Дон-Кихот Ламанчский.
Часть первая.
Глава IX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть первая. Глава IX. (старая орфография)

Глава IX.

Мы оставили славного Дон-Кихота и мужественного бискайца с поднятыми и обнаженными мечами, готовых поразить друг друга такими ударами, что они пронзили бы насквозь и как гранату переревали бы на двое разъяренных противников, еслиб безпрепятственно обрушились на них. Но на этом месте, прерывается, как мы уже сказали, истории деяний нашего рыцаря, и историк ничего не говорит, что случилось потом. Это крайне огорчило меня, и удовольствие, испытанное при чтении прекрасной книги уступило место досаде, когда я подумал, как мало мог я разсчитывать, чтобы мне удалось отыскать продолжение этого замечательного рассказа. Мне казалось однако невозможным, чтобы такой славный рыцарь, как Дон-Кихот, не нашел мудреца, который поведал-бы миру о его неслыханных делах; я не мог верить, чтобы он оказался лишенным той чести, которой удостоились Платир и ему подобные странствующие рыцари, имевшие по одному и даже по два историка, оставивших нам сказания не только о подвигах и деяниях этих рыцарей, но даже о самых сокровенных помыслах их, не стоющих, по видимому, никакого внимания. Повторяю, я не мог примириться с мыслию, что эта чудесная история осталась не доконченной, и одно только всесокрушающее время, думал я, могло уничтожить или погрести ее в пыли какого нибудь архива. С другой стороны, я говорил себе, если в числе книг нашлись такия не старые сочинения, как генаресския нимфы, или лекарство от ревности, то ясно, что история его принадлежит не к запамятным временам, и что если она даже не написана, то, во всяком случае, должна бы жить еще в памяти людей его околодка. Мысль эта не давала мне покоя. Я томился желанием узнать дальнейшия похождения нашего безсмертного испанца Дон-Кихота, этого ослепительного светила ламанчского, этого дивного мужа, который, в жалкий наш век, решился воскресить странствующее рыцарство, посвятить жизнь свою преследованию зла, защите вдов и покровительству несчастных дев, странствовавших, на своих конях, с хлыстом в руке и с тяжестью всего своего целомудрия на плечах, до горам и долам, так беззаботно, что если даже оне избавлялись от преступных покушений какого-нибудь безмерного великана или невежи рыцаря то после восьмидесятилетних странствований по белому свету, впродолжении которых умудрялись ни разу не ночевать под кровлей своего дома, оне сходили во гроб столь-же невинными, как и их матери. Как в этом, так и во многих других отношениях рыцарь Дон-Кихот достоин вековечных похвал, часть их должна бы принадлежать и мне за те неусыпные старания, которые я прилагал к отысканию и изданию в свет конца этой истории. Конечно, еслиб не счастливый случай, все мои старания не послужили-бы ни к чему, и мы лишились бы того удовольствия, которое можем испытывать часа два, употребленные на прочтение этойг иииги. Гуляя однажды, по алканской улице, в Толедо, я увидел мальчика, продававшого старые рукописи и шолковые лохмотья. Так как я с малолетства страшно любил читать все, даже валявшияся на улице бумажки, поэтому, следуя своему природному влечению, я взял из рук мальчика одну тетрадь, оказавшуюся арабской рукописью. Не зная арабского языка, я оглянулся вокруг себя, в надежде увидеть где нибудь объиспанившагося мориска, который бы мог прочесть и перевести мне эту рукопись. За переводчиком дело не стало в таком городе, где можно найти знатоков не только арабского, но и другого, более святого и древняго языка. Объяснив мориску в чем дело, я передах ему тетрадь, и не успел он прочесть нескольких строк, как принялся громко хохотать. На вопрос мой, чему он смеется? он отвечал, что его разсмешила одна выноска на полях этой рукописи. Я попросил перевести ее, и он, продолжая смеяться, прочел следующее: эта, так часто упоминаемая здесь Дульцинея Тобозская была, как говорят, известной во всем Ламанче мастерицей солить поросят. Услышав имя Дульцинеи, я онемел от удивления; мне тотчас же вообразилось, что рукопись эта ничто иное, как история Дон-Кихота. Я попросил мориска прочесть заглавие тетради, и оказалось, что это действительно история Дон-Кихота Ламанчского, написанная арабским историком Сид Гамедом Бененгели. Как описать восторг мой при этом известии? С трудом скрывая его, я вырвал рукопись из рук мальчика и купил у него за пол-реаха все его тетради. Конечно, еслиб он мог угадать как мне нужны оне, то мог бы смело накинуть на проданный им товар с полдюжины реалов лишку. Отведя в сторону мориска, и оставшись с ним за стеною городского собора, я просил его перевести мне на испанский язык приобретенные иною рукописи, или по крайней мере те из них, которые содержат в себе историю Дон-Кихота, ничего не выбрасывая из них и не прибавляя, предлагая ему заплатить вперед, сколько он потребует. Он удовольствовался пудом с небольшим изюму и четырьмя четверками пшеницы, обещая мне скоро и совершенно в том виде, в каком он теперь появляется в свет.

