Дон-Кихот Ламанчский.
Часть первая.
Глава XVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть первая. Глава XVII. (старая орфография)

Глава XVII.

Спустя несколько времени, Дон-Кихот очнулся от побоев, и тем жалобным голосом, которым накануне, после встречи с ангуэзскими погонщиками, Санчо обратился к нему, он обратился теперь в Санчо: "друг мой! спишь ли ты?" спросил он его.

- Как мне спать; отвечал Санчо, дрожа от досады и злобы, когда сегодня ночью все черти вырвались из ада и хватились за меня.

- Возможно ли? воскликнул Дон-Кихот. Но, клянусь Богом, или я ничего не понимаю, или этот замок очарован. Санчо! Нужно тебе знать... но прежде чем говорить, поклянись мне хранить до моей смерти ту тайну, которую ты сейчас услышишь.

- Клянусь! отвечал Санчо.

- Я требую от тебя этой клятвы, потому что ни за что в мире не захочу омрачать ничьей чести, сказал Дон-Кихот.

- Если я вам поклялся, так значит буду молчать до вашей кончины, и дай Бог, чтобы завтра я освободился от своего слова, отвечал Санчо.

- Санчо! Неужели я так надоел тебе, что ты желаешь мне такой скорой смерти? спросил рыцарь.

- Да это не потому, что вы мне надоели, а потому, что для меня не в терпеж хранить какие бы то ни было тайны; я боюсь, как бы оне не сгнили во мне, ответил Санчо.

- Во всяком случае, Санчо, я вверяю мою тайну твоему благородству. Друг мой, говорил Дон-Кихот, в эту ночь случилось со мной удивительное происшествие, которым я конечно мог бы гордиться; но не теряя попусту слов, скажу тебе, что несколько минут назад, дочь владельца этого замка, одна из восхитительнейших девушек на большей половине земного шара, тайком приходила во мне. Не стану описывать тебе её красоты, ума и других скрытых от взоров прелестей, о которых я не хочу даже думать, сохраняя обет верности, данный Дульцинее, скажу только, что само небо, должно быть, позавидовав моему счастию, допустило обрушиться на меня атлетическую руку какого-то невидимого великана в минуту самого страстного объяснения с влюбленной в меня красавицей. Великан этот, ударив меня со всей ужасающей силой своей по челюстям, окровавил мой рот, и воспользовавшись моею мгновенной слабостью, измял меня хуже чем вчерашние погонщики, озлобившиеся на нас за невоздержность Россинанта. После этого не остается никакого сомнения, что находящаяся здесь красавица вверена надзору какого-то очарованного мавра, и что увы, она существует не для меня.

- Да вероятно и не для меня, отвечал Санчо, потому что больше четырехсот очарованных мавров обделывали недавно кожу мою так, что дубины ангуэзских погонщиков показались-бы мне теперь нежным щекотанием; еще вам то, продолжал он, все прелести сегодняшния, пожалуй, с пола-горя; вы только-что держали в своих объятиях какую-то чудесную красавицу, и этим можете утешать себя теперь, но мне-то каково? я то какого чорта выиграл, кроме кулаков, каких отродясь не получал. О, будь проклят я вместе с матерью, родившею меня на свет. Я не странствующий рыцарь, никогда не думал быть им, и не смотря на то во всех потасовках меня колотят, как рыцаря.

- Как, разве и тебя поколотили? с удивлением спросил Дон-Кихот.

- Проклятие на меня и на весь мой род, повторил Санчо; да о чем-же я вам только что толковал.

- Друг мой! не обращай на это никакого внимания, отвечал рыцарь; я сейчас приготовлю знаменитый фиербрасовский бальзам, который вылечит нас во мгновенье ока.

При последних словах на чердак вошел полицейский, успевший наконец засветить свою лампу. Первый увидел его Санчо, и глядя на фигуру блюстителя правосудия, покрытую одной рубашкой, с головой повязанной платком и с физиономией еретика, он спросил своего господина: не это-ли очарованный мавр, пришедший вероятно узнать остались-ли у них еще ребра, которые можно переломать?

- Нет, это не мавр, отвечал Дон-Кихот, потому что очарованных видеть нельзя.

- Ну, если их видеть нельзя, перебил Санчо, то их слишком хорошо можно чувствовать; по крайней мере, плечи мои этого пения.

- Санчо! Неужели ты думаешь что моим плечам легче; но ведь из этого вовсе не следует, чтобы пришедший сюда человек был очарованный мавр, сказал Дон-Кихот.

Полицейский крайне удивился, застав Дон-Кихота и Санчо спокойно разговаривавшими друг с другом. Заметив, однако, что один из них неподвижно лежит распростертым на земле, с раскрытым ртом, полицейский спросил его: "что любезный, как ты себя чувствуешь?"

Полицейский, человек довольно заносчивый, вовсе не намерен был хладнокровно снести дерзости какого-то жалкого, повидимому, господина. Не долго думая, он швырнул в несчастного рыцаря лампой, и уверенный что размозжил ему череп, поспешил в потьмах убраться себе по добру, по здорову.

- Что!воскликнул Санчо; не говорил-ли я, что это очарованный мавр; он хранит для других какую-то красавицу, а для нас кулаки и удары подсвечниками.

- Пожалуй, что и так, оказал Дон-Кихот, только знаешь-ли Санчо, сердиться на все эти очарования так-же напрасно, как напрасно старались-бы мы изыскивать способы противодействовать явлениям, исходящим из мира невидимого. Санчо, встань, если можешь, и спроси у владетеля этого замка немного масла, вина, соли и розмарина, для приготовления моего бальзама, который мне необходим теперь, потому что, правду говоря, мне уж не в моготу становится потеря крови из ран, нанесенных мне появившимся здесь привидением.

Не без труда и вздохов приподнялся Санчо с постели и отправился ощупью искать хозяина. Наткнувшись, при выходе из своей коморки, на полицейского, подслушивавшого у дверей, с желанием узнать, что сталось с его противником, оруженосец сказал ему: "милостивый государь! кто-бы вы ни были, прошу вас на милость дать мне немного соли, вина, масла и розмарина. Мы нуждаемся за всем этом для излечения одного из славнейших странствующих рыцарей в мире, который лежит, израненный очарованным мавром, обитающим в этом замке".

вернулся назад, рыцарь, опустив голову на руки, жаловался на сильную боль, от удара подсвечником, от которого у него вскочили на лбу две большие шишки. Этим впрочем и ограничился вред, причиненный ему подсвечником; а то, что он принимал за кровь, было пролившееся на него лампадное масло, смешанное с потом, выступившим у него на лбу после треволнений от недавней бури.

Рыцарь высыпал в кострюлю все снадобья, принесенные ему Санчо, вскипятил их, и когда эта смесь показалась ему готовой, он попросил дать ему бутылку, но как таковой не оказалось во всем доне, поэтому он принужден был удовольствоваться подаренной ему хозяином жестяной лейкой, служившей для разливания масла в светильни. Влив в эту лейку свой бальзам и прошептав какие-то таинственные слова, он счел лекарство готовым. При этой церемонии присутствовали Санчо, хозяин и полицейский; не было одного погонщика, отправившагося спозаранку к своим мулам, притворившись будто он не принимал никакого участия в происшествиях последней ночи. Приготовив бальзам, Дон-Кихот пожелал тотчас же испытать действие этого чудесного лекарства на саном себе, и, не долго думая, выпил довольно порядочный остаток его, не поместившийся в лейке. Не успел он допить его, как уже у него открылась страшная рвота, в которой извергнулось все, что только было у него в желудке. После рвоты он начал сильно потеть, и тогда попросил, чтоб укрывши одеялом, его оставили одного. Просьба его была исполнена и герой наш проспал более трех часов. Пробудясь, он почувствовал себя так хорошо, что у него не оставалось никакого сомнения на счет своего умения приготовлять фиербрасовский бальзам. Обладатель тайны иметь всегда под рукой такое чудесное лекарство, он увидел возможность смело пускаться теперь в самые отважные предприятия.

