Дон-Кихот Ламанчский.
Часть первая.
Глава XX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть первая. Глава XX. (старая орфография)

Глава XX.

- Не может быть, чтобы не было здесь, по близости, речонки или, на худой конец ручейка, иначе луг не бых бы такой мокрый. И нам не мешало-бы, ваша милость, сделать еще несколько шагов; авось не найдем ли мы чем утолить эту ужасную жажду, которая право хуже всякого голода.

Дон-Кихот согласился с мнением своего оруженосца, и взяв Россинанта за узду, двинулся вперед. Санчо, нагрузив своего осла остатками ужина, последовал за рыцарем. Двигались они почти ощупью, потому что ночь была так темна, что, как говорится, хоть глаз выколи; и отошедши шагов двести, невыразимо обрадовались, услышавши гул, подобный гулу высокого водопада.

Остановившись на минуту, чтобы разслышать, с какой стороны он раздается, оруженосец и рыцарь неожиданно поражены были гулом совсем иного рода, который заставил забыть их и недавнюю радость и жажду. Особенно напугал он трусливого от природы Санчо. До них доходили какие то сильные, глухие удары, раздававшиеся в определенные промежутки времени, и сопровождаемые стуком железа и цепей. Раздаваясь вместе с громким гулом падающей воды, они испугали бы любого храбреца, но только не Дон-Кихота. Ночь, как мы уже говорили, была чрезвычайно темная, а случай привел наших героев под сень огромных каштановых деревьев, которых листья, колеблемые ночным ветром, производили какой-то особенный шелест, повергавший душу в одно время в ужасный и сладостный трепет. Место, время, мрак, гул воды и шелест листьев - все соединялось здесь для наведения ужаса. А между тем страшные удары не умолкали; ветер не переставал завывать, а зоря все не показывалась, так что наши искатели приключений не могли даже узнать, где они находятся. Дон-Кихот бездействовал однако не долго. Он вскочил на коня, прикрылся щитом и укрепив в руке копье, сказал Санчо: "друг мой! узнай, что, по воле небес, - я родился на свет, в этот железный век, чтобы воскресить золотой! для меня созданы величайшия опасности, меня ожидают величественные подвиги и безсмертные дела. Я, повторяю еще раз, призван воскресить двадцать пять рыцарей Франции и девять мужей славы. Я призван похоронить Белианиса, Платира, Феба, Оливанта, Тиранта и безчисленное множество иных, славных странствующих рыцарей минувших времен, - совершая в наши времена такие подвиги, перед которыми померкнут дела прежних рыцарей. Честный и верный оруженосец мой, обрати внимание на этот глубокий, окружающий нас мрак; на эту мертвую тишину, на этот шелест листьев, на ужасный гул воды, - которую мы кстати искали, - как бы низвергающейся с лунных гор, на эти страшжые удары, которые оглушают нас, и что-же? Все это, и вместе взятое, и порознь, могло бы ужаснуть самого Марса, тем более обыкновенного смертного, и однако все это только возвышает и укрепляет мое мужество; и сердце не успокоится в моей груди, пока я не встречусь лицом к лицу с этим приключением, как бы ужасно оно ни было. Подтяни же Санчо подпруги Россинанта, сам оставайся здесь, и да хранит тебя Бог. Ожидай меня трое суток, и если в течение этого времени я не возвращусь, тогда отправляйся себе домой, и сослужи мне там последнюю службу, а вместе с тем сделай доброе дело,.отправься в Тобозо и передай моей несравненной даме, что рыцарь её погиб славною смертью в достойном рыцаря деле."

