Дон-Кихот Ламанчский.
Часть первая.
Глава XXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть первая. Глава XXI. (старая орфография)

Глава XXI.

В это время начал накрапывать дождик, и Санчо не прочь был укрыться от него в одной из валяльных мельниц, но Дон-Кихот до того возненавидел их за ту штуку, которую оне сыграли с ним, что просто видеть их не мог. Он круто повернул Россинанта, и выехал с оруженосцем своим на дорогу, близко походившую на вчерашнюю. Тут вскоре привелось ему заметить всадника, голова которого покрыта была чем-то, сиявшим как золото.

- Санчо! сказал он своему оруженосцу, нет, кажется, пословицы, которая не была бы сущей истинной; да и что оне, как не истины, высказанные опытом, источником всякого знания. В особенности это верно относительно пословицы, говорящей: "когда затворяется одна дверь, другая открывается"; и в самом деле, если вчера судьба закрыла перед нами двери одного приключения, обманув нас стуком валяльных молотов, то сегодня растворяет перед нами двери другого - лучшого и более легкого; и если теперь я не съумею войти в них, то это уже будет по моей вине, которой нельзя будет оправдать ни неведением, ни ночным мраком. Это я говорю тебе, Санчо, потому, что, если я не ошибаюсь, на встречу нам едет незнакомый всадник с тем самым Мамбреновским шлемом на голове, по поводу которого я дал хорошо известную клятву.

- Ради Бога, отвечал Санчо, подумайте, ваша милость, что вы говорите, и особенно о том, что думаете вы делать; право, я вовсе не хочу наткнуться на другие валяльные молоты, которые окончательно отобьют у нас всякий разсудок.

- Чтоб чорт тебя наконец побрал, крикнул Дон-Кихот; что общого между шлемом и молотом?

- Право не знаю, возразил Санчо, но еслиб только я мог теперь говорить по прежнему, то представил бы такие резоны, которые ясно показали бы вам, что вы ошибаетесь.

- Как это я могу ошибаться в собственных словах? спросил Дон-Кихот. Скажи мне, презренный изменник, разве не видишь ты этого рыцаря с золотым шлемом, который едет, на встречу нам, верхом, на сером коне.

- Право, я вижу только какого-то человека, отвечал Санчо, верхом на таком же сером осле, как мой, с головой, покрытой чем то блестящим.

- Вот это чем-то и есть шлем Мамбрена, сказал Дон-Кихот. Отъезжай в сторону, продолжал он, и оставь меня с ним один на один. Ты увидишь, как не говоря ни слова, чтобы не терять времени, я овладею наконец этим давно желанным шлемом.

- Посторониться то я посторонюсь, пробормотал Санчо, только не наткнуться бы вашей милости на новый валяльный молот.

- Говорил я тебе, закричал Дон-Кихот, не разрывать мне ушей этими проклятыми молотами, или клянусь, впрочем ты и без клятв поверишь, что я вытяну, наконец, душу из твоего тела.

Санчо замолчал из страха, чтобы Дон-Кихот, чего доброго, не выполнил своей угрозы, видя, что он взбешен не на шутку.

Скажем теперь что это был за рыцарь, конь и шлем, замеченные Дон-Кихотом. Недалеко от того места, где находился он в настоящую минуту, стояли почти рядом две деревушки. В одной из них - меньшей - не было ни аптеки, ни цирюльника; в другой - большей - было то и другое. Цирюльник большей деревни служил своим искусством обеим, и в настоящую минуту ехал в соседнюю деревушку пустить кровь больному и обрить - здорового. Отправляясь по этим делам, он взял с собою тазик из красной меди; в дороге его между тем захватил дождь, и вот, чтобы не испортить своей шляпы, вероятно совершенно новой, он и прикрыл ее тазиком, отлично вычищенным, и потому сиявшим за несколько верст, ехал он за сером осле, как говорил Санчо, показавшимся очень легко Дон-Кихоту серым в яблоках конем, подобно тому как показался ему сам цирюльник - рыцарем с золотым шлемом; так все поражавшее его глаза легко преображалось в его воображении в разные предметы странствующого рыцарства.