Санчо счел решительным чудом исцеление Дон-Кихота, и нам милости просил у него позволения выпить все, что оставалось еще в кострюле. Получив его, он с наивнейшей верой схватив в обе руки кострюлю, выпил залпом почти столько-же бальзама, как и Дон-Кихот. Нужно однако думать, что желудок оруженосца был несколько слабее желудка рыцаря, потому что, прежде чем лекарство произвело свое действие, Санчо почувствовал такия колики и такую мучительную тошноту, что он ежеминутно готовился отдать Богу душу, и в страшных мучениях не переставал проклинать и лекарство и злодея, угостившого его этим лекарством.

- Санчо! важно сказал ему Дон-Кихот; или я ничего не смыслю, или ты страдаешь оттого, что ты не странствующий рыцарь; действительно, сколько я знаю, бальзам этот годен только для рыцарей.

- Проклятие на меня и на весь род мой, вопил Санчо; если вы это знали, зачем же вы меня поили им?

навсегда негодными в употреблению; рвота следовала притом после таких тяжелых усилий, что сам Санчо и все окружавшие нашего оруженосца не сомневались в его скорой кончине. Слишком час продолжалась эта буря, и когда она утихла наконец, Санчо почувствовал после нее не облегчение, как Дон-Кихот, а такое изнеможение, что с трудом дышал.

Сам-же Дон-Кихот, чувствовавший себя совершенно здоровым, не желал ни минуты более оставаться в бездействии, считая себя, как и всегда, ответственным за всякую потерянную минуту. К тому же, вполне уверенный в чудных целебных свойствах своего бальзама, он дышал теперь только одними опасностями и за ничто считал самые ужасные раны. Движимый своим нетерпением, он сам оседлал Россинанта, положил седло на осла, а Санчо на седло, помогши предварительно оруженосцу своему одеться, после чего взнуздав своего коня, вооружился взятым у сторожа корчмы обломком какого-то оружия, которое, как полагал он, могло вполне заменить ему копье. С живейшим любопытством глядели на него все люди, находившиеся в корчме, - их было около двадцати - в особенности-же дочь хозяина, от роду не видавшая ничего подобного. Рыцарь также не сводил с нее глаз и от времени до времени многозначительно вздыхал, о чем? про то знал он один, потому что хозяйка и Маритона, вытиравшия его накануне мазями, приписывали эти вздохи страданиям, причиняемым рыцарю его ранами.

Когда господин и слуга сидели уже верхом, тогда Дон-Кихот остановясь у ворот, подозвал хозяина и важно сказал ему: "господин управитель замка! не могу-ли я отблагодарить вас за великия и многочисленные услуги, оказанные мне в этом замке, - которые я буду помнить всю жизнь, - отмстивши за какое нибудь нанесенное вам оскорбление. Вы очень хорошо знаете, что долг мой, моя святая обязанность: карать изменников и злодеев. Переберите-же в памяти ваше прошедшее, и если вы кем-нибудь недовольны, окажите мне, и я клянусь моим рыцарским орденом отмстить за вас.

- Господин рыцарь! отвечал ему столь же торжественно хозяин: благодаря Бога, мне нет надобности воспользоваться вашей готовностью отмщать за мою особу, потому-что я и сам съумею отмстить за себя. Все что я прошу у вас, это заплатить за овес и сено, взятые для ваших животных и за то, что стоили мне вы сами; без этого никто не уезжает отсюда.

- Как! воскликнул Дон-Кихот, неужели это корчма!

- Странно однако, как я ошибался, говорил Дон-Кихот. Я принимал ее за замок, но что делать? так как это корчма, то прошу извинить, если я на время останусь вашим должником. Заплатить вам деньгами я не могу, не нарушив законов странствующих рыцарей; никогда в жизни не читал я, чтобы странствующие рыцари платили в каких-бы то ни было корчмах. Здравый разсудок, столько-же сколько и временем освященный обычай повелевают всюду принимать рыцарей даром, в благодарность за тягостные труды, неразлучные с их странствованиями в поисках приключений: ночью, днем, летом, зимой, пешком и верхом, терпя голод и холод, жажду и жар, подвергаясь наконец всевозможным неудобствам, присущим земле.

- Что за вздор вы мелете, воскликнул хозяин, заплатите, что вы должны мне, потому что даром я никого не намерен поить и кормить.