В ответ на это Санчо, со слезами на глазах, сказал Дон-Кихоту: "господин мой, право не знаю я, что вам за такая непременная нужда вдаться в это ужасное приключение. Теперь темно, никто нас не видит, так что мы можем спокойно свернуть себе с дороги и отойти от зла; хотя бы за это нам пришлось трое суток не иметь во рту ни росинки. Так как никто нас не видит", продолжал он, "то это же назовет нас трусами? К тому же, часто я слышал, как, хорошо знакомый вам священник наш, говорил в своих проповедях, что тот, это напрашивается на беду, напрашивается на свою погибель. К чему, в самом деле, испытывать нам Божие милосердие, и, очертя голову, лезть в такую опасность, из которой спастись можно только чудом. Бог и то, видимо, бережет вас. Он уберег вас от этого проклятого одеяла, от которого не уберег меня; Он помог вам теперь, не получив ни одной царапинки, разогнать этих странных людей, сопровождавших покойника, но если все это не в силах убедить вас и тронуть ваше каменное сердце, то не сжалится ли оно, наконец, при мысли, что чуть ваша милость сделает два шага вперед, как я уже, с перепугу, готов буду отдать мою душу всякому, это только захочет взять ее. Для вас я покинул дом мой, жену, надеясь, конечно, больше выиграть чем проиграть. Но, видно, правду говорит пословица: желание слишком много наложить в мешок разрывает его; вот это то самое желание видно и меня поддело. Я ужь, кажется, руками схватывал этот несчастный остров, столько раз обещанный мне вашею милостью, и вот, в награду за мою службу, вы хотите, теперь, покинуть меня одного в этом отдаленном месте. Помилосердуйте, ваша милость, ради Христа Спасителя. И ужь если вас так тянет вдаться в это ужасное приключение, то обождите хоть до утра; из того чему я научился, бывши пастухом, я вижу, что до зари осталось не более трех часов. Взгляните-ка, пасть Малой Медведицы поднялась над головой Креста, между тем как в полночь она помещается по левую сторону его".

- Не понимаю, сказал Дон-Кихот, где ты нее это видишь, когда я не вижу ничего.

- Вам оно, конечно, не видно, отвечал Санчо, а у страха-то глаза велики; и если они видят, как говорят, даже под землею, так гораздо же легче им видеть над землей. Да оно ужь и само собой видно, что до света недалеко.

- Далеко или недалеко, мне это решительно все равно, сказал Дон-Кихот, но да не будет сказано обо мне, ни теперь, ни в какое другое время, что просьбы или слезы отклонили меня от того, что, как рыцарь, я обязан был сделать. Прошу же тебя, Санчо, замолчи. Бог, подвигающий меня на это ужасное дело, будет охранять меня и утешать тебя. Все, что остается тебе сделать - это хорошо подтянуть подпруги Россинанту и оставаться здесь. Мертвым или живым, но даю тебе слово возвратиться сюда.

Санчо, видя непоколебимую решимость своего господина, на которого нельзя было подействовать в эту минуту ни мольбами, ни слезами, ни увещаниями, решился пуститься на хитрость, и волей-неволей удержать рыцаря на месте до света. Подтягивая подпруги Россинанту, оруженосец наш, ни кем не замеченный, и как ни в чем не бывало, недоуздком своего осла связал задния ноги Роосинанта так, что когда Дон-Кихот тронул его, то он не мог двинуться с места иначе, как прыжками. Видя, что дело клеятся, Санчо сказал рыцарю: "ваша милость, небо должно быть тронулось моими слезами и не пускает, как вы видите, Россинанта, двинуться с места. Упорствовать теперь в вашем намерении, значило бы бесить судьбу и как говорится: прать против рожна".

Не обращая никакого внимания на слова Санчо, Дон-Кихот в отчаянии продолжал понукать своего коня, но чем сильнее, он его шпорил, тем менее достигал своей целя. Видя, наконец, положительную невозможность сладить с ним, и не подогревая никого ни в чем, он решился покориться судьбе и терпеливо ожидать или зари, или возвращения Россинанту способности двигаться. Приписывая однако неудачу своих попыток всему, кроме уловки Санчо, он сказал ему: "если дела так устроились, что Россинант не хочет или не может двигаться, тогда делать нечего, нужно покориться судьбе и со слезами на главах ожидать улыбки зари".

- Какие тут слезы, ваша милость? отвечал Санчо, я всю ночь стану забавлять вас сказками, если только вам не угодно будет слезть с коня, лечь на траву и немного вздремнуть среди чистого поля, как настоящий странствующий рыцарь. Право отдохните, ваша милость, и соберитесь к свету с силами, чтобы бодрее встретиться с ожидающим вас ужасным приключением.

- Что ты называешь слезть с коня? что ты называешь отдохнуть? воскликнул Дон-Кихот. Неужели ты думаешь, что я из тех жалких рыцарей, которые отдыхают в ту минуту, когда им следует лететь на встречу величайшей опасности? Спи - ты, созданный для спанья; ты делай, что тебе угодно, а я буду делать то, что мне велит мой долг.

