Дон-Кихот Ламанчский.
Часть первая.
Глава V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть первая. Глава V. (старая орфография)

Глава V.

Убежденный в невозможности подняться на ноги, Дон-Кихот прибегнул к обыкновенному своему лекарству, состоявшему в том, что он начал припоминать эпизоды из рыцарских историй, соответствующие сколько нибудь настоящему его положению, и тут в уме его воскресла история маркиза Мантуанского и Вальдовиноса, покинутого Карлотою, раненым в горах, - сказка, известная всему миру и столько же достоверная, как чудеса Магомета. Рыцарь, находя, что она удивительно подходит в случившемуся с ним несчастию, начал с безнадежным видом кататься по земле, декламируя плачевным голосом стихи, вложенные автором сказки в уста раненому рыцарю:

и когда он дошел до стихов:

в ту минуту на дороге показался крестьянин его деревни, возивший на мельницу хлеб и теперь возвращавшийся назад. Видя лежащого на земле человека, он спросил его: "кто он, и что заставляет его так тяжело вздыхать?" Дон-Кихот, вообразив себя Вальдованосом и принимая крестьянина за маркиза Мантуанского, принялся рассказывать ему повесть своих несчастий и любовных интриг жены своей с сыном императора совершенно так, как это рассказано в книге. Крестьянин, с удивлением слушая все эти бредни, снял с Дон-Кихота разбитое забрало и вымыв его запыленное лицо, узнал в нем знакомого ему гидальго. "Синьор Кихада", воскликнул он, называя своего соседа тем именем, под которым он был известен в то время, когда находился в полном разуме и вел жизнь мирного гидальго, а не странствующого рыцаря. "Скажите на милость, как очутились вы в таком положении?" Не отвечая на сделанный ему вопрос, герой наш продолжал рассказывать свой роман. Видя невозможность добиться от него толку, крестьянин снял с Дон-Кихота наплечники и латы, желая осмотреть его раны, которых, впрочем, не оказалось. После этого, он приподнял избитого рыцаря и, положив на своего осла, решился осторожно довезти его домой. Собрав наконец до последняго обломка копья, находившееся вблизи оружие, он сложил его на спину Россинанта, взял коня за узду и, погнав впереди себя осла, направился в своей деревне, слушая и ничего не понимая из той нелепицы, которую не переставал городить Дон-Кихот.

страдает? но, кажется, сам чорт решился развлекать себя, приводя Дон-Кихоту на память все, что имело какое нибудь отношение к настоящему его положению. Забыв Вальдовиноса, он вспомнил мавра Абендареца, уводимого в плен антекверским алькадом Родригом Нарваезским, и принялся повторять слово в слово все, что в сказке о Диане Монтемаиорской Абендарец говорит дон-Родригу. При этом он до такой степени проникался всем этим вздором, что невозможно было высказать больше сумазбродства. Крестьянин, окончательно убедясь, что сосед его спятит с ума, ускорил шаги, желая скорее освободиться от скуки выслушивать чепуху, которую нес несчастный рыцарь, восклицавший: "синьор Родриг Нарваезский! Узнайте, что прекрасная Калифа называется теперь Дульцинеей Тобозской и во славу её я совершил, совершаю и совершу величайшие рыцарские подвиги, подобных которым не видели, не видят, да вряд-ли увидят и грядущие века!"

- Я не Родриг Нарваезский и не маркиз Мантуанский, отвечал крестьянин; а сосед ваш Петр Алонзо, - вы-же не Мавр Абендарец и не Вальдовинос, а всеми уважаемый гидальго, синьор Кихада.

