Пан Володыевский.
Часть третья.
Глава VIII

VIII

Кетлинги прогостили около трех недель. По прошествии этого времени Бася пробовала встать с постели, но оказалось, что она еще не может стоять на ногах. Здоровье к ней возвращалось, но сил у нее еще не было. Медик приказал ей лежать до тех пор, пока она совсем не окрепнет. А между тем наступала весна. Прежде всего с Диких Полей и с Черного моря подул сильный и теплый ветер и разорвал, растрепал на небе саван туч, как истлевшую от времени одежду. Потом стал сгонять и разгонять по небу эти тучи, как овчарка сгоняет и разгоняет стадо овец. Убегавшие от него тучи орошали землю обильным дождем, который падал крупными каплями величиной с ягоду. Растаявшие остатки снега и льда образовали на степной равнине озера; с обрывов потекли струйки воды, на дне оврагов образовались ручьи - все это с шумом и гулом мчалось к Днестру, мчалось радостно, как мчатся дети к матери, завидев ее вдали.

В разрывах туч ежеминутно просвечивало солнце, светлое, помолодевшее, как будто влажное, словно оно выкупалось в этом весеннем половодье.

Из размякшей земли начали выглядывать светло-зеленые стебельки трав, на тонких ветках деревьев разбухли почки. Солнце грело все сильнее; на небе появились стаи птиц: журавли, дикие гуси, аисты; затем ветер пригнал Целые тучи ласточек, громким хором в теплой воде заквакали лягушки; запели мелкие, серенькие птички; и боры, и леса, и степь, и овраги, и вся природа, казалось, кричала громким голосом радости и упоения:

- Весна! Весна!

Но для этой несчастной страны весна принесла печаль вместо радости, смерть - вместо жизни. Через несколько дней после отъезда Кетлингов маленький рыцарь получил следующее известие от пана Мыслишевского:

"В Кучункаврийской степи собирается все больше войска. Султан послал значительные суммы в Крым. Хан с пятьюдесятью тысячами орды идет на помощь Доротиенке. Как только весенние воды обсохнут, тьма-тьмущая хлынет по Черному и Кучменскому тракту. Боже, смилуйся над Речью Посполитой!"

Володыевский тотчас же послал своего слугу, Пентку, с этим известием к гетману.

Но сам он не торопился уезжать из Хрептиева. Во-первых, как солдат, он не мог без гетманского приказа оставить этой станицы, во-вторых, он слишком много лет провел в войне с татарами, чтобы не знать, что чамбулы так скоро не двинутся. Ведь вода еще не спала, трава недостаточно выросла, казаки стояли еще на зимовках. Турок маленький рыцарь ожидал не раньше лета; хотя они и собрались уже под Адрианополем, но такой огромный табор, такое множество войска, обозной прислуги, тяжестей, лошадей, верблюдов и волов могло подвигаться только очень медленно. Легкие татарские отряды можно было ожидать раньше, в начале апреля или мая. Правда, впереди главных отрядов, насчитывающих несколько десятков тысяч воинов, всегда шли маленькие передовые чамбулы и более или менее многочисленные ватаги, подобно тому, как перед проливным дождем на землю падают отдельные капли. Но их маленький рыцарь не боялся. Даже отборный татарский чамбул не мог в открытом поле устоять против превосходной польской конницы, а что же говорить о маленьких отрядах, которые при одном слухе о приближении польских войск рассеивались, как пыль, гонимая вихрем.

Во всяком случае, времени было достаточно, а если бы даже его не хватило, Володыевский был бы не прочь столкнуться с какими-нибудь чамбулами и оставить им после себя не слишком приятное воспоминание.

Это был воин по плоти и крови, воин по призванию, и приближение войны пробуждало в нем жажду неприятельской крови и в то же время возвращало ейу спокойствие.

Пан Заглоба, хотя он в течение своей долгой жизни уже успел освоиться со всякими опасностями, был не так спокоен. В случае необходимости он находил в себе отвагу; впрочем, он выработал ее в себе долголетней и подчас невольной практикой и совершил в жизни много подвигов, но все же первое известие о предстоящей войне произвело на него большое впечатление. Но, когда маленький рыцарь высказал ему свое мнение, Заглоба приободрился и начал на чем свет стоит поносить весь Восток и угрожать ему.