- Не гневайтесь, ваша милость, я это сказал так себе, от нечего делать, отвечал Санчо. С последним словом, он приблизился к рыцарю, и запустил одну руку под арчак его спереди, а другую сзади. Обняв таким образом левую ляжку своего господина, он оставался как будто пришитым к ней, не смея тронуться с места; так напугал его гром этих ударов, все еще не перестававших раздаваться один за другим.

- Разсказал бы я вам ее, еслиб страх не одолевал меня, отвечал Санчо; ну, да куда ни шло, попытаюсь я рассказать вам такую сказку, что если только поможет мне Бог вспомнить ее всю, как она есть, то это будет самая прекраснейшая из всех сказок. Слушайте же, ваша милость, да внимательнее слушайте; вот она:

- Случилось как то, ваша милость, так начал Санчо, то, что случилось.., и да пребудет благодать над всем и со всеми, а зло с теми, кто ищет его; так то старые люди начинали свои вечерния сказки, и не спроста это так начинали они, потому что вот эта приговорка: "а зло с теми, кто ищет его", придумана не ими, а самим римским Катонон; и так она кстати приходится теперь, словно перстень к пальцу; так кажется и говорит вашей милости, чтобы вы оставались спокойны, да и я бы тоже не кидался на всякую беду, как угорелый, а чтобы свернули мы поскорей с этой дороги, потому что никто не заставляет нас, в самом деле, ездить там, где нам грозят всякие ужасы.

- Продолжай Санчо, свою сказку, перебил его Дон-Кихот, а о дороге предоставь заботиться мне.

- И так, государь мой, продолжал Санчо, жил был, в Эстрамадуре, козий пастух, то есть, такой человек, который пас коз, и который, то есть пастух, как говорится в сказке, звался Лопе Руиз; и вот этот то пастух, Лопе Руиз, возьми, да и влюбись в пастушку Таральву, а эта пастушка Таральва была дочь богатейшого владельца стад, и этот то богатейший владелец стад....

- Что же мне делать, ваша милость, отвечал Санчо, когда на нашей стороне все вечерния сказки так сказываются; меня не научили рассказывать иначе, и со стороны вашей милости было бы несправедливо требовать от меня новых порядков.

- Говори, как знаешь, воскликнул Дон-Кихот; ужь если я вынужден слушать твои сказки, то, право, мне все равно, как ты будешь рассказывать их.

- И так, господин души моей, продолжал Санчо, я ужь изволил сказать вам, что пастух этот был влюблен в пастушку Таральву, девку здоровую и краснощекую, да к тому еще с душком, ну словом - бой-бабу, то есть, как есть, бой-бабу, даже с усами, да такими - что мне кажется, будто я их вижу отсюда.

- Там ты, значит, знал ее? спросил Дон-Кихот.

могу присягнуть, как будто видел нее это собственными глазами. Время между тем шло да пью, день за днем, и чорт, который никогда не дремлет и везде высматривает как бы перевернуть все вверх ногами, смастерил такую штуку, что любовь пастушка к пастушке обратилась в ненависть, и стала Таральва ему хуже горькой редьки, а виною всему, как говорят длинные языки, была ревность. Возненавидев свою возлюбленную, пастух видеть не мог ее, и чтобы никогда больше не встречаться с нею, решился уйти из родной своей стороны. Таральва же, как только возненавидел ее пастух, сама так крепко полюбила его, как никогда еще не любила.

- Такова ужь женская натура, заметил Дон-Кихот: любить тех, кто их ненавидит - и ненавидеть влюбленных в них.

