Прощай, любовь.
Глава V

V

Итак, Луиджи Караччиоло ухаживал, как и все, т.е. слегка, не навязчиво, всегда готовый отойти и забыть, если предполагаемый брак не состоится.

Однако, к наступлению масленицы дела приняли другой оборот, и он, положительно, начал казаться влюбленным: непременно появлялся всюду, где были обе девушки, покидал их лишь тогда, когда не было никакой возможности оставаться с ними, и изобретал всевозможные предлоги, чтобы видеться с ними почти ежедневно.

Волею или неволею, Чезаре Диас оказывался сообщником Луиджи Караччиоло... Последний теперь всеми силами старался сблизиться с Анною: говорила ли она о какой- либо книге, он ей присылал ее с приложением записки и спрашивал ее мнение; упоминала ли она о подруге детства, он расспрашивал о ней как можно подробнее, интересуясь этою дружбою, как интересуются влюбленные малейшими пустяками, касающимися любимой женщины; а в глубине души ok томился сильнейшим желанием узнать что-нибудь о первой любви Анны Аквавивы. До него дошли смутные слухи, что она испытала несчастную страсть, которая чуть не привела ее к смерти.

Действительно, по бледности, порою внезапно покрывавшей лицо Анны, по некоторым интонациям ее голоса, по мечтательности, овладевавшей ее при известных словах, - все равно кем произнесенных, он видел, что душа ее и нервы испытали сильное потрясение. Значит, эти мечтательные глаза, это внезапное и мимолетное дрожание губ, это глубокое молчание скрывали тайну! Но она не хотела говорить; за то красавец Караччиоло, такой умный и тактичный, становился настойчивым и раздражался, когда речь заходила о любви, и тут-то именно и было видно, что он влюблен, - по-своему, не слишком сильно, но влюблен. Анну же волновал и заставлял бледнеть каждый намек на прошлое, особенно, сделанный в присутствий Чезаре Диаса. Часто она уходила, будучи не в силах владеть собою, а если намек был слишком прозрачен, глаза ее сверкали негодованием и она замыкалась в гордое молчание.

Но когда заговаривал о любви или разочаровании Чезаре, она опускала глаза и выслушивала все покорно, безо всяких признаков горя или гнева. Ясно было, что она считала Чезаре Диаса за своего законного судью, и что от него одного готова была все перенести.

Проницательный Луиджи Караччиоло отлично это понял и, мучимый любопытством, наконец прямо спросил Чезаре, в чем тут дело. Последний, с тем презрением, с каким он относился ко всем человеческим глупостям, ответил, что Анна Аквавива интересовалась - так выражаются светские люди - молодым человеком, славным юношей, который поступил с нею очень благородно. - Почему же этот брак не состоялся? - Молодой человек беден.

- А девушка очень его любила?

- Как сказать?! Увлечение, фантазия свойственная живым и неглупым девушкам.

- А теперь она забыла его?

- Да, совершенно забыла.

Этот разговор несколько успокоил Луиджи Караччиоло; но он догадался, что тут не вся правда, и что одна Анна сказала бы ему все, если бы он ее спросил. Он понимал, что она не солгала бы, и часто, когда он бывал с нею, ему хотелось спросить о ее прошедшей любви. Вопрос этот жег ему губы, однако, он все-таки не предлагал его.

Тем не менее, намерения Луиджи Караччиоло стали настолько очевидными, а поведение Чезаре Диаса так напоминало о пожилом родственнике, который, при полном соблюдении своего достоинства, поощряет возникающее сватовство, что Анне не оставалось никакой возможности притворяться непонимающей. Иногда, когда являлся ее опекун под руку с Луиджи Караччиоло, Анна становилась раздражительной и устремляла на Чезаре вопросительный взгляд, как бы говоря: "Зачем вы это делаете?" Но он не обращал никакого внимания на этот немой вопрос: он хорошо понимал, что для достижения цели ему придется преодолеть немало препятствий, и что убедить Анну выйти за Луиджи Караччиоло - все равно, что взять неприступную крепость. Однако, с обычным своим упорством, он рассчитывал победить. Разве он не видел ее смирения? Разве она не опускала перед ним головы и глаз, не понижала голоса? Разве не уподоблялась она мягкому воску, из которого рука ваятеля может вылепить, что угодно? Только... только он не был уверен, что она окажется столь же послушной в вопросе о браке. Конечно, она возмутится; она уже возмущалась. Поняв намерения Луиджи Караччиоло и дрожа от гнева при виде покровительства, которое оказывал ему Диас, она вымещала свое скрытое раздражение на молодом человеке, обращаясь с ним так презрительно и дерзко, как женщины способны обходиться только с теми, кого не любят. Она часто противоречила ему. Казался ли он сентиментальным - у него была своя особая сентиментальность, на чувственной основе, - она становилась насмешливой, говорила парадоксы, отрицавшие чувство, заимствовала у своего опекуна легкий, но больно язвящий бич насмешки, голос ее начинал звучать резко, и она казалась злою. Постоянно любезный, Луиджи Караччиоло кончал тем, что соглашался с нею, но делал это, очевидно, из уступчивости, единственно по той причине, что она - женщина и прелестная особа, чрезвычайно ему нравящаяся.

