Дон-Кихот Ламанчский.
Часть первая.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть первая. Глава VI. (старая орфография)

Глава VI.

Дон-Кихот спал еще, когда пришедшие к нему гости попросили у его племянницы ключ от комнаты, хранившей его книги, ставшия несомненным источником случившихся с ним бед. Племянница радостно исполнила их просьбу, и все они, в сопровождении экономки Дон-Кихота, вошли в его библиотеку, содержавшую в себе более ста толстых, хорошо переплетенных и несколько маленьких книг. Экономка, увидев их, с негодованием покинула комнату и возвратилась через несколько времени с чашей святой воды и ветвью иссопа. "Нате, отец мой", сказала она священнику: "окропите святою водой эту комнату, чтобы проклятые волшебники, обитающие в собранных здесь книгах, не околдовали нас, за наше стремление изгнать их из этого мира". Священник улыбнулся и попросил цирюльника подавать ему, по очереди, книги Дон-Кихота, чтобы не сжечь те из них, которые не заслуживали подобной участи.

"Нет, нет, не щадите ни одной", говорила племянница; "все оне виновны в нашем несчастии. Всех их нужно выкинуть за окно, стащить в кучу и сжечь среди двора, или, еще лучше, чтобы избавиться от дыма, устроить для них костер на заднем дворе". Экономка была того-же мнения; но священник желал узнать хоть названия книг, и первая, поданная ему цирюльником, оказалась Амадисом Гальским. Говорят, заметил священник, что Амадис Гальский был первою рыцарской историей, напечатанной в Испании, послужив образцом для всех остальных. Сжечь ее я нахожу не лишним, как основательницу зловредной секты.

- Пощадите ее, сказал цирюльник, многие уверяют, будто она лучшая из рыцарских книг.

- Как образец, она заслуживает прощения, отвечал священник; повременим сжигать ее, и посмотрим, что следует за нею. Цирюльник подал ему историю подвигов Эспландиана. законного сына Амадиса Гальского.

- Сын не достоин отца, потрудитесь выкинуть его за окно, сказал священник, обращаясь к экономке; пусть он послужит основанием нашему костру.

Экономка поторопилась исполнить данное ей повеление, и Эспландиан отправился ждать заслуженной им участи.

- Дальше что? спросил священник.

- Дальше Амадис Греческий, и вероятно все книги, стоящия на этой полке, принадлежат в роду Амадисов, отвечал цирюльник.

- В таком случае на двор их, проговорил священник, потому-что я готов скорее сжечь моего отца, встретив его в образе странствующого рыцаря, чем пощадить королеву Пинтикингестру с пастухом Даринелем и со всеми их мудростями.

- Я того-же мнения, добавил цирюльник.

- И я того-же, проговорила племянница.

- Это что за толстая книга? спросил священник.

- Дон-Оливантес Лаурский, отвечал синьор Николай.

- Произведение автора, написавшого Сад Флоры, добавил священник; право не знаю, в котором из этих сочинений меньше вздору. Во всяком случае, дон-Оливантесу не угодно-ли будет отправиться на двор, в наказание за рассказываемые им нелепости.

- Вот Флорисмар Гирканский, сказал синьор Николай.

- Флорисмар тоже здесь? воскликнул священник. Пусть-же он потрудится поскорей отправиться к своим товарищам. Мы не пощадим эту грубую, дурно изложенную книгу ни за странное рождение её, ни за небывальщины, которыми она наполнена.

- Вот Рыцарь Платир, возвестил цирюльник.

- Скучная и безцветная книга, которую грешно было-бы щадить, ответил священник; на двор ее и пусть больше не будет о ней помину.

- Вот Зеркало Рыцарства, продолжал синьор Николай.

- Знаком с ним, сказал священник. В нем говорится правдивым историком Турпином о двенадцати перах Франции и Рейнальде Монтальванском с его разбойничьей шайкой. Книгу эту осудить только на вечное изгнание, из уважения к тому, что она вдохновила Матео Боярдо, которому подражал славный Ариост, что не помешает нам быть безпощадными к самому Ариосту, если мы встретим его здесь, говорящим на своем родном языке. Если-же он заговорит с нами по италиянски, тогда примем его с тем уважением, которого он заслуживает.

- У меня есть оригинал поэмы Ариоста, но я его не понимаю, заметил цирюльник.

что никакой талант не в силах сохранить в них всех красот подлинника. Возвратимся, однако, в нашей книге, продолжал он, и припрячем ее вместе с сочинениями, говорящими о Франции. Что с ними делать? Об этом подумаем после. Но да не распространится эта милость ни на находящагося здесь, по всей вероятности, Бернарда дель Карпио, ни на книгу называемую Ронцесвалес; если оне попадут в мои руки, я передам их госпоже экономке.

Цирюльник во всем соглашался с священником, известным ему за прекрасного человека, которого богатства целого мира не могли совратить с пути правды. Две следующия книги были: Пальмерин Оливский и Пальмерин Английский.

- Оливу сожгите, сказал священник, и пепел её развейте по воздуху, но сохраните английскую пальму, драгоценное произведение, достойное стол-же драгоценного ларца, как тот, который Александр нашел в сокровищнице Дария, и в котором хранил песни Гомера. Сочинение это драгоценно вдвойне: превосходное само по себе, оно приписывается перу столько-же мудрого, сколько славного короля португальского. Описываемые им приключения в мирагадском замке превосходно задуманы и мастерски воспроизведены; слог легок и жив, характеры не искажены, и нигде не нарушены литературные приличия. Сохраним-же эту книгу вместе с Амадисом Гальским, спасенным вашим заступничеством, и за тем, да погибнут все остальные.

- Постойте, постойте, воскликнул цирюльник, вот славный Дон-Белианис.

- Автору этого произведения, заметил священник, не мешало бы принять несколько ревеню, для очищения желчи, разлитой во второй, третьей и четвертой частях его Белианиса; теперь-же, уничтожив в этом произведении замок славы и много других пошлостей, подождем произносить над ним окончательный приговор, в надежде на его исправление. Пока храните его у себя, говорил он цирюльнику, и не давайте читать никому. При последнем слове, обратясь к экономке, он предложил ей выкинуть за окно все оставшияся не пересмотренными большие книги Дон-Кихота.

Экономка, которая не прочь была сжечь все книги в мире, не заставила повторить два раза сделанное ей предложение, и схватив в руки множество книг готовилась выкинуть их за окно, но изнемогая под бременем своей ноши, уронила одну из них к ногам цирюльника, который, подняв ее, узнал, что это была История славного Тиранта Белого.

-- Тирант Белый, воскликнул священник, он тут, давайте мне его, это превеселая книга. В ней встречается Дон-Кириелейсон Монтальванский с страшным Дитрианом и уловки девушки удовольствие моей жизни спокойствия и наконец императрица, влюбленная в своего оруженосца. По слогу это лучшая книга в мире: в ней рыцари едят, спят, умирают на своих кроватях, оставляя по себе духовные завещания, словом в ней встречается многое, чего нет в других рыцарских книгах; и однако, несмотря на все это, автор её достоин быть сосланным на всю жизнь на галеры за множество глупостей, разбросанных им в своем сочинении. Возьмите его с собой, продолжал он, обращаясь к цирюльнику, прочитайте, и вы увидите, что все сказанное мною, по поводу этой книги, сущая правда.

- Готов вас слушать, но что станем делать со всеми этими маленькими книгами? спросил цирюльник.

- Это вероятно собрание разных стихов, сказал священник, и первая раскрытая им книга оказалась Дианой Монтемаиорской. Сжигать их не за что, продолжал он; доставляя довольно невинное препровождение времени, оне никогда не окажут такого вредного влияния на умы, как книги рыцарския.

- Отец мой! воскликнула племянница, вы преспокойно можете спровадить на двор и эти книжки, потому-что если дядя мой забудет о странствующих рыцарях, то, читая пастушеския сочинения, у него явится, пожалуй, желание сделаться пастухом, бродить по горам и лесам, напевая песни и играя на свирели; чего доброго, он вообразит себя еще поэтом и начнет писать стихи, а эта болезнь не только прилипчивая, но, как говорят, и неизлечимая.

- Правда ваша, отвечал священник, нам необходимо устранить от нашего друга все, что могло-бы вторично свести его с ума. Начнем-же с Дианы Монтемаиорской, сжечь ее я, впрочем, не желаю, а хотелось-бы мне только вычеркнуть в ней все, что говорится о мудром блаженстве и очарованной волне и все почти стихи её, после чего, из уважения к её прозе, книгу эту можно будет признать лучшею в своем роде.

- Вот две Дианы: Сальмантинская и Хиль Поля, сказал цирюльник.

- Сальмантинская пусть увеличит собою число осужденных, добавил священник; Диану-же Хиль Поля сохраним с тем уважением, с каким сохранили-бы мы произведение самого Аполлона. Однако, поспешим просмотреть следующия книги, потому-что ужь не рано.

- Вот десять книг богатств любви сардинского поэта Антония Жофраса, сказал синьор Николай.

тот не читал ничего веселого. Дайте мне эту книгу, которую я предпочитаю рясе из лучшей флорентийской тафты.

- Следующия за тем, книги были: Иберийский пастух, Генаресския нимфы и Лекарство от ревности.

- Вручаю их вам, сказал священник, обращаясь к экономке, и прошу не спрашивать, почему я это делаю, иначе мы никогда не кончим.

- А что вы скажете о пастухе Фелиды? спросил синьор Николай.

- Это не пастух, а мудрый царедворец, которого мы сохраним как святыню, отвечал священник.

- Это что за книга, избранных стихотворений разного рода? спросил опять цирюльник.

- Еслиб в этой книге избранных стихотворений было меньше, она вышла-бы несравненно лучше. Во всяком случае, говорил священник, исключив из нея несколько бледных произведений, перемешанных с стихотворениями вполне прекрасными, мы должны сохранить ее, хотя-бы из уважения к другим сочинениям её автора, моего друга.

- Песенник Лопеца Мальдонадо, возвестил цирюльник.

- Я знаком с его автором, заметил священник. Он обладает удивительно мелодичным голосом, и когда читает свои стихи, то они выходят великолепны. Эклоги его несколько растянуты, хотя, впрочем, хорошее никогда не длинно. Сохраним его книгу и посмотрим, что лежит около нее.

- Галатея Михаила Сервантеса, отвечал синьор Николай.

- Сервантес, давнишний мой друг, заметил священник, человек, прославившийся больше своими несчастиями, чем стихами. У него нет недостатка в воображении, но он начинает и никогда не оканчивает начатого. Подождем обещанной им второй части Галатеи; в ней он, быть может, избегнет тех недостатков, в которых упрекают первую часть этого произведения.

- А вот, сказал цирюльник: Араукана-Дон-Алонзо-до-Эрсильа, Астуриада Хуано Руфо, кордуанского судьи и Монсеррато Христоваля Вируес,

- Все эти сочинения написаны лучшими героическими стихами в Испании и смело могут соперничествовать, говорил священник, с знаменитейшими из подобных им произведений итальянской музы, Сохраним их, как драгоценные памятники нашей поэзии. Сказав это, он, видимо утомленный своей работой, вслед сжечь без разбора все остальные книги Дон-Кихота. Цирюльник показал однако еще одну, случайно попавшуюся ему под руку и называвшуюся Слезы Анжелики. Я бы их пролил, сказал священник. если бы эту книгу сожгли по моему приказанию. Автор её принадлежит в славнейшим поэтам мира, и обогатив нас лежащим пред нами сочинением, он превосходно перевел еще за наш язык несколько сказок Овидия.