- Собрал пастух свое стадо, продолжал Санчо, и направился с ним в Эстрамадуру, намереваясь оттуда пробраться в Португалию. Проведав это, Таральва, пустилась за ним следом, на босую ногу, с башмаками в одной, с посохом в другой руке и с котомкой за плечами. В котомку, как слышно было, уложила она кусок зеркала, кусок гребня и коробочку с какими-то красками для штукатурки своего лица. Но мне, право, нет охоты разбирать, что она там уложила, да и не в этом дело, а в том, что пастух наш пришел к берегам Гвадианы, когда вода в реке поднялась, и почти что вышла из берегов, а между тем с той то стороны, с которой переправляться надо ему, не видать ни лодочки, ни лодочника, ни парома. Взяла тут нашего пастуха досада, потому что если не успеет он скоро переправиться, так, того и гляди, нагонит его, да разрюмится перед ним Таральва. Думал он, думал, глядел он, глядел, да таки выглядел, наконец рыбака с душегубкой, да только такой малюсенькой, что на ней уместиться всего на всего могла одна коза, да один человек. Нечего делать, кликнул пастух этого рыбака и попросил перевезти на другой берег его самого и триста воз его. Рыбак взял одну козу, перевез ее - приехал, взял другую козу, перевез другую, приехал, взял третью козу, перевез третью - Ради Бога, ваша милость, не ошибитесь в счете коз, продолжал Санчо, потому что если вы ошибетесь хоть в одной, тогда, баста, не будет вам сказки, то есть, ни одного словечка нельзя будет больше припомнить. Теперь нужно вам сказать, - что другой-то берег был крутой, глинистый и скользкий, так что рыбаку много нужно было времени, чтобы переезжать туда и назад. Поехал однако еще за козой, да еще, да еще

- Ради Бога, воскликнул Дон-Кихот, ну считай, что он уже всех их перевез, и перестань переезжать с одного конца на другой, иначе ты в

- А сколько их перевезено до сих пор? спросил Санчо.

- Чорт их знает - ответил Дон-Кихот.

- А ведь предупреждал же я вашу милость, заметил Санчо, не сбиться в счете; ну, теперь сказка кончена, продолжать ее ужь никак нельзя.

- Что за дьявол, воскликнул Дон-Кихот. Что за отношение такое между сказкою твоею и счетом коз? И как это может быть, чтобы пропустивши в счете одну козу, ты не мог бы сказать больше ни слова.

память; и теперь, хоть тресни, я ничего не припомню; знаю только, что оставалось мне досказать вам самое лучшее, что было во всей сказке.

- Так сказка твоя кончена? спросил Дон-Кихот.

- Как жизнь моей матери. - ответил Санчо.

- Клянусь Богом, заметил Дон-Кихот, сказка эта - одна из самых диковинных вещей за свете, особенно еще, так как ты рассказывал и закончил ее; оно, впрочем, и странно было-бы ожидать чего-нибудь лучшого от такого умницы, как ты. Впрочем, очень может быть, что шум этих неустанно раздающихся ударов, действительно, отшиб у тебя память. Удивляться тут, кажется, нечему.

- На свете нет ничего невозможного, отвечал Санчо, но только, что касается моей сказки, то позвольте доложить вашей милости, что она действительно должна окончиться в ту минуту, когда спутаешься в счете коз.

с места он не двинулся ни на шаг, так хорошо связал его Санчо.

Вскоре однако начало светать, и тогда оруженосец наш втихомолку развязал ноги Россинанту. Почувствовав себя свободным, конь Дон-Кихота как будто немного ободрился, по крайней мере, он принялся топтать передними ногами; другого, конечно, ничего и ждать от него нельзя было. Видя, что Россинант шевелится наконец, Дон-Кихот невыразимо обрадовался и решился тотчас же пуститься на встречу ужасному приключению. Теперь, между-прочим, при бледном свете зари, он увидел, что провел ночь под группою высоких каштановых деревьев, дающих, как известно, весьма широкую тень. Страшные удары между тем не переставали раздаваться, а причина их, по прежнему, оставалась скрыта. Но не колеблясь более ни одного мгновенья, Дон-Кихот простился еще раз с своим оруженосцем и приказал ему, по прежнему, ожидать его трое суток, сказав, что если через три дни он не возвратится, значит воля Господня совершилась, и Всевышний судил рыцарю погибнуть в этом ужасном приключении. Он повторил Санчо, что должен он был сказать Дульцинее, и просил не безпокоиться о своем жалованьи, уверив его, что, уезжая из дому, он оставил завещание, в котором завещал уплатить своему оруженосцу жалованье сполна за все время его службы. Но, сказал в заключение рыцарь, если Господь сохранит меня теперь, тогда, Санчо, ты можешь считать остров уже в своих руках.