- Когда христианские народы воюют между собою, - говорил он, - тогда и Господь Иисус Христос печалится, и все святые, ибо всегда, если хозяин озабочен, озабочены и слуги. Но нет небу большей радости, как если кто убьет турка. Я слышал от одной духовной особы, что святых просто мутит при виде этих собачьих детей, и они не могут пользоваться небесной пищей и напитками, а стало быть, и вечным блаженством.

- Так-то так, - ответил маленький рыцарь, - но турки очень могущественны, а у нас войска горсточка.

- Да ведь не завоюют же они всей Речи Посполитой! Мало ли сил было у Карла Густава, а ведь в то время мы вели войну с Русью, и с казаками, и с Ракочи, и с курфюрстом, а теперь где они? Мы еще сами вошли к ним с огнем и мечом.

- Это правда. Лично я не боюсь этой войны, тем более что, как я уже говорил, я должен совершить какой-нибудь подвиг, чтобы отблагодарить Господа Иисуса Христа и Пресвятую Деву за спасение Баси. Только бы Господь послал случай. Но я боюсь за ту землю, которая, хоть и на время, все же может перейти в языческие руки вместе с Каменцем. Представьте себе, как будут поруганы церкви Господни и как угнетаемы будут христиане!

- Не говори мне только о казаках. Шельмы! Они сами подняли руку на мать-отчизну, пусть же теперь и получат то, чего заслужили. Самое главное, - чтобы Каменец выдержал осаду. Как ты думаешь, Михал, выдержит?

- Я думаю, что пан генерал подольский не укрепил его как следует, а жители, рассчитывая на природные укрепления, тоже не сделали того, что надо. Кетлинг говорил, что туда пришли полки епископа Тжебицкого, и полки превосходные. Господи, мы удержались под Збаражем, за жалким земляным валом, против столь же сильного неприятеля, а ведь Каменец - орлиное гнездо...

- Ха! Орлиное гнездо! Да только найдется ли там такой орел, каким был Вишневецкий. И не ворона ли это будет. Ты знаешь генерала подольского?

- Знатный пан и хороший воин, но порядком беспечный.

- Знаю! Знаю! Я его не раз упрекал за это. Потоцкие хотели в свое время, чтобы я ехал с ним за границу воспитывать и обучать хорошим манерам. А я сказал им: "Не поеду именно из-за его неаккуратности: у его сапог всегда уши оборваны, бывая при дворе, ему придется всегда мои надевать, а теперь сафьян дорог". Потом, при Марии Людвике, он одевался французом, и у него постоянно сползали чулки, голые икры так и сверкали! Не дорасти ему Вишневецкому и до пояса!

- Каменецкие мещане также боятся осады, потому что во время осады в торговле застой. Они скорее предпочли бы под владычество турок перейти, только бы не закрывать лавок.

И оба они с маленьким рыцарем беспокоились за будущую судьбу Каменца. Тревожились они и за Басю, которая в случае взятия крепости должна была бы разделить участь всех жителей города.

Минуту спустя пан Заглоба ударил себя по лбу.

- Господи боже! - воскликнул он. - К чему мы тревожимся? Зачем нам идти в этот паршивый Каменец и запираться в нем? Не лучше ли остаться при гетмане и сражаться с неприятелем в открытом поле. В этом случае Баська ведь не сможет идти с тобой в полк, а должна будет уехать куда-нибудь подальше, и, конечно, не в Каменец, а хотя бы к Скшетуским. Михал, бог видит мое сердце, и видит, как я жажду неприятельской крови, но для тебя и для Баськи я готов пожертвовать и этим, - я сам отвезу Баську.

- Благодарю вас, - ответил маленький рыцарь. - Конечно, если я не буду в Каменце, то и Баська не будет настаивать ехать со мной, но что будешь делать, если придет приказ от гетмана?

- Что делать, если придет приказ?.. Черт бы побрал все эти приказы... Что делать?.. Постой! Я придумал: надо опередить приказ.

- Как же это?

