Дон-Кихот Ламанчский.
Часть первая.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть первая. Глава II. (старая орфография)

Глава ИИ.

Покончив со всеми приготовлениями, гидальго наш не хотел более медлить приведением в исполнение задуманного им предприятия, считая уже себя ответственным за все неоплаченные долги, неотомщенные обиды, ненаказанные преступления, словом за все зло, допускаемое бездействием его тяготеть над землею. И вот на заре одного из самых жарких июльских дней, никем не замеченный, не доверившись ни одной живой душе, он оседлывает Россинанта, кладет ногу в стремя - и с опущенным забралом, с щитом в руке, с копьем в кулаке, выезжает чрез задний двор своего дома, восхищенный легкостью, с какою он привел в исполнение свой благородный проект. Не успел он, однако, сделать нескольких шагов, как с ужасом вспомнил, что, не будучи посвящен в рыцари, он, по законам этого братства, не может вступить в битву ни с одним рыцарем, и что, еслиб он был даже посвящен, то, как новичек, имеет право носить только белое оружие, т. е. без девиза на щите, пока не добудет его собственным мужествен. Мысль эта до такой степени смутила его, что он чуть было не вернулся домой, но, увлекаемый своим сумасшествием, и основываясь на многочисленных примерах, вычитанных им в его книгах, он задумал посвятить себя в желаемое им звание, при посредстве первого встреченного им рыцаря. Что же касается оружия, то он поклялся, во время своих странствований, так хорошо вычистить свои доспехи, чтобы они могли спорить белизной с горностаем. Успокоенный таким решением, он спокойно продолжал путь, доверившись своему коню, и уверенный, что там должен поступать всякий искатель приключений.

Покончив с одолевавшими его сомнениями, герой наш говорил самому себе: "когда историк грядущих веков станет писать мои великие подвиги, тогда, нет сомнения, он так разскажет мой нынешний выезд: едва лишь светозарный Феб начал раскидывать золотые локоны своих роскошных волос над пробуждавшимся лоном земли; едва лишь ранния птички, блистая тысячами цветов, огласили воздух своими мелодичными песнями, приветствуя появление бледно-розовой авроры, покинувшей ложе своего ревнивого супруга и шедшей освещать небеса Ламанча, как знаменитый рыцарь Дон-Кихот Ламанчский, разставшись с мягкой постелью, оседлал своего верного Россинанта и пустился в путь по древней и славной монтиельской долине". На этой долине герой наш находился в описываемую минуту. "О, счастливый век", добавил он, "которому суждено узреть в полном свете совершенные мною дела, достойные быть отчеканенными на чугуне и мраморе, да живут они, не умирая, в пример и поучение грядущим поколениям! А ты, кто бы ты ни был, мудрый волшебник, счастливый выпавшим тебе уделом описать мои безсмертные похождения, молю, не позабудь моего верного Россинанта, дорогого товарища моего в моих непрерывных странствованиях!" Потом, как-бы в любовном порыве, он воскликнул: "О Дульцинея, владычица моего порабощенного сердца! Каким испытаниям ты подвергаешь его суровым отказом лицезреть твою несравненную красоту! Но пусть оно хоть напоминает тебе о мучениях, испытываемых им из за тебя". К этим бредням он присовокупил сотню других, столько же восторженных и вычитанных им в его книгах, слогу которых он подражал теперь, не замечая, что высоко поднявшееся солнце пекло его голову с силою, вполне достаточною растопить ту небольшую частицу мозга, которая могла еще оставаться у него. Таким образом герой наш пространствовал целый день, не наткнувшись ни на какое приключение, что крайне огорчало его, так сильно желал ужь он явить миру опыт своего мужества. Некоторые писатели говорят, что первым его подвигом было дело в лаписком приходе; другие относят это в битве с ветрянными мельницами; все же, что я мог открыть по этому поводу в ламанчских летописях, это то, что герой наш пространствовав до заката солнца и, умирая с конем своим от голода, так сильно устал с ним, что оба они едва держались на ногах. Глядя во все стороны с намерением открыть какое-нибудь убежище, в котором можно бы было отдохнуть, он увидел наконец заезжий дон, засиявший пред ним как звезда, долженствовавшая привести его к обители спасения. Пришпорив Россинанта, он подъехал к этому дому уже в сумерки. У ворот его шалили в это время две молодые госпожи, принадлежавшия к разряду женщин, поведение которых называется сомнительным. Оне шли в Севилью с погонщиками мулов, остановившихся ночевать в заезжем доне. Так как герой наш всюду видел лишь то, что вычитал в своих книгах, поэтому не успел он заметить несчастного заезжого дома, как уже принял его за великолепный замок, с четырмя башнями, сиявшими на солнце своими посеребренными вершинами, с рвани и подъемными мостами, словом, со всеми принадлежностями, встречающимися в книжных описаниях рыцарских жилищ. На некотором разстоянии от воображаемого замка Дон-Кихот придержал за узду своего коня, ожидая появления между зубцами стен карла, долженствовавшого трубным звуком возвестить прибытие рыцаря, но как ничего подобного не случилось, и как при том Россинант изъявлял решительное намерение попасть скорее в конюшню, поэтому Дон-Кихот сделал несколько шагов вперед и тут заметил двух знакомых нам женщин, показавшихся ему двумя благородными девушками, прогуливавшимися у ворот замка. Проходивший мимо пастух затрубил в это время в рог, сзывая свое стадо, и герой наш, убежденный, что это подавался сигнал, возвещавший его приезд, поспешил подъехать к замеченным им женщинам, которые, видя приближение незнакомца, вооруженного с ног до головы, бросились бежать от него. Угадывая причину испуга их, Дон-Кихот приподнял забрало и, открыв до половины свое худое, запыленное лицо,. проговорил спокойным и приятным голосом: "прекрасные сеньоры, не убегайте и не опасайтесь с моей стороны никакого оскорбления. Законы рыцарей, которые явился я исполнять, запрещают оскорблять кого-бы то ни было, тем более таких благородных девушек, какими кажетесь вы". Женщины смотрели на него с невыразимым удивлением, стараясь заглянуть ему в лицо, скрываемое дурным забралом, но при слове девушки, которым почтил их наш герой, оне не могли не разсмеяться. "Скромность прилична красоте", сказал строгим голосом Дон-Кихот, "а смеяться над тем, что не смешно, неприлично никому. Если я это говорю, то верьте, не с намерением оскорбить вас или смутить веселое расположение духа, в котором вас застаю, - нисколько. Единственным желанием моим было и остается служить вам чем могу". Эти слова, вместе с странной фигурой говорившого их, разсмешили еще больше наших веселых странниц, и дело приняло бы не совсем благоприятный оборот, еслиб на выручку их не подоспел трактирщик, человек чрезвычайно толстый и чрезвычайно миролюбивый. При виде незнакомца. вооруженного до зубов сбором всевозможного оружия, он сам чуть было не разсмеялся, но почувствовав вблизи себя целый арсенал, спохватился и обратился в приезжему с следующими словами: "господин рыцарь, если вы желаете переночевать в этом доме, то, кроме постелей, которых не остается у меня ни одной, вы найдете в достаточном количестве все остальное, нужное для ночлега." На вежливое предложение трактирщика, принятого Дон-Кихотом за управляющого замком, он отвечал: "господин кастелян, я довольствуюсь малым:

". Сказав это, он поспешил поддержать рыцарю стремя, и Дон-Кихот начал слезать с лошади с теми усилиями, в каким способен человек, не евший целые сутки и обремененный грузом Дон-Кихотовского оружия. Ступив на землю, он прежде всего поручил вниманию хозяина своего коня, заметив ему, что из всех коней в мире Россинант был безспорно прекраснейший, - мнение, с которым хозяин хотя и не вполне согласился, тем не менее отвел Россинанта в конюшню. Возвратясь в своему гостю, хозяин застал уже его примиренным с знакомыми нам путешественницами, освобождавшими нашего героя от тяжести его вооружения. Оне сняли с него латы и кирасы, но когда дело дошло до несчастного шлема, привязанного зелеными лентами, то снять его оказалось невозможным, не разрезав узлов, связывавших ленты; на это Дон-Кихот ни за что не хотел согласиться, предпочитая ночевать с шлемом на голове, делавшим из него самую уморительную фигуру, какую только можно вообразить. Впродолжении этих церемоний, принимая обезоруживавших его женщин за благородных дам, властительниц замка, герой наш обратился в ним с следующими стихами старой испанской песни:

песню о Ланцероте к моему теперешнему положению заставила меня сказать мое имя прежде, чем я желал; но прийдет, может быть, время, когда рыцарь услышит, грациозные сеньоры, ваши повеления и сочтет себя счастливым служить вам мужеством своей руки". Не привыкши слушать ничего подобного, дамы наши с возрастающим удивлением глядели за Дон-Кихота и не знали что отвечать ему, пока одна из них не надоумилась спросить его: не хочет-ли он закусить? "Очень хочу", отвечал рыцарь: "и что бы мне не подали теперь, все будет как нельзя более кстати". К несчастью, дело было в пятницу, и во всем доме не оказалось ничего, кроме остатков рыбы, называемой форелькой, и только именем сходной с форелью. Дон-Кихота просили удовольствоваться этим скромным блюдом, так как ничего другого нельзя было достать. "Все равно", отвечал Дон-Кихот: "несколько маленьких форелек заменят одну большую, как одна большая монета заменяет несколько малых. К тому-же ягненок вкуснее барана и теленок быка, поэтому и форельки может быть вкуснее форели. Подавайте только скорее, потому что выдерживать тяжесть моего вооружения можно не иначе, как подкрепляя желудок". Желая доставить рыцарю возможность закусывать на чистом воздухе, ему накрыли стол на крыльце и угостили рыбою, дурно посоленною и еще хуже отваренною, с куском хлеба, черным как оружие Дон-Кихота, на которого нельзя было смотреть без смеха, когда он принялся обедать с шлемом на голове, с забралом и набородником спереди. И так как он с величайшим трудом подносил ко рту куски несчастной рыбы, поэтому одна из знакомых нам дам взялась кормить его. Когда же рыцарю захотелось напиться, то тут представились такия препятствия удовлетворить его желание, что они оказались бы неодолимыми, еслиб хозяин не догадался вложить ему в рот длинную, тростниковую трубку, просверленную насквозь, и чрез нее влить ему в рот несколько капель вина. Все это Дон-Кихот выносил с невозмутимым терпением, готовый подвергнуться всевозможным испытаниям, лишь бы только не разрезывать лент своего шлема. В это время какой-то пастух свиснул пять или шесть раз, и это окончательно убедило Дон-Кихота, что он находится в знаменитом замке, в котором услаждают музыкой его послеобеденный отдых; и тут треска показалась ему форелью, черный хлеб - белым, прислуживавшия ему женщины - высокими дамами, а хозяин - управляющим замком; и невыразимо был он восхищен принятым им намерением сделаться странствующим рыцарем и блестящим результатом его первого выезда. Однако мысль о том, что он не посвящен еще в рыцари, не переставала тревожить его, так как в настоящем своем положении он не смел законно пускаться ни в какое приключение.