- Вы соглашаетесь из вежливости? Какая слабость! - говорила она, сердясь, как несправедливо сердятся женщины на тех, кого не любят.

Улыбочка Луиджи Караччиоло, подтверждавшая ее догадку и выражавшая ту мысль, что очень мало быть уступчивым по отношению к тем, кого любишь, чрезвычайно ее раздражала. Подобно всем, хранящим в душе своей тайну, Анна желала, чтобы все вокруг согласовалось с ее господствующей мыслью; а так как все окружающее ей противоречило, то она становилась мрачной; человек же, воплощавший в себе это противоречие, делался ей ненавистным. Она начинала питать отвращение к Луиджи Караччиоло. Можно было счесть это за девический каприз или за глубокую антипатию.

Ничто не ускользало от проницательных взоров Чезаре Диаса, незаметным образом наблюдавшего за парочкой. Раза два или три, когда Анна уклонилась от самого простого разговора или лишнего танца с Караччиоло, он заметил это и выразил свое неудовольствие легким движением бровей. Наконец, когда, в одном концерте, Анна повернулась спиною к Караччиоло, Чезаре Диас, при выходе, сказал:

- Вы довольно невежливы с Караччиоло, Анна.

- Не нахожу, - ответила она, содрогаясь от сурового тона, а еще более от смысла его слов.

- А я нахожу, - сказал он с ударением, - и прошу больше так не поступать.

- Хорошо, - прошептала она, но несколько дней была ужасно расстроена. Лаура, по-прежнему спавшая в ее комнате, слышала, как ночью она вздыхала даже во сне. Иногда, слегка встревожившись, она спрашивала, что с ней. Тронутая ее участием, Анна отвечала:

- Ничего, ничего. Спи спокойно!

будто он внушал ей каждое слово. После трех или четырех встреч, во время которых ее любезность не уменьшалась, она спросила Диаса:

- Так хорошо?

- Что такое? - рассеянно спросил он.

- Так ли я обращаюсь с Караччиоло?

- А вы нуждаетесь в одобрении? - с удивлением сказал он. - Ведь, вы только исполняли долг вежливости.

- Вы мне говорили... - покорно пробормотала она.

- Я указал вам, в чем состоит обязанность благовоспитанной девицы, вот и все.

Она печально опустила голову. Она делала над собою усилие, чтобы угодить Чезаре Диасу, и вот ее награда! Но так как она не могла сердиться на него, то гнев ее обратился на Луиджи Караччиоло, и ее возникавшая антипатия к нему окрепла и развилась в короткое время. Между тем, как нарочно, - может быть и в самом деле нарочно - все хвалили его наружность, положение в обществе и некоторую глубину ума, выгодно отличавшую его от других светских кавалеров. Луиджи Караччиоло думает вот что, он говорит вот что; Луиджи Караччиоло придет сегодня, отчего же он не пришел? Не только все окружающие, но даже сестра ее, такая молчаливая и далекая от всего житейского, говорила ей о нем. Анна молча пожимала плечами. В ее молчании уже заключалась уступка, но видно было, что она думает неприятные вещи. Когда же опекун ее упоминал о Караччиоло, одобряя его не только за изящество, но и за известную солидность в поступках, она раздражалась ужасно, удивлялась, как может он хорошо отзываться о такой пошлой и неприятной личности, и насмешливо улыбалась тому, что Диас пресерьезно продолжал говорить о нем. Однажды, будучи не в силах подавить свое нетерпенье, находя особенно несносным, что именно Диас и именно ей выхваляет другого мужчину, она сказала:

- Неужели вы относитесь к нему серьезно?

- К кому? К Караччиоло?

- Ну, да.

- Я отношусь серьезно ко всякому, кто этого стоит, и, поверьте, умею различать людей.

- Я не хочу вам противоречить, - сказала она тихо, - но не разделяю вашего мнения.

- А у вас также есть мнение? - спросил он с оттенком пренебрежения.

- Да, есть.