- Пиши сейчас же Собескому, якобы сообщая ему новости, и в конце письма припиши, что ввиду близости войны ты хотел бы из привязанности к нему остаться при его особе и сражаться в открытом поле. Ей-богу, это великолепная мысль. Во-первых, совершенно невероятно, чтобы такого загонщика, как ты, заперли в крепости, вместо того чтобы пользоваться им в поле, во-вторых, за такое письмо гетман полюбит тебя еще сильнее и, конечно, захочет оставить при себе. Ему нужны будут преданные солдаты. Пойми, наконец, что если Каменец устоит, то слава победы падет на генерала подольского, а все твои подвиги в поле прославят гетмана. Не бойся, гетман тебя генералу не отдаст. Скорей он отдал бы кого-нибудь другого, но тебя или меня не отдаст. Пиши письмо! Напомни ему о себе! Ха! Моей находчивости еще на многих хватит. Михал! Выпьем при этом случае, что ли? Пиши письмо!

Володыевский очень обрадовался, обнял пана Заглобу и, подумав с минуту, сказал:

- И я не обману ни Господа Бога, ни отчизну, ни гетмана, потому что могу так принести много пользы. От всего сердца благодарю вас! И полагаю, что гетман захочет оставить меня при себе после письма. Но, чтобы не оставить и Каменца без помощи, знаете ли, что я сделаю? Я снаряжу за свой счет горсть пехоты и отправлю в Каменец. И об этом сейчас напишу гетману.

- Еще лучше! Но, Михал, откуда ты людей возьмешь?

- У меня в погребах сидит до сорока разбойников, их я и возьму. Каждый раз, когда я хотел кого-нибудь из них повесить, - Баська просила их помиловать, и не раз уже советовала мне сделать из них солдат. Я не соглашался, нельзя было. Но теперь война и все можно. Народ это аховый, и все они нюхали порох. Кроме того, я объявлю всем скрывающимся в оврагах и пущах, что тем, кто добровольно поступит в полк, будут прощены прежние преступления. Наберется до ста человек... Баська тоже будет довольна. Да, вы камень у меня с сердца сняли.

И в тот же самый день маленький рыцарь послал нового гонца к гетману, а разбойникам объявил помилование, если они поступят в пехоту. Те радостно согласились и обещались привлечь и других. Бася обрадовалась ужасно.

в открытом поле, что его Бася не подвергнется опасности во время осады, а Каменцу и отчизне он окажет большую услугу.

Прошло несколько недель, как вдруг однажды вечером вернулся гонец с письмом от пана гетмана Собеского.

Гетман писал:

"Дорогой мой и милый Володыевский. За то, что ты так без промедлений присылаешь мне все новости, я тебе очень благодарен и благодарна должна быть отчизна. Война неизбежна, я получил из другого источника известие, что в Кучункаврийской степи стоит большая сила; вместе с ордой - до трех сот тысяч. Орды двинутся со дня на день. Ничем султан так не интересуется, как Каменцем. Я надеюсь, что эту змею - Тугай-беевича - Господь выдаст в руки твои или в руки Нововейского, над несчастьем которого я искренне скорблю.

Что касается того, чтобы ты был при мне, то видит бог, как я этого хочу, но это невозможно. Хотя пан генерал подольский не всегда с одинаковым дружелюбием относился ко мне после выборов, но я хочу послать ему лучшего солдата, ибо берегу Каменецкую твердыню как зеницу ока. Там будет много людей, которые за свою жизнь раз или два воевали. Но все же война для них дело не очень привычное. А человека, для которого война - что-то вроде насущного хлеба, который мог бы в каждом случае дать совет, там не будет; а если и найдется, то не пользующийся большим влиянием. Поэтому я посылаю тебя, ибо хотя Кетлинг - хороший воин, но там он меньше известен, чем ты, между тем как глаза всех будут обращены на тебя, и я думаю, что хотя главное начальство будет поручено другому, но тому, что скажешь ты, все охотно подчинятся. Небезопасна эта служба в Каменце, но ведь мы уже привыкли за других мокнуть и за других холодать. Наша награда - слава и благодарность потомства, но отчизна - первое дело, и мне нечего торопить тебя ее спасать".

- Что ты думаешь, Михал? - спросил пан Заглоба.

Он поднял лицо, уже спокойное, и ответил спокойным голосом, как будто ничего не случилось:

- Пойдем в Каменец! О чем мне еще раздумывать?..

- Пока сами не погибнем! - повторили офицеры. - Двум смертям не бывать, одной не миновать!

Пан Заглоба некоторое время молчал, обводя глазами всех присутствующих и видя, что они ждут, что он скажет, вдруг засопел и сказал:

- Иду с вами! Черт побери!