Да, дорогой! - Но это потому, что я люблю в ней безсмертную душу и что мы оба любим друг друга во Христе, а при такой любви нет ни разлуки, ни измены, ни старости, ни смерти. Потому что, когда минет любовь и красота, когда одряхлеют тела наши и придет смерть, любовь сохранится, так как сохранятся души. Прежде, чем глаза мои прозрели для истины, я ради Лигии готов был поджечь собственный дом, а теперь я говорю тебе: я не любил ее, потому что только Христос научил меня любви. В Нем источник счастья и покоя. Это говорю не я, а сама очевидность. Сравни ваши наслаждения, полные безпокойства, похожия на поминальные обеды, - с жизнью христиан, и ты найдешь готовый ответ. Но, для лучшого сравнения, приезжай в наши горы, благоухающия чабром, в наши тенистые оливковые рощи, на наши заросшие плющем берега. Тебя ждет здесь покой, какого ты давно не находил, - и сердца, которые искренно любят тебя. Ты, имеющий благородную и добрую душу, должен быть счастлив. Твой быстрый ум различит правду, - а когда ты познаешь ее, то и полюбишь, ибо если можно быть врагом её, как цезарь и Тигеллин, но равнодушным к ней никто быть не может. О, мой Петроний, мы оба с Лигией утешаемся надеждой, что скоро увидим тебя. Будь здоров, счастлив, и приезжай!"

Петроний получил письмо Виниция в Кумах, куда он выехал, вместе с другими приближенными цезаря, устремившимися за ним. Долголетняя борьба Петрония с Тигеллином приближалась к концу. Петроний уже видел, что он должен в ней пасть и понимал причину этого. По мере того, как цезарь с каждым днем падал все ниже - до роли актера, шута и возницы, по мере того, как он все больше погрязал в болезненном, отвратительном и вместе с тем грубом разврате, - изящный "arbiter elegantiae" делался для него только бременем. Даже тогда, когда Петроний молчал, Нерон в его молчании видел порицание, а в восхвалениях - насмешку. Великолепный патриций раздражал его самолюбие и возбуждал зависть. Его богатства и великолепные памятники искусства стали предметом зависти, как властелина, так и всемогущого министра. Его щадили пока, по причине отъезда в Ахайю, при котором его вкус, его знание всего греческого могли быть полезными. Но, понемногу, Тигеллин стал втолковывать цезарю, что Карин превышает Петрония во вкусе и знании и что Карину лучше Петрония удастся устроить в Ахайе игры, приемы и триумфы. С этой минуты Петроний был погублен. - Однако, ему не осмеливались послать приговор в Рим. И цезарь, и Тигеллин вспомнили, что этот изнеженный эстетик, "обращающий ночь в день", занятый только наслаждением, искусством и пирами, выказал удивительную энергию и трудолюбие в то время, когда был проконсулом в Вифинии, и впоследствии, когда был консулом в столице. Его считали способным на все, а было известно, что в Риме он пользуется не только любовью народа, но даже и преторианцев. Никто из доверенных цезаря не мог предвидеть, как Петроний поступит в таком случае, а потому казалось более разумным выманить его из города и настичь только в провинции.

для того, чтобы еще раз показать цезарю и его приближенным веселое лицо, свободное от всякой тревоги и в последний раз перед смертью одержать победу над Тигеллином.

Слуг Петрония, оставшихся в Риме, заключили в тюрьму, а дом окружили стражей преторианцев. Он, узнав об этом, не выказал ни тревоги, ни даже волнения, и с улыбкой сказал приближенным цезаря, которых принимал в своей великолепной вилле в Кумах:

- Агенобарб не любит прямых вопросов, а потому обратите внимание, как он смутится, когда я спрошу его, он-ли велел схватить мою "фамилию" в столице?

Получив его, Петроний задумался немного, но через минуту лицо его засветилось обычной ясностью, и вечером того-же дня он написал следующее:

"Радуюсь вашему счастью и удивляюсь вашим сердцам, carissime, так как я не думал, что двое влюбленных могут помнить о ком-нибудь третьем, к тому-же далеком. А вы не только не забыли меня, но хотите уговорить меня приехать в Сицилию, чтобы поделиться со мной вашим хлебом и вашим Христом, Который, как ты пишешь, так щедро наделил вас счастьем.

"Если это так - почитайте Его. Я думаю, дорогой мой, что Лигию возвратил тебе отчасти Урс, а отчасти народ римский. Но, как скоро ты думаешь, что возвратил тебе ее Христос, - я не буду тебе противоречить. Да! не жалейте для Него жертв. Прометей также посвятил себя людям, но Прометей есть только вымысел поэтов, а люди, уверовавшие, говорили мне, что они собственными глазами видели Христа. Я думаю за одно с вами, что Он достойнейший из богов.