- Мнения молодых девиц не идут в счет, моя милая. Вы неглупы, нет сомнения, но вы ничего не смыслите.

- Но неужели, - воскликнула она, волнуясь, - вы хотите меня уверить, что Караччиоло - человек даровитый?

- Да, - ответил он.

- Что он - человек искренний?

- Да, - сухо сказал он.

- Что он, наконец, симпатичен?

- Ну, а я, - сказала она с раздражением, - нахожу его тупым, бессердечным и часто смешным. Ничто не убедит меня в противном. Это кукла, а не человек. Чтобы это понять, не нужно и опытности.

- Нахожу бесполезным настаивать, моя милая, - сказал Чезаре Диас, слегка бледнея, но сохраняя ледяное спокойствие. - Я в это не вхожу. Мне нет никакой надобности убеждать вас в чем-либо. Думайте, что хотите, я не обязан выяснять вам ваши заблуждения. Предупреждаю вас, что обладаю громадным запасом снисхождения на случай всевозможных нелепых выходок с вашей стороны, но что в числе других пороков один я нахожу непростительным: неблагодарность. Вы поняли? Я ненавижу неблагодарных.

- Что вы хотите сказать? - воскликнула она с тревогой.

- Ничего больше. Добрый вечер!

Он отвернулся, пошел, и десять дней не показывался в доме Аквавива. Ему никогда не случалось не приходить так долго, когда он был в Неаполе. Стелла Мартини, по простоте душевной, послала узнать о его здоровье. Чезаре не написал в ответ ни строки, а прислал своего слугу сказать, что здоров и благодарит за участие. В сущности, его бесило поражение, которым для него окончилась первая схватка с Анной, бесило не только потому, что было задето его самолюбие, но и потому, что разрушались его планы. Но как вести тонкую игру с таким азартным игроком, как Анна Аквавива! К его гневу примешивались смутные подозрения; он считал невозможным, чтобы поведение Анны не имело какой-нибудь нелепой причины и, наконец, начал предполагать, что та еще влюблена в Джустино Морелли.

Между тем он рассудительно воздерживался от посещения дома Аквавива, зная, что этот способ ведет к победе надо всякой женщиной, пылкой или хладнокровной. Действительно, Анна тотчас же раскаялась в своих словах, не потому, чтобы сказала неправду, но потому, что нанесла ими обиду Чезаре Диасу. Однако, что же ей было делать? Разве она не поняла его намерений? Разве она не могла не протестовать! Пока было возможно, она, в угоду ему, переносила Луиджи Караччиоло. Но теперь! Теперь она слышала похвалу последнему из собственных уст Диаса, теперь ей пришлось из-за этого юноши поспорить с единственным человеком, перед которым она преклонялась душою и телом, теперь ей нельзя было медлить решительным отказом.

Однако презрительное отсутствие Чезаре Диаса причинило ей и другие страдания. В первые дни она предавалась раскаянию, признавая себя виновною, хотя бы только по внешности. Ей бы следовало молчать, когда на лице Чезаре выразилось неудовольствие, а в голосе зазвучало негодование; она же гордо и грубо стала ему противоречить, оскорбила его! В долгие бессонные ночи, подавляя вздохи, чтобы не услышала Лаура, она тысячу раз собиралась письменно перед ним извиниться, но каждый раз отменяла свое решение, боясь рассердить его еще более; за то она мысленно смирялась перед ним, молила о прощении, плача, как ребенок, надеялась, что он придет, и представляла себе, как подойдет к нему, как протянет руку, как откровенно попросит извинения. Она еще не знала, как сильна может быть его молчаливая месть.

Он не приходил. Тогда смирение Анны сменилось болью, продолжительной и острой, болью разлуки, которую ничто не может утолить, потому что все окружающее лишь напоминает об отсутствующем. К этой глубокой боли присоединилась тайная тревога, заставлявшая ее вздрагивать при каждом ударе звонка, при каждом грохоте остановившейся кареты. Она не имела покоя и в глубине души обвиняла его в несправедливости. Как мог он быть настолько несправедлив к ней, которая с того рокового дня жила единственно затем, чтобы ему повиноваться, быть его рабою? Как мог он ее наказывать единственно за то, что она признала ничтожным Луиджи Караччиоло?

Каждый проходивший час увеличивал ее страдания, тем более, что не было души, в которую могла бы излиться ее душа, не было груди, на которой можно бы выплакаться. Она даже не смела заметить вслух, что Чезаре Диас уже несколько дней как не было. Только Стелла Мартини раза два сказала:

- Что-то не видно синьора Диаса... Вероятно, он занят.

