Дон-Кихот Ламанчский.
Часть первая.
Глава XIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть первая. Глава XIV. (старая орфография)

Глава XIV. 

Песня Хризостома.

Стихи найдены были не дурными, только Вивальдо казалось, что высказываемые в них подозрения не подтверждали слухов, ходивших о добродетели Марселы.

- Чтобы разсеять ваши сомнения, отвечал Амброзио, знавший самые задушевные тайны своего друга, я должен сказать вам, что Хризостом, сочиняя эти стихи жил вдали от своей возлюбленной, желая испытать, не произведет-ли на него разлука свое обычное действие; и так как нет подозрения, которое-бы не закралось в душу влюбленного и не томило его вдали от любимой им женщины, поэтому не удивительно, если Хризостом терзался всеми муками самой неосновательной ревности. Все его упреки не могут однако накинуть ни малейшей тени на добрую славу Марселлы. Всякий, знающий эту женщину, упрекнет ее в жестокосердии и холодности, но сама зависть не обвинит ее в каком нибудь поступке, пятнающем её девичью честь. Вивальдо собирался прочесть еще один лист, спасенный от огня, когда взор его остановился на чудном видении, внезапно поразившем взоры всех, пришедших воздать последний долг Хризостому. Это была Марселла. Прекраснее того, что говорила о ней молва, она показалась на вершине скалы, у подножия которой лежало тело злополучного любовника. Те, которым доселе не приходилось видеть этой женщины, пораженные её красотой, глядели на нее в немом изумлении; да и те, которые видали её уже, были одинаково удивлены и очарованы при её появлении. Увидев ее, Амброзио с негодованием закричал: "чудовище! что тебе нужно здесь? змея, отравляющая взорами своими людей. Зачем ты приползла сюда? быть может, хочешь ты узнать: не раскроются-ли в твоем присутствии раны несчастного, уложенного тобою в преждевременный гроб? Приходишь-ли ты ругаться над его несчастием и гордиться своим кровавым торжеством? Или, быть может, как новый, неумолимый, Нерон, ты хочешь взирать с вершины этой скалы на твой пылающий Рим? или попирать ногами труп Хризостома, подобно безчеловечной Лукреции, попиравшей окровавленный труп своего отца? скажи, зачем ты пришла, и чего ты хочешь? Будь уверена, что в нас, друзьях того страдальца, которого все мысли были покорны тебе, ты найдешь ту же покорность.

пастухи и синьоры, выслушать немного слов, которых достаточно будет для моего оправдания.

Небо, говорите вы, одарило меня такой красотой, что на меня нельзя взглянуть, не полюбив меня. Но если красота внушает любовь во мне, то неужели и я, в свою очередь, должна любить всех любящих меня. Я знаю, благодаря разсудку, которым Бог одарил меня, что все прекрасное мило нам, но потому, что оно заставляет любить себя, справедливо-ли заставлять его платить за любовь в нему взаимною любовью. Подумайте о том, что человек влюбленный в красавицу может быть уродом, способным внушить в себе только отвращение. Но положим даже, что красота равносильна с обеих сторон; должны-ли поэтому обе стороны чувствовать одна в другой и равносильное влечение? Красота, очаровывая взоры, не всегда очаровывает сердца. Еслиб она одна покоряла их, то мы видели-бы вокруг себя только безпорядочное брожение ненасытимых желаний, безпрестанно меняющих предметы своей любви. Если-же любовь не может и не должна быть навязываема, то кто может заставить меня любить того, к кому я не чувствую никакого влечения? И если Бог создал меня красивой, то сделал это помимо моей воли и моих просьб; и так же, как змея нисколько не виновна в том, что в жале своем хранит яд, разливающий вокруг себя смерть, так нельзя осудить и меня за то, что я создана красавицей. Красоту честной женщины можно сравнить с пылающим вдали огнем, или неподвижно покоющимся мечем; один ранит, другой жгет лишь тех, которые прикасаются к ним. - Душевные достоинства, вот истинная наша красота, без них мы можем, но не должны казаться прекрасными. И неужели женщина обязана жертвовать лучшим украшением души и тела мимолетной прихоти мужчины, лишающей нас нашей истинной красоты?