До глубины души тронутый грустным прощанием с своим добрым господином, Санчо не выдержал, залился слезами и решился следовать за Дон-Кихотом всюду, намереваясь не покидать его до окончания предстоявшого ему ужасного дела. Судя по этим слезам и этой благородной решимости, автор заключает, что Санчо Пансо был от природы человек добрый, и притом христианин старого закала. Слезы его тронули, но нисколько не поколебали Дон-Кихота. Напротив того, не теряя более ни минуты, он поехал в ту сторону, где слышались неумолкающие удары и шумный грохот воды. Санчо следовал за ним, по обыкновению, пешком, ведя за узду осла, неразлучного товарища своего в хорошия и трудные минуты жизни. Миновав пространство, расположенное под тенью каштановых деревьев, наши искатели приключений выехали на широкий луг, и тут увидели скалу, по которой с грохотом и весьма живописно струилась вода. У подошвы ее расположены были какие-то строения, более походившия, впрочем, на развалины, и в них-то раздавались эти страшные удары, так напугавшие Санчо. Теперь эти удары и шум воды испугали Россинанта, но Дон-Кихот погладив и успокоив его словами, приблизился с ним в строениям, поручая себя своей даме, и по обыкновению прося ее - бодрствовать над ним в эту ужасную минуту; мимоходом он не забыл помолиться и Богу. Санчо, между тем, следуя по пятам своего господина, вытягивался и все высматривал из-за спины и шеи Россинанта, надеясь увидеть, наконец, то, что повергло его, ночью, в такой ужас. Так рыцарь и оруженосец его проехали шагов сто, и тут ясно увидели, что за штука такая производила все эти адские удары, заставлявшие их целую ночь не весть что воображать себе. Если сказать тебе, читатель, правду, и если она не огорчит и не раздосадует тебя, то узнай, что всю эту неслыханную кутерьму произвели шесть валяльных мельниц с раздававшимися в них, по очереди, ударами.

При виде их Дон-Кихот весь побледнел и мигом низринулся с страшной высоты. Взглянув на своего господина, Санчо увидел, что он стоит с головой опущенной на грудь, смущенный и разстроенный. Рыцарь также взглянул на Санчо, который с вздутыми щеками, чуть не давился от напряжения, так трудно ему было удержаться от того, чтобы не захохотать во все горло. Как ни грустен был в эту минуту Дон-Кихот, но при виде уморительной мины Санчо, он сам улыбнулся; и тогда оруженосец, не находя более нужным притворяться, принялся хохотать до того, что в буквальном значении слова, надрывал себе живот. Четыре раза он останавливался, и четыре раза снова принимался хохотать. Дон-Кихот посылал и его, и самого себя ко всем чертям, в особенности когда Санчо, передразнивая его голос и жесты, воскликнул: "узнай, Санчо, что, по воле небес, и родился в этот железный век, чтобы воскресить золотой. Для меня созданы величайшия опасности, меня ожидают величественные подвиги и безсмертные дела"; повторяя таким образом слово в слово речь, с которою обратился к нему Дон-Кихот, когда услышал стук молотов. Видя, что Санчо, просто на просто, потешается над ним, Дон-Кихот до того взбесился, что приподнял копье и ударил им два раза Санчо по плечам с такою силою, что если-бы он ударил его так по голове, то рыцарю пришлось бы тогда уплатить жалованье не самому Санчо, а ужь наследникам его. Видя, что Дон-Кихот не шутит и страшась, чтобы он не удвоил своей благодарности, Санчо, заискивающим, униженным голосом, с умиленным лицом, сказал ему: "успокойтесь, ваша милость, разве вы не видите, что я шучу".

- И вот по этому то именно я сам не шучу, ответил Дон-Кихот. Скажи мне, несчастное творение: неужели ты думаешь, что еслиб вместо этих валяльных молотов, я наткнулся здесь на какое-нибудь ужасное приключение, то у меня не хватило-бы духу кинуться в эту опасность и довести дело до конца? И разве я обязан, по своему званию странствующого рыцаря, уметь различать всякие звуки, будут-ли это звуки молота, или какие-бы там ни были? и что тут удивительного, если я принял за что-то другое стук валяльных молотов, которого я никогда не слыхал; точно так как ты, рожденный, вскормленный и воспитанный между ними, видел и слышал все эти молоты и их стуки. Пусть, в это мгновенье, эти шесть молотов превратятся в шесть великанов, и кинутся на меня один за другим, или все разом, и если я, в одну минуту, не разгромлю их, тогда смейся надо мною, сколько тебе будет угодно.