- Должно быть, - рассеянно ответила Лаура.

- Должно быть, - слабым голосом повторила Анна, и ничего не прибавила, между тем как внутренне томилась горем, тревогою, подозрениями, ревностью. Да, ревностью! До тех пор ей и в голову не приходило, что жизнь этого человека, как и всякого другого, не могла обойтись без романа, короткого или долгого, серьезного или легкомысленного, тем более, что Чезаре Диас был богат, ничем не занят и здоров. В своем неведении она думала об этом, как будто других женщин, красивых, достойных любви, вовсе не было на свете. Теперь безутешное горе разлуки привело ей на ум эти страшные мысли, порою доводившие ее до отчаяния.

Неужели в этом мире праздных и изящных красавиц у него не было возлюбленной, с которою он проводил все свободные часы, у которой, может быть, даже теперь сидел? К концу недели в душе Анны воцарился такой хаос, началась борьба столь разнородных чувств, что она почти теряла рассудок, как тогда, когда собиралась бежать с Джустино Морелли. Как тогда?.. Нет, хуже, чем тогда!

Тогда она еще не знала жгучей ревности, отравляющей навек чистейшие радости любви; тогда тот, кого она любила, был настолько предан ей, что она не испытала этого горького чувства, этой неизлечимой болезни истинно-любящих сердец.

Но кто же эта женщина? Какая женщина привлекла его настолько, что ради нее он забывал о своей девочке? Может быть, графиня д'Алеманья? Разве не упоминал он о ней, правда, редко, но всегда с заметным восхищением? Конечно, это была она, живая брюнетка с лазурными очами, цветущая, как роза, изящная и смелая в нарядах, она, неотразимая очаровательница! Увы! В продолжение восьмидневного отсутствия Диаса бедная Анна прошла через все стадии наивной надежды и наивного отчаяния, а также мучительной, унизительной, превышающей всякое терпение ревности. Он не приходил, а может быть и не придет совсем. Ведь он сказал, что ненавидит неблагодарных. Она неблагодарна! Не благодарить же ей было за его намерение отдать ее за Луиджи Караччиоло? Неужели она неблагодарна? Несколько раз она садилась писать ему письмо с просьбою прийти: то простую робкую записочку, то длинное страстное послание, полное противоречий, где не упоминалось о любви, но ею дышала каждая строчка, то короткое и решительное объяснение; но все это казалось ей неподходящим, и она рвала написанное, огорчаясь и не зная, как вернуть Чезаре Диаса.

Она намекнула Стелле Мартини, что не худо бы справиться о его здоровье, и ее сухой ответ поразил ее в самое сердце. Она стала гулять как можно чаще, рассчитывая его встретить. Лаура предпочитала оставаться дома, читая, или работая над великолепной покрышкой на алтарь, или занимаясь хозяйством, которое перешло в ее руки со времени болезни Анны, так что Анна гуляла со Стеллою Мартини и, действительно, наконец встретила Диаса на тротуаре улицы Караччиоло... Она побледнела и остановилась, решившись не пропускать его мимо.

- Ах! Как ваше здоровье? Хорошо, не правда ли? - спросила она дрожа.

- Превосходно, - слегка улыбаясь, ответил Чезаре Диас.

- Вас что-то не видно, - прибавила Стелла Мартини, которая глубоко его уважала за чрезвычайную к ней почтительность.

- В самом деле? - выговорил он небрежно.

- Несколько дней?

- Восемь дней.

- Восемь? В самом деле восемь? Вы это верно знаете?

- Мы считали, - сказала она, отворачиваясь и как будто глядя на море.

- Благодарю за любезность... - И он учтиво поклонился. Она почувствовала укол.

- Это делалось не из любезности, а из чувства... благодарности, - проговорила она.

- Хорошо, - лукаво одобрил он. - Вы вступаете на добрый путь. Завтра повидаюсь с вами.

И по обыкновению заботясь о приличии, он удалился, чтобы не стоять слишком долго с дамами на улице. Стелла Мартини и Анна молча дошли до Мерджелины, причем последняя шла быстро, с улыбкой на губах и сжимая свои руки в муфте; не пожал ли он одну из этих рук? Назад они вернулись тихо, надеясь снова его встретить, что действительно и случилось, только теперь он уже ехал на высокой и изящной венской тележке, которою мастерски правил Луиджи Караччиоло.