Я родилась свободной, и дорожа свободой, хочу вести уединенную жизнь; рощи этих гор и зеркальные воды окрестных ручейков, вот единственные наперстники моих тайн и властелины моей красоты. Прямо и искренно отказала я всем влюбленным в меня, и если этот отказ не образумил их, если они продолжали лелеять себя несбыточными надеждами, то спрашиваю, кого обвинять: мою-ли жестокость или их упрямство? Вы говорите, что намерения Хризостома были чисты, и что я напрасно оттолкнула его, но не объявила ли я ему на этом самом месте, на котором его хоронят теперь, в ту минуту, когда он открылся мне в любви, мое намерение жить уединенно, не связывая ни с кем своей судьбы, решаясь пребыть верной моему обету: отдать природе то, чем она одарила меня. Если после того повязка не упала с глаз его, если он упорствовал плыть против течения, идти против судьбы, то удивительно ли, что он потонул в море собственного своего неблагоразумия? Еслиб я его обманывала, я была бы безчестна; еслиб я отдалась ему, я изменила бы моему святому решению. Он упорствовал, и это упорство привело его в отчаянию. Обвините-ли вы меня теперь в его страданиях? Обманула, звала-ли, увлекла ли я кого нибудь? Изменила ли я моим клятвам? Обещала ли я кому нибудь мое сердце? Кто же может меня проклинать? Кому дала я право называть меня жестокой и неверной? Небо не указало еще мне моего суженого, а сама я не пойду искать его. Пусть запомнят эти слова все, имеющие на меня какие либо виды. И если теперь, это нибудь умрет из за меня, то пусть знают, что он умер не от ревности и не от моего презрения, потому что женщина ни в кого не влюбленная не может ни в ком возбудить ревности, а вывести кого нибудь из заблуждения, не значит презирать его.

Пусть тот, кто зовет меня ядовитой змеей, бежит от меня, как от чудовища; пусть не преследует меня тот, это считает меня жестокосердой и удалится от меня тот, кто считает меня вероломной. Пусть знают они, что это ядовитое, коварное, злое существо не только не ищет, но напротив избегает их. Повторяю еще раз, если пламенная страсть ко мне сгубила Хризостома, то винить ли в этом мое благоразумие и мою непорочность? Пусть же никто отныне не приходит смущать моего уединения и не понуждает меня потерять между людьми ту чистоту, которую охраняют во мне эти уединенные деревья. Я обладаю достоянием, мне одной принадлежащим и не зарюсь на чужое; судьба дала мне возможность быть свободной, и этой свободы я не променяю на рабство. Я никого не ненавижу и никого не люблю. Никто не может сказать, что я обманула того-то, польстила тому-то, посмеялась над тем-то и любила такого-то. Простая беседа с пастушками моей деревни и забота о моих стадах составляют для меня всю прелесть жизни. Желания мои не влекут меня дальше этих гор, и если порой над ними возносятся, то лишь затем, чтобы созерцать вечную красу небес, в которым должен стремиться дух наш, как в обители, из коей низошел он, и в которую опять возвратится.

С последним словом, не дожидаясь ответа, она скрылась в зелени одного из самых густых лесов, покрывавших горные склоны, очаровав своих слушателей умом своим и - красотой. Некоторые из них, позабыв недавния слова пастушки, и влекомые её непобедимым очарованием, собрались было идти за нею, но Дон-Кихот, заметив это, решился, воспользовавшись случаем, торжественно явить себя рыцарем-защитником дам. "Да не дерзнет никто", воскликнул он, хватаясь за рукоятку своего меча, "идти за Марселлой, если не хочет пробудить моего гнева. Она доказала, что ничем неповинна в смерти Хризостома, и ясно сказала, как далека она от готовности отдаться кому бы то ни было. Пусть же отныне никто не преследует ее больше своей любовью; пусть пользуется она уважением всех благомыслящих людей, потому что в целом мире, она одна, быть может, ведет такую святую жизнь". Вследствие ли угроз Дон-Кихота, или вследствие просьбы Амброзио, желавшого поскорее окончить похоронный обряд, никто из окружавших могилу Хризостома не тронулся с места, пока гроб не опустили в могилу и не сожгли, среди рыдающей толпы, всех бумаг Хризостома. Могилу его прикрыли широким обломком скалы, в ожидании мраморного памятника, заказанного Амброзио, который положено было поставить на могиле Хризостома с следующей эпитафией:

Гробница злосчастного любовника была осыпана цветами и зеленью, и за тем толпа разошлась, засвидетельствовав Амброзио свое искреннее участие к постигшему его горю. Дон-Кихот также простился со всеми, при чем познакомившиеся с ним на дороге путешественники убедительно просили его сопутствовать им в Севилью, уверяя рыцаря, что в целом мире нельзя найти места более удобного для искателя приключений; так как там в каждой улице встречается их больше, нежели в любом из городов вселенной. Дон Кихот поблагодарил путешественников за советы и за принимаемой в нем участие, но добавил, что он не может и не должен ехать в Севилью, прежде чем очистит окрестные горы от наполняющих их разбойничьих шаек. Путешественники, услышав про таковое намерение рыцаря, не настаивали больше и вторично попрощавшись с ним, поехали своей дорогой, запасшись предметом для долгих разговоров. Дон-Кихот же отправился искать красавицу Марселлу, намереваясь предложить ей свои услуги, но дело сложилось иначе, чем он предполагал, как это мы увидим в следующей главе.