- Негодяй! воскликнул Дон-Кихот; после чего, не дожидаясь ответа, пришпорил Россинанта и грозя своим воображаемым копьем, выехал из ворот прежде чем успели его задержать, не замечая, следует-ли за ним его оруженосец.

Хозяин, видя что с этой стороны надежда потеряна, решился вознаградить свой убыток на Санчо, настаивавшем на том, что он тоже ничего не намерен платить, ибо как оруженосец странствующого рыцаря, он, по его мнению, должен был пользоваться всеми преимуществами настоящого рыцаря. Напрасно озлобленный хозяин грозил ему всеми нелегкими, Санчо стоял на своем, и клялся рыцарским орденом своего господина - не заплатить ни одного мараведиса, хотя-бы этот мараведис пришлось купить ему ценою собственной жизни. "Я не хочу", говорил он, "обременить памяти моей проклятиями будущих оруженосцев, лишивши их своим малодушием одного из существеннейших преимуществ нашего звания."

как будто, сговорившись, приблизились к нему и стащили его с осла, послав в тоже время одного из своих за одеялом. На это одеяло они кинули несчастного Санчо, и так как на переднем дворе им мешал навес, поэтому они вышли на задний, совершенно открытый двор, и там, взявшись за края одеяла, принялись подбрасывать Санчо вверх, играя им, как студенты собакой во время карнавала.

Пронзительные крики злополучного оруженосца вскоре достигли ушей его господина, вообразившого сначала, что небо призывает его к какому-то новому приключению, но распознав голос своего слуги, рыцарь, не теряя времени, во всю прыть помчался к корчме, ворота которой он нашел запертыми. Тем временем, как он ездил вокруг довольно низкого забора, отыскивая место, чрез которое он ног бы въехать за двор, взорам его представился Санчо, совершавший свои воздушные путешествия с такою легкостью и изяществом, что Дон-Кихот непременно разсмеялся, еслиб не был взбешен как чорт. Озлобленный рыцарь пытался было перелезть через забор, но был так измят, что с трудом мог слезть с своего коня. Видя невозможность попасть на двор, он вынужден был ограничиться градом проклятий и вызовами на битву злых насмешников, которые только посмеивались себе и, не обращая внимания на проклятия рыцаря и вопли его оруженосца, продолжали свою злую шутку с Санчо. Выбившись наконец из сил, они отпустили на покаяние душу то умолявшого их, то грозившого им Санчо, и закутав в дорожное платье, собственноручно отнесли измученного бедняка на его осла.

Сострадательная Мариторна, чувствовавшая чистосердечное сожаление, при виде воздушных пируэтов Санчо, поспешила в нему с кружкой холодной, только-что зачерпнутой из колодца воды. Но едва лишь оруженосец ваш прикоснулся губами к кружке, как Дон-Кихот закричал ему: "Санчо, ради Бога, не пей! не пей, или ты умрешь. Разве нет у меня", говорил он, показывая за жестяную лейку, "чудотворного бальзама, который в одну минуту вылечит тебя." Санчо не послушал однако своего господина, и оборотясь слегка к Дон-Кихоту, отвечал ему, глядя из подлобья: "ваша милость, неужели вы позабыли уже, что я не странствующий рыцарь; или вы хотите, чтобы из меня вырвало и те последния внутренности, которые у меня остались еще от вчерашней ночи. Берегите ваше пойло для всех чертей, меня же оставьте в покое." С последним словом, он прильнул к кружке, но видя, что его угощают водой, попросил Мариторну дать ему немного вина; и эта добродушнейшая в мире женщина, которая. не смотря на свое горемычное положение, была исполнена христианского милосердия, исполнила безпрекословно просьбу Санчо, купив вино на свой счет.

Утолив жажду, Санчо приударил своего осла и, приказав привратнику отворить ворота, выехал наконец из корчмы, восхищенный тем, что выдержал характер и ничего не заплатил хозяину, если конечно не считать его боков, которыми он, в последнее время, начал в частую расплачиваться. К несчастию, в этой корчме он позабыл еще и свою сумку, да правду сказать: до сумки ли ему было теперь? Выпроводив Санчо, хозяин хотел запереть ворота, но гости его - малые не трусы, воспротивились этому, потому что их не испугал бы Дон-Кихот даже тогда, еслиб он был рыцарем круглого стола.