Анна увидела их издали, поклонилась и улыбнулась обоим сияющей, счастливой улыбкой, которую Луиджи принял на свой счет и весело гикнул на шедших легкой рысью лошадей. Чезаре Диас также остался доволен, увидев в этой улыбке осуществление слов Анны. На площади Виктории Стелла Мартини спросила Анну, не хочет ли она продолжать прогулку. Девушка ответила отрицательно. Она его видела, сказала, что ждала его с тревогой, добилась обещания прийти, снова видела его и улыбнулась ему; этого было достаточно. Не следовало просить слишком многого у Провидения. Анна шла домой, довольная, как будто отыскала свое сокровище, а между тем, ведь, он был холоден, высокомерен! Но что за дело? Она его к себе вернула! Лишь бы наслаждаться его присутствием, слышать его голос, сидя рядом, говорить с ним, лишь бы он приходил ежедневно в определенный час, и она могла бы уверить себя, что этот час посвящен именно ей! Конечно, эта встреча была случайна, Чезаре Диас гулял по улице Караччиоло вовсе не с целью увидеть Анну; конечно, она и Стелла Мартини почти упросили его навестить их, но во всем этом он оставался верен своему характеру, и Анна была еще рада, что для восстановления своего душевного спокойствия ей не пришлось ему писать.

Она благословляла этот случай, этот счастливый день, и отвечала Стелле односложно наклонив голову и улыбаясь, как бы скрывая в себе тайное счастье, неизвестное окружающим.

Таким образом, любовь Анны доходила до того обожания, которому довольно одного присутствия любимой особы. Предмет этого обожания может быть зол, развратен, равнодушен, насмешлив, может выражать голосом и взглядом даже ненависть - все равно! Только бы он пришел, удостоил бы показаться, позволил бы обожать себя! И когда другой голос - увы! очень слабый, повторял ей, что, ведь, Чезаре относится к ней очень презрительно, не обращает никакого внимания на ее нежные страдания, что его привлекают другие интересы, она качала головою, побежденная, порабощенная на веки, и шептала про себя:

- Что делать? Он такой...

Он был такой и таким следовало принимать его, потому что ничто в мире не могло его изменить, да и пожалуй хуже было бы, если бы он изменился. Он ничем не походил бы на других знакомых Анны, и был единственным существом в своем роде, которое своею жизнью и мыслями представляло прямую противоположность жизни и мыслям Анны. Надо было принимать его таким, или его лишиться!

- Синьор Диас совершенно здоров, - сказала Стелла Мартини. - Он завтра придет...

- Завтра, да! - - улыбаясь, подтвердила Анна.

- Его отсутствие было мне так неприятно...

- Мне также...

- Вы его любите, не правда ли? - бесхитростно спросила Стелла Мартини.

- Да, - сказала Анна после некоторого колебания.

- Он добрый... в сущности... хотя и говорит такие вещи. .. - заметила добрая компаньонка.

Когда они пришли домой, Лауре бросился в глаза сияющий вид Анны, которая ходила взад и вперед, не расставаясь с муфтой и не снимая шляпы. Вдруг остановившись, она сказала Лауре:

- Знаешь, мы встретили Диаса...

- А! - безучастно произнесла Лаура.

- Он здоров.

- Это очень естественно.

- И придет завтра.

- Хорошо, - закончила Лаура и удалилась со своим видом мудрой девы, которая все знает, все оценила и уже ничему не удивляется. Однако на другой день, когда Анна, охваченная внезапной робостью, услыхав звонок, убежала к себе в комнату, навстречу Диасу вышла именно Лаура со своей очаровательной и спокойной улыбкой.

- О, мудрая Минерва! - обратился к ней Диас, сжимая ее тоненькую белую ручку. - Вы здоровы? Так и должно быть, потому что вам несвойственно хворать. И вы вовсе не считали дней моего отсутствия? Я понимаю вас. Я премудр, как и вы; мы с вами не уступим всем семи мудрецам Греции.

Она ответила улыбкой. Чезаре Диас поглядел на нее с восхищением. Потом пришла Анна, слегка смущенная: румянец и бледность сменялись на ее лице. Она волновалась, говорила отрывисто, бросала испытующие взоры на Чезаре Диаса, который между тем сохранял полное спокойствие и, сидя в непринужденной позе, болтал с обычной фамильярностью, как будто ничего и не было. Он был настолько умен, что даже не упомянул о Луиджи Караччиоло, и Анне не пришлось выразить свою покорность, как она намеревалась. Возникшее между ними недоразумение и горький упрек Диаса в неблагодарности казались забытыми, так же, как и личность, из-за которой все это вышло. Диас даже имел вид человека великодушного, из деликатности не напоминающего о нанесенной ему обиде, и Анна была совершенно подавлена таким благородством его души.