" Вопрос Павла из Тарса я помню и думаю, что если-бы, например, Агенобарб жил по учению Христа, то, может быть, мне удалось-бы поехать к вам в Сицилию. И тогда мы под тенью деревьев и под а;урчанье источников вели-бы беседы о всяких богах и всяких учениях, как беседовали некогда греческие философы. Но теперь я должен кратко отвечать тебе.

Я хочу знать двух философов: один из них называется Пиррон, другой Анакреон. Остальных я могу дешево продать тебе, вместе со всей школой греческих и наших стоиков. Истина, Виниций, живет где-то так высоко, что сами боги не могут увидать ее с вершины Олимпа. Тебе, carissime, кажется, что ваш Олимп еще выше, и, стоя на нем, ты кричишь мне: "Выйди и взгляни на виды, которых ты до сих пор никогда еще не видал". Может быть! Но я отвечу тебе: "Друг мой! у меня нет ног!" А когда ты дочитаешь письмо до конца, я думаю, ты согласишься со мной.

"Нет! счастливый муж царевны Зари! Ваше учение не для меня. Я должен был-бы любить вифинцев, которые несут мои носилки, египтян, которые топят мои бани, Агенобарба и Тигеллина? Клянусь тебе белыми коленями Харит, что, если-бы даже я хотел, я не мог-бы. В Риме есть по меньшей мере сто тысяч людей, имеющих или кривые лопатки, или толстые колени, или высохшия икры, или выпуклые глаза, или слишком большие головы. Повелишь-ли ты мне любить и их? Где мне найти эту любовь, если я не ощущаю ее в сердце? а если Бог ваш хочет, чтобы я любил их всех, зачем при его всемогуществе не даровал Он им фигур Ниобидов, например, которых ты видел на холме Палатинском? Тот, кто любит красоту, не может любить уродства. Можно не верить в наших богов, это дело другое, но можно любить их, как любили их и Фидий, и Пракситель, и Мирон, и Скопас, и Лизий.

"Если-бы даже я хотел итти туда, куда ты зовешь меня - я не мог-бы. И не то, что не хочу, а еще раз говорю тебе - не могу. Ты веришь, как Павел из Тарса, что когда-нибудь по другую сторону Стикса, на каких-нибудь Елисейских полях вы увидите вашего Христа. Хорошо! Пусть он тогда сам скажет тебе, принял-л бы он меня с моими геммами, с моей мирренской вазой, и с изданиями от Сотиев, и с моей златокудрой. При мысли об этом, мне хочется смеяться, дорогой мой, так как даже и Павел из Тарса говорил мне, что для Христа надо отказаться от розовых венков, пиров и наслаждений. Правда, он обещал мне другое счастье, но я отвечал ему, что для другого я слишком стар и что розами будут всегда наслаждаться глаза мои, а запах фиалок будет мне всегда приятнее запаха "ближняго с Субуры".

"Вот причины, по которым ваше счастье не для меня. Но кроме них есть еще одна, которую я припрятал к концу. Меня зовет Танат. Для вас начинается расцвет жизни, а для меня солнце уже зашло и сумерки окружают меня. Другими словами - я должен умереть, carissime.

"Не стоит говорить об этом долго. Так должно было окончиться. Ты, который знаешь Агенобарба, легко поймешь это. Тигеллин победил меня, или лучше сказать - нет! Только моим победам пришел конец. Я жил, как хотел, и умру - как мне понравится.

"Не принимайте этого к сердцу. Ни один бог не обещал мне безсмертие, а потому ничего неожиданного со мной не случилось. При том, ты ошибаешься, Виниций, утверждая что только ваше божество учит умирать спокойно. - Нет. Свет наш знал до вас, что, когда выпита последняя чаша, то время - отойти, заснуть, - и он еще умеет сделать это красиво. Платон говорит, что добродетель это музыка, а жизнь - гармония мудреца. Если это так, то я умру так, как жил - доблестно.

"Я хотел-бы проститься с твоей божественной женой теми словами, которыми приветствовал ее когда-то в доме Авла: "много я видел народов, а равной тебе - не знаю!

"А потому если душа есть нечто большее, чем думает Пиррон, то моя залетит к вам по дороге к границе океана и сядет у вашего дома в образе мотылька, или как - верят египтяне - в образе ястреба. Иначе приехать к вам не могу.

"А пока пусть Сицилия обратится для вас в сад Геспериды, пусть полевые, лесные и водяные богини сыпят вам цветы по пути, и во всех акантах, в колоннах вашего дома, пусть гнездятся белые голуби".