В первой тетради нарисована была битва Дон-Кихота с бискайцем; оба в том положении, в каком мы их оставили, с занесенными друг на друга мечами; один, прикрытый своим грозным щитом, другой - подушкой. У ног бискайца, мул которого так поразительно был изображен, что его издали можно было принять за наемного, написано было - дон Санчо Азпельтио; у ног Россинанта написано было: Россинант был мастерски нарисован: такой длинный, длинный и тощий, с такой выдающейся шеей и чахоточной мордой, что он вполне оправдывал свое название. Возле него нарисован был Санчо, держа за узду своего осла; у ног его также красовалась надпись Санчо Занкас. мелочах, но так как оне сами по себе незначительны и история наша нисколько не выиграла бы от них в своей правдивости, - говорю в своей правдивости, потому что нет истории, о которой можно было бы сказать что она дурна, если только она истинна, - поэтому я и опускаю их без внимания. Историю же Дон-Кихота, если и можно было бы заподозрить по чему нибудь во лжи, то разве потому только, что она написана арабом, а арабы, как известно, не особые поклонники правды. Но с другой стороны, из ненависти к нам, арабский историк, во многих случаях, готов был бы скорее недоговорить, чем перелить через край; таково, по крайней мере, мое мнение. И действительно он говорит удивительно сжато, или даже молчит везде, где, по моему мнению, ему следовало особенно распространиться о подвигах Лананчского рыцаря;. - уловка недостойная историка, обязанного быть безпристрастным и правдивым, ни на минуту не жертвуя исторической истиной страху, привязанности, корысти и вражде; история, это мать истины, хранилище всех действий человека; она приподымает пред нами завесу с прошлого, полного великих примеров для настоящого и поучений для будущого. Все это, читатель, найдешь ты в предлагаемой иною истории, и если чего не окажется в ней, то ответственность за то должна пасть на автора, а не на переводчика. Оговорившись таким образом, приступим к изложению дальнейшей истории Дон-Кихота, начинающейся так: при взгляде на мужественные и решительные позы двух гордых бойцов, стоявших с занесенными друг на друга мечами, можно было думать, что они грозят аду, небесам и земле. Бискаец ударил первый и притом с такою силою и озлоблением, что еслиб оружие не поскользнуло в его руке, то этот удар положил бы конец битве и дальнейшим похождениям нашего героя. Но судьба, хранившая его для новых подвигов, перевернула меч в руке бискайца так, что обрушившись на левое плечо противника, удар обезоружил его только с этой стороны, отсекши часть шлема и половину его уха. Кто мог, великий Боже! описать бешенство Дон-Кихота, в минуту почувствованного им удара! Выпрямившись на стременах и стиснув обеими руками меч, он нанес им такой страшный удар по голове противника, что у несчастного, не смотря на защиту подушки, кровь брызнула из носу, ушей и рта, и он непременно повалился б на землю, еслиб, в минуту удара, не ухватился со всей силой за шею своего мула; вскоре, однако, руки его повисли на воздухе, ноги потеряли стремена, и испуганный мул, не чувствуя более узды, стремглав кинулся в сторону, сбросив с себя всадника, как сноп, повалившагося на землю.

Увидев своего врага, распростертым на земле, Дон-Кихоть, быстро соскочив с лошади, приставил к глазам его острие меча, повелевая ему сдаться, под угрозою смерти. Бискаец не в силах был проговорить ни слова, и озлобленный противник не пощадил бы его, еслиб дама в карете, издали ожидавшая развязки нежданного боя, полумертвая от страха, не поспешила к рыцарю с мольбою пощадить её оруженосца. "Щажу его, прекрасная дама", отвечал Дон-Кихот, "но только с условием, чтобы он дал мне слово отправиться в Тобозо, представиться там от моего имени несравненной Дульцинее и повергнуть себя в её распоряжение".

"Пусть же живет он, покоясь на вашем слове", отвечал Дон-Кихот, указывая на бискайца, "пусть будет обязан вам тою милостью, которой он недостоин был за свою надменность".