Это продолжалось несколько дней; потом, когда стало ясно, что Анна готова на все, чтобы изгладить из памяти Диаса эту первую схватку, Луиджи Караччиоло снова выступил на сцену и начал играть еще более значительную роль, чем прежде. Он опять стал попадаться всюду, ободренный той улыбкой на улице Караччиоло, воображая себе, что в душе Анны могла произойти неожиданная перемена. Теперь его обращение стало еще нежнее; он обходился с нею с почтением человека преданного, желающего провести всю жизнь у ног любимой женщины. Она невольно отступила с отвращением, когда снова его увидела, потому что не могла простить ему своей ссоры с Диасом, но он ничего не заметил, а она скоро оправилась и решилась быть с ним по возможности любезной. Но, принося эту жертву Чезаре Диасу, она внутренне страдала от сознания, что поступает бесчестно и готовит себе в будущем горе. Она с каждым днем компрометировала себя все более и более, насколько это возможно для светской девушки, т.е. принимала от Луиджи цветы, отвечала на его записки, выслушивала его любезности, иногда похожие на любовные объяснения, рассказы о его прошедшей жизни, планы будущего; а вечером, оставаясь одна и вспоминая все происшедшее за день, она дрожала от гнева и негодования на свою слабость, которая быстро вела ее к погибели. Но, из боязни опять на целую неделю лишиться Диаса, который мог провести эту неделю с графинею д'Алеманья или с другою любимой им женщиной, Анна продолжала принятую на себя роль, хотя чувствовала, что это не кончится добром.

Чезаре Диас, несколько успокоенный на ее счет, выражал отеческое одобрение, и часто ей казалось, что он собирается произнести решительное слово. Тогда она бледнела от ужаса. Характер ее стал очень неровным, нервы расстроились, всякий пустяк доводил ее до слез, и часто, среди живого разговора, она погружалась в мрачное молчание.

- Что с вами? - спрашивал Чезаре Диас.

- Ничего, - отвечала она, проводя рукою по глазам, и на лице ее появлялась улыбка.

Ему казалось, что он произвел маленькое чудо. Но он был предусмотрителен и понимал, что нельзя терять времени, что надо захватить Анну именно в этом периоде необыкновенной кротости, или отказаться от своего намерения. Луиджи Караччиоло становился все настойчивее: он любил Анну и говорил ей это в каждом слове, в каждом взгляде; каждым словом и взглядом он просил о любви, а Анна отступала, полная стыда, как будто эта любовь оскорбляла ее скромность.

Время шло, Все знакомые поздравляли Анну со скорым замужеством. Напрасно она отвечала отрицательно; они качали головой и говорили, что она не может отвечать иначе, что следует расспросить Стеллу Мартини. Та неопределенно улыбалась, не говоря ни да, ни нет, чем еще более подтверждала эти догадки. Анна очутилась в заколдованном круге, который постепенно суживался, и ей хотелось громко, на весь мир, крикнуть, что это не правда, что она не выйдет за Луиджи Караччиоло, так как любит другого.

Объяснение ее с Чезаре Диасом произошло как раз в тот день, в который, год назад, она встала после болезни. Накануне этого дня, бледная, выведенная из себя настояниями Луиджи Караччиоло, который требовал ответа на свое письмо, она подошла к Диасу, говорившему с Лаурой, и тихо сказала ему:

- Мне нужно переговорить с вами.

- И мне также! - воскликнул он, быстро оборачиваясь.

- Так завтра? - произнесла она бледнея.

- Завтра утром ждите меня.

в церковь, но ее удержал стыд при мысли, что чужие могут заметить ее волнение. Только про себя она ежеминутно шептала: Матерь Божия, помоги мне!

Впрочем, когда явился Диас и, как ни в чем не бывало, вступил в самый обыденный разговор с Лаурой и Стеллой, ей стало несколько легче и явилась даже надежда, что все как-нибудь уладится, хоть на время. Когда Лаура и Стелла скромно удалились, Чезаре стал серьезнее и выжидательно замолчал. Анна увидела, что отступление невозможно, вынула из кармана письмо Караччиоло и протянула его Диасу для прочтения. По его лицу скользнуло выражение легкого удивления, потом он с вежливым поклоном попросил позволения прочесть, молча прочел и возвратил Анне сложенное письмо.

- Что вы скажете?

- Что ж!.. - неопределенно проговорил он.

- Это письмо вы считаете серьезным?

- Да, оно серьезно.

- Я легко могу ошибиться, - начала она с чувством, - поэтому хочу посоветоваться с вами. Вы... знаете в этом толк!

- Немного, - сказал он улыбаясь.