Едва лишь бедный цирюльник приблизился в Дон-Кихоту, как последний, не сказав ему ни слова, кинулся на него во вою россинантовскую прыть, намереваясь, во мгновение ока, проколоть его насквозь. Готовясь, однако, встретиться с ним грудь с грудью; он нисколько, впрочем, не замедляя стремительности своего порыва, закричал цирюльнику: "обороняйся презренная тварь, или отдай без боя то, что должно быть моим." Несчастный противник его, очутившись нежданно, негаданно, лицом к лицу с стремившимся на него вооруженным привидением, чтобы избавиться от опасности, поспешно соскочил с своего осла, и быстрее лани пустился улепетывать через поле; и долго, долго бежал он так, что кажется самый ветер не мог бы настичь его. Кинул он и таз свой, и все чего ни требовал от него Дон-Кихот, который улыбнувшись сказал, что неверный этот как видно не дурак, потому что поступил подобно бобру, откусывающему собственными зубами, и бросающему в добычу охотникам то, на что природный инстинкт указывает ему, как на предмет, за которым гонятся охотники.

"клянусь Богом, тазик ничего себе, и стоит пиастра, как мараведиса"; с последним словом он передал таз своему господину, который надел его сейчас-же себе на голову. Долго однако ворочал он его во все стороны, отыскивая застежки, но как таковых не оказалось, то потеряв, наконец терпение, он промолвил: "нужно думать, что у неверного, по мерке которого выкован этот знаменитый шлем, голова была не маленькая; но хуже всего то, что от этого шлема осталась только одна половина."

Санчо не мог не расхохотаться, услышав, что господин его называет шлемом цирюльничий таз, но вспомнив, что Дон-Кихот не всегда бывает охотник до смеху, остановился.

- Чему ты смеешься? спросил Дон-Кихот.

- Смешно мне, право, отвечал Санчо, когда подумаю я, какую ужасную голову должен был иметь первый владетель этого шлема, похожого за цирюльничий таз, как муха на муху.

- Знаешь-ли, Санчо, сказал Дон-Кихот; мне кажется, что этот славный, очарованный шлем попал случайно в руки невежды, который не мог оценить его, и видя только, что он золотой, превратил половину его в деньги; таким образом, шлем этот действительно стал похож на таз. Но пусть он остается каким он есть: меня, знающого ему цену, мало безпокоит эта перемена. К тому же, в первой деревне, в которой я встречу кузнеца, я его переделаю так, что он не уступит шлему выковываемому богом наковален богу брани. Покамест же лучше что-нибудь, чем ничего. К тому же он может и теперь служить мне надежной защитой от каменьев.

моими внутренностями?

- Я не слишком жалею о нем, ответил рыцарь, потому-что очень хорошо помню его рецепт.

- Я тоже очень хорошо помню его, добавил Санчо; только провались я на этом месте, если когда-нибудь дотронусь до него. Да, правду сказать, я и не думаю, чтобы он мне понадобился когда-нибудь; потому что, отныне я намерен всеми силами пяти своих чувств стараться никого не ранить и никем не быть раненым; и если за что не ручаюсь, так разве за то только, чтобы не сыграли со иной опять какой-нибудь штуки на проклятом одеяле, потому что это такого рода несчастие, которого ничем не отведешь; и ужь если наткнешься на него, то остается только вздохнуть, пожать плечами и, закрывши глаза, пойти туда, куда поведет судьба.

- Санчо, ты плохой христианин, заметил ему Дон-Кихот, потому что не забываешь и не прощаешь никаких обид. Друг мой! благородному, прощающему сердцу неприлично даже вспоминать о подобных пустяках. Скажи мне: какую ногу отшибли, какое ребро или какую голову переломили тебе, чтобы так упорно помнить об этой глупой шутке? Ужели ты, до сих пор, не можешь понять, что это была не более как шутка? Да если бы это было что-нибудь серьозное, то неужели ты думаешь, что я оставил бы это без отмщения, что я не вернулся бы назад, и не произвел там большого разрушения, чем греки в Трое, мстя за Елену, которая, кстати сказать, - живи в наше время, или Дульцинея в её - никогда не приобрела бы своей красотой такой всесветной известности. - С последним словом он глубоко и протяжно вздохнул.

- Пусть будет по вашему, сказал Санчо; если вы говорите, что они на этом одеяле шутили со мною, ну и пусть их себе шутили; ведь, теперь, все одно; беде уже не поможешь, но только доложу я вашей милости, что всему тому, что было там шуточного и нешуточного, также трудно выскользнуть из моей памяти, как из кожи моих плечь, да не в том дело. Скажите-ка, что станем мы делать с этим серым в яблоках, похожим, как две капли воды, на серого осла, конем, покинутым на произвол этим Мартином, которого ваша милость так молодецки свалили на землю? Судя по тому, как бедняк улепетывал, можно думать, что он не намерен возвращаться за своим скотом, который, право, не совсем плох.