Бог, чтобы оканчивались все наши приключения, скажите мне, разве не о чем тут толковать, и не над чем посмеяться, когда вспомнишь про наши страхи-то ночные, по крайней мере, про мои, потому что, ваша милость, я знаю, никогда и ничего не страшится.

- Я не спорю, что это оригинальное происшествие действительно довольно смешно, ответил Дон-Кихот, но в чему и о чем тут особенно толковать? этого я не понимаю. Ведь не у всех твоих слушателей хватит на столько разсудка, чтобы съуметь оценить это дело как следует.

- По крайней мере копье вашей милости съумело, как следует, оценить место, на которое оно попало, сказал Санчо, потому что ваша то милость метила мне в башку, да только, благодаря Соедателю и моему проворству, копье хватило меня по плечу. Но, Бог с ним; на свете все забывается, и в тому же, не даром, говорят, что тот кто любит, - тот заставляет плакать тебя, и у великих господ тау ужь водится, что посерчают они, да потом и пожалуют. Чем они жалуют прислугу свою отдув ее палками, этого я не знаю, но крепко на крепко уверен, что странствующие рыцари после таких палочных оказий жалуют своих оруженосцев островом, или даже каким-нибудь именьицем на твердой земле.

- Ничего мудреного нет, Санчо, если слова твои оправдаются, заметил Дон-Кихот. В настоящую же минуту, прости мою вспышку; ты, как человек разсудительный, очень хорошо понимаешь, что мы не отвечаем за первые движения в минуту гнева. Умерь же Санчо, скажу тебе, не вдавайся ты, слишком, в разговоры со мною, потому что ни в одной рыцарской книге не видел я, а прочел я их, кажется, не мало, чтобы какой-нибудь болтун-оруженосец так безцеремонно разговаривал с своим господином, как ты со мной. В этом мы, конечно, оба виноваты; ты - за твое непочтение ко мне, а я за то, что не умел внушить тебе этого почтения. Вспомни оруженосца Амадиса, Гондалина, впоследствии владетеля Твердого острова; он никогда не говорил с своим господином иначе, как с обнаженной, и почтительно наклоненной головой - more turqueso; чтобы преисполнить нас удивлением к чудесному умению этого оруженосца молчать везде и всегда. Из этого ты должен заключить, Санчо, что нужно делать некоторое различие между, господином и слугою, государем и подданным, рыцарем и оруженосцем. И по этому, мы просим тебя отныне быть почтительнее к нам, и не позволять себе в присутствии нашем никаких вольностей и шуточек; потому что как бы не проявился мой гнев, невыгода будет всегда на твоей стороне. Обещанные тебе награды дадутся в свое время, а пока ты все же знаешь очень хорошо, что жалованье твое не потеряно.

- Все это так, отвечал Санчо, но только желательно было бы мне знать, в случае, если никаких чрезвычайных наград нам никогда не дождаться, и дело кончится на одном жалованьи, то сколько полагается его оруженосцам странствующих рыцарей, и по каким срокам выплачивается оно: помесячно или поденно, как поденщикам на каменных работах?

- Не думаю, сказал Дон-Кихот, чтобы оруженосцы прежних времен получали определенное жалованье; они, кажется, служили даром; и если я в моем завещании определил тебе жалованье, то это, единственно вследствие неизвестности, что может случиться; Бог весть, как взглянут еще на рыцарство в эти бедственные времена, а между тем отвечать на том свете за такой пустяк, как твое жалованье, у меня, право, нет ни малейшей охоты. Поверь мне, Санчо, нет пути более опасного и тернистого, как тот, по которому следуют искатели приключений.

- Еще бы! сказал Санчо, если один стук валяльных мельниц мог смутить такого безстрашного рыцаря, как вы. На счет-же всего остального, будьте покойны; потому что, отныне, я рта не разину для какой-нибудь шуточки, и не пикну иначе, как только для восхваления и прославления вашей милости.

- И хорошо сделаешь, сказал Дон-Кихот, потому что после родителей, господа ваши достойны наибольшого с вашей стороны уважения, как люди, имеющие одинаковые обязанности и права с вашими родителями.