Они говорили тихо, не глядя друг на друга, тем не менее, каждый раз, как она начинала говорить, у нее падал голос.

- Вам не кажется это дерзким?..

- Что Караччиоло написал письмо?

- Да.

- Нет, не кажется. Влюбленные всегда пишут. Иногда... эти письма не отсылаются, но непременно пишутся.

- Правда! - загадочно прошептала она.

- Он вас любит, поэтому пишет вам.

- Любит меня? - спросила она дрожа.

- Ну, да.

- Вы это верно знаете?

- Как нельзя вернее.

- Он вам сказал?

- Сказал.

- Что ж вы ему ответили?

- От меня? - воскликнула она, откидываясь назад.

- Каждое письмо требует ответа от того лица, которому адресовано.

- Я не стану отвечать, - тихо заметила она.

- Почему? - спросил он с некоторым удивлением.

- Потому что мне нечего ему сказать.

- Вы его не любите?

- Нет.

- Нисколько? Он даже вам не симпатичен?

- Я не люблю его, и он мне даже не симпатичен.

- А я думал иное... - возразил он, становясь серьезнее и видя, что подошел к препятствию.

- Вы ошибались...

- Я видел, что вы с ним любезны, что вы без неудовольствия выслушиваете его комплименты. Это много - для девицы. - И он слегка нахмурил брови.

- Я это делала, чтобы доставить вам удовольствие! Потому что он - ваш друг! - вскричала она, протягивая руки и желая оправдаться.

- Благодарю вас, - сухо ответил он.

Воцарилось молчание. Он играл старинной монетой, висевшей на его цепочке, и не поднимал глаз.

- Так что, - сказал он, наконец, - вы не пошли бы замуж за Луиджи Караччиоло?

- Нет, никогда.

- А он славный молодой человек: из хорошей семьи, богатый и любит вас!

- Я не люблю его и не хочу за него идти.

- Любовь совсем не нужна для брака, - холодно заметил Чезаре.

- Вы не знаете жизни, моя милая. Брак по расчету имеет столько же шансов на счастье, как и брак по любви. Для чего же нужна страсть?

Она опустила голову, ничуть не убежденная, упорно оставаясь при своем мнении, но не решаясь ему противоречить.

- Если вы не хотите идти за Луиджи Караччиоло, то должны стараться не видеться с ним. Не правда ли?

- Я буду его избегать.

- Он постарается увидеть вас.

- Я не стану выходить.

- Он вам напишет.

- Я уже сказала, что не буду отвечать ему.

- Он будет настаивать, я его знаю.

- Вы ему скажете, что этот брак невозможен.

- Ну, нет, моя милая, я не передаю таких неприятных вестей, - сказал он серьезно.

- Разве вы... разве вы не опекун? - прошептала она, дрожа.

- Да, я - опекун, но, признаюсь, мне было бы приятно, если бы Франческо Аквавива не возлагал на меня этой обязанности. Скажу откровенно, я бы желал быть вам совсем чужим.

- Неужели... я... такая дурная? - спросила она умоляюще, со слезами на глазах.

- Не знаю, хорошая вы или дурная: я не теряю времени на определения. Знаю только, что вас любит хороший, красивый и богатый юноша, а вы, без всякой причины, от него отворачиваетесь; знаю, что он хочет на вас жениться, а вы ему отказываете. Извините, милая Анна, но я хотел бы спросить вас: полагаете ли вы, что вам легко выйти за другого?

- Что вы хотите сказать?

- Я говорю: думаете ли вы, что так легко дождетесь другого предложения?

- Объяснитесь, я не понимаю, - сказала она, вдруг бледнея, потому что поняла.

- Душа моя, вы, значит, забыли прошедшее? - ответил он холодно.

- О каком прошедшем вы говорите? - гордо воскликнула она.

- О, Боже! - Она закрыла лицо руками.

станет известно, ни за что не женится на вас. Это очень неприятно и больно, но я должен вам это сказать. Выходите, выходите за него, я даю вам истинно-дружеский совет: выходите за Луиджи Караччиоло.

- Я поступила дурно, - глухо сказала она, - но разве вы и Лаура меня не простили?

- Конечно! Но мужья и женихи не прощают таких вещей. Как тщательно я скрывал эту тайну! Я старался, как для родной дочери, а вы пропускаете удобный случай, который может и не вернуться! Где найдете вы человека настолько ослепленного любовью, как Караччиоло?

- Я совершила проступок, это правда, но я не нарушила долга, - сказала она и взглянула ему в лицо.

- Но, несчастная, ведь это знаю только я! - вскричал он, окончательно выходя из терпения.

Он был тронут, однако захотел воспользоваться случаем, чтобы высказать все:

- Анна, Анна, вы глупая девочка, вот и все! Влюбляетесь в бедняка, бежите из дому, рискуете честью, и только чудо вас спасает; потом хвораете, выздоравливаете, забываете бедняка и, когда к вам сватается хороший человек, отказываете. Это безумно! Анна, выходите за Луиджи Караччиоло, я прошу вас об этом!

- Вы не можете просить меня об этом.

- Но почему? Что вы его не любите, это не причина!

- И найду!

В его голосе слышалась непривычная ему угроза. Гнев был ему также непривычен, как и резкость, с которой он напал на девушку. Во второй или третий раз в жизни он вышел из себя, чувствуя перед собою непонятное, но неодолимое препятствие, о которое разбивается вся его сила. Как? Он, человек пожилой, опытный, умный, привыкший к удачам, готовый на все для достижения цели, он не может победить слабой и глупой девчонки! Это приводило его в бешенство.

Она сидела, дрожа и мысленно повторяя его жестокий упрек. Ах! Если бы возможно было уничтожить прошедшее, вырвать этот лист из книги ее жизни, сделать так, как будто этого дня в Помпее не было вовсе.

- Вы влюблены в другого, правда? - насмешливо улыбаясь спросил Чезаре.

Как он прямо шел к истине и как она боялась, что он угадает!

- Что же вы не отвечаете? Вы еще влюблены?

- Как еще?! - дрожа, воскликнула она.

- Успокойтесь, - сказал он, глядя на нее с холодным любопытством.

- Ради Бога, умоляю вас, не наносите мне такой обиды. Говорите, что хотите, но не это, не это!

- Успокойтесь! - повторил Диас. - Поговорим в другой раз!

- Послушайте, послушайте, - начала она, вспыхивая и оживляясь, - погодите уходить! Простите меня, если я разрушила какой-нибудь из ваших планов, отказывая Караччиоло, но видите ли, я не могу, в самом деле... И никогда не буду в состоянии... Вы смеетесь над словом никогда? Вы правы: сердце человеческое слабо! Простите же меня! Вы сами увидите... потом... что я была права... и что я ничем вас не стесню... я буду послушна, кротка, всегда, во всем... я так ничтожна перед вами...

Мало-помалу, они забыли о Джустино Морелли, олицетворявшем прошедшее, и о Луиджи Караччиоло, представлявшем собою будущее. Она обращалась к нему со слезною мольбою, как к властелину своей жизни, он слушал ее с возраставшим любопытством, как будто с глаз его спадала завеса, открывая ему хотя неожиданное, но, тем не менее, поразительное зрелище. Если в первой схватке он был побежден, то теперь его мужская гордость оказалась победительницей, и по лицу его скользнула улыбка.

- Не плачьте, - сказал он.

- Ах, оставьте меня... я так несчастна, я загубила свою жизнь... но я не знала... клянусь вам... ничего не знала... Теперь все кончено... я погибла...

- Не преувеличивайте...

страсть овладевает мною... вы пожалели бы меня...

- Не плачьте же, - сказал он тихо.

- Ах, никакие слезы не уничтожат прошлого, - с горечью сказала она.

- Прощайте, Анна, - сказал он, вставая.

- Не уходите, - она взяла его за руку, - я ничего вам не сказала... не могла объяснить... Перестаньте сердиться на меня... Или нет, довольно на сегодня! Я потеряю голову, я это чувствую... Я вам надоедаю... Вы правы: это скучно, когда женщины делают сцены... но вам надо знать... надо. .. я напишу... Вы позволите? Я все напишу...

- И вы меня прощаете? - спросила она, приближая свое лицо к его лицу.

- Мне не в чем вас прощать, - и он быстро отступил. - Напишите. Прощайте, Анна!

Она опустилась на стул в утомлении, как бы упав с неизмеримой высоты. Диас задумчиво вышел и рассеянно поклонился Лауре и Стелле в зале. Обе они вошли в гостиную к Анне.

- Ну, так у нас скоро свадьба? - весело спросила Стелла, не замечая красных глаз и волнения Анны.

Смущенная Стелла тотчас вошла в свою обычную роль сдержанной компаньонки и удалилась под каким-то предлогом, чтобы оставить сестер вдвоем. Лаура седа за свою кружевную скатерть; Анна осталась на том же месте, закрыв глаза рукою и по временам вздыхая. Так прошел час. Лаура подняла голову и ясным голосом сказала:

- Ты влюблена в Чезаре Диаса?

- Да, - просто ответила Анна.

Опустив густые ресницы, Лаура продолжала работать.