В подобного рода разговорах, путешественники наши при закате солнца достигли своей деревни. Крестьянин, не желавший показать рыцаря всем знакомым его в том виде, в каком он находился, выждал за деревней наступления ночи и тогда повез рыцаря в его дом, в котором все находились в страшном безпокойстве, недоумевая: куда скрылся хозяин. Там сидели друзья Дон-Кихота: священник и цирюльник, слушая его встревоженную экономку, спрашивавшую священника, куда девался, по его мнению, хозяин дона? "Вот уже шесть дней, говорила она, как он исчез с конем и, как кажется, с копьем, щитом и своим оружием, которых мы нигде не находим. Клянусь, всему виною проклятые рыцарския книги, которые он читал с утра до вечера. Оне перевернули вверх дном его мозг; это также верно, как родилась я затем, чтобы умереть. Он не раз намекал на желание свое сделаться странствующим рыцарем и пуститься по свету искать приключений. О, продолжала она, еслиб сатана унес все эти книги, сведшия с ума лучшую голову, какую видели в Ламанче".

Племянница Дон-Кихота шла еще дальше. "Знаете, синьор Николай", говорила она цирюльнику: "дядя часто, проведши несколько суток сряду за своими книгами, не помня себя, швырял потом книгу, обнажал меч, наносил им несколько ударов об стену и, весь изнеможенный, говорил, будто убил четырех великанов, превосходивших ростом своим вышину четырех башень, и что градом лившийся с него пот, - это кровь, истекавшая из ран, полученных им в битве. Выпивая после того огромный стакан холодной воды, он уверял, будто пьет драгоценный напиток, принесенный ему его другом волшебником. О, я несчастная", продолжала племянница, "я молчала тогда из страха, чтобы дядю моего не сочли полуумным, и теперь вижу, что стала виновницей его несчастия, не сказавши никому ни слова в то время, когда горю можно было пособить, сжегши все его книги, заслужившия эту участь столько же, как книги еретиков".

"Ваша правда", отвечал священник, "и не позже как завтра над ними свершат строгий суд; оне погубили лучшого моего друга, но вперед, клянусь, оне не погубят ужь никого Последния слова были сказаны так громко, что их услышал подъезжавший, в это время, к своему дому, Дон-Кихот в сопровождении крестьянина, который, ни мало не сомневаясь в помешательстве своего соседа, кричал во все горло: "отоприте маркизу мантуанскому и синьору Вальдовиносу, возвращающемуся тяжело раненым! Отоприте мавру Абендарецу, плененному мужественным алькадом антекверским, Родригом Нарваезским". В туже минуту двери растворились и священник с цирюльником, завидев своего друга, племянница - дядю, а экономка - хозяина, бросились обнимать его. "Остановитесь", холодно отвечал им Дон-Кихот, чувствовавший себя не в силах сойти с осла. "Я ранен, по вине моего коня; уложите меня в постель и позовите мудрую Урганду перевязать мои раны".

"Не моя-ли правда", воскликнула экономка, "не отгадала-ли я, на какую ногу хромает мой господин? Идите, идите", говорила она Дон-Кихоту, "и оставьте в покое всевозможных Урганд; мы вас перевяжем и без них. Да будут прокляты книги, доведшия вас до такого положения!" Рыцаря уложили в постель, и когда окружавшие его начали искать и не находили на нем ран, он сказал: "я не ранен, а только измят по вине моего коня, споткнувшимся подо мной в ту минуту, когда я сражался с десятью свирепейшими и чудовищнейшими великанами в мире".

- Вон оно, заметил священник, великаны ужь выступили на сцену. Но клянусь моим святым патроном, завтра, до захода солнца, я уничтожу их всех.

Друзья и домашния закидали Дон-Кихота множеством вопросов, на которые он отвечал просьбой дать поесть и не мешать ему спать, крайне нуждаясь в том и другом. Поспешив исполнить его желание, священник обратился затем с распросами в знакомому нам крестьянину, который с малейшими подробностями рассказал, как встретил он лежавшого поперег дороги Дон-Кихота и последовавшее затем путешествие его на осле. Разсказ этот побудил священника поспешить приведением в исполнение задуманного им предприятия, и с этим намерением он на другой день отправился вместе с цирюльником к Дон-Кихоту.