в битве коня; тогда конечно, ему дозволяется взять коня своего противника, как законную добычу. Поэтому, Санчо, оставь этого осла, или коня, или чем он тебе кажется, потому что хозяин его, по всей вероятности, вернется за ним, когда мы уедем.

- Это Бог знает еще, отвечал Санчо, хочу ли я совсем забрать этого осла, ими только обменять его, потому что он, кажись, повиднее моего. И что это за такия несчастные рыцарския правила ваши, которые не позволяют даже обменить одного осла на другого. Хотел бы я знать, могу ли я обменить хоть сбрую?

- Этого я наверно не знаю, заметил Дон-Кихот; но если тебе крайняя нужда в ней, то, так и быть, разрешаю тебе переменить ее на этот раз.

- Такая мне, теперь, крайняя нужда в ней, сказал Санчо, что ужь право не знаю, приведется ли мне когда нибудь испытать такую. За тем, воспользовавшись данным ему позволением, он, не мешкая ни минуты, произвел, как говорят студенты muttatio capparrum, ее водой из ручья, омывавшого стены валяльных мельниц, на которые однако никто из них не обернулся.

Гнев и дурное расположение духа рыцаря исчезли вместе с насыщенным аппетитом его, и усевшись на Россинанта, не зная куда и за чем ему ехать, он решился, как истый странствующий рыцарь, предоставить выбор пути своему коню, за которым весьма охотно следовал всюду и во всех случаях осел. Так выехали наши искатели приключений на большую дорогу и продолжали по ней неопределенный путь свой. Санчо долго крепился, наконец не выдержав и попросил у своего господина позволения кое-что сказать. "Господин мой", начал он, "с тех пор как вы исторгли у меня обет молчания, вот уже больше четырех славных вещиц сгнило во мне, и теперь вертится на языке пятая; эту мне не хотелось бы загубить".

- Скажи, что такое, но только коротко, отвечал Дон-Кихот, потому что хороши только краткия речи.

- Вот уже несколько дней, ваша милость, начал Санчо, все приходит мне на мысль, что махая пожива искать приключений по пустыням и перекресткам этих дорог, потому что какие бы вы ни одерживали здесь победы, и в какие бы ни кидались опасности, все это не послужит ни к чему; так как некому тут ни видеть, ни протрубить об этом. Все подвиги ваши предаются вечному забвению, во вред и вашим намерениям и вашей храбрости. Не лучше ли нам, ваша милость, отправиться на службу к какому-нибудь императору ими другому великому государю, у которого теперь великая война на плечах; там, ваша милость, вы бы могли вполне высказать ваше мужество, вашу силу великую и ваш еще более великий ум. За это государь, которому мы станем служить, наградит нас; и кроме того, при нем найдутся летописцы, которые опишут подвиги вашей милости и передадут их из рода в род. О себе я молчу: мои деяния и подвиги не выходят из границ славы оруженосца, хотя, правду сказать, я полагаю, что еслиб было в обычае описывать дела и оруженосцев, то писатели ваши вряд ли умолчали бы обо мне.

- Ты не глупо придумал, ответил Дон-Кихот; но только видишь ли, Санчо, прежде чем забраться нам туда, куда тебе хочется, нужно немного пошататься по белому свету и приобрести иня и известность. Дабы явиться при дворе великого монарха, рыцарь должен стяжать своими подвигами такую славу, что прежде чем он успел бы при въезде в столицу переступить городскую черту, его бы ужь окружила толпа городских ребятишек, крича: "вот рыцарь солнца, или змеи, или какой-нибудь другой рыцарь, - стяжавший себе своими делами название в этом роде, - вот победитель ужасного великана Брокабруно великой силы, вот тот, который разочаровал персидского Мамелюка, пребывавшого очарованным девятсот лет". И вознесут, и разгласят они повсюду эти величественные дела его; и заслышав шум толпы и детей, сам государь покажется на балконе своего царственного дворца, и не успеет он увидеть рыцаря, которого узнает по цвету оружия и девизу на его щите, как уже громко закричит: "повелеть от нас всем рыцарям нашего двора встретить этот цвет рыцарства, который приближается в нам". И по манию государя выйдут все рыцари его, и сам он спустится до половины с лестницы, дружески обнимет своего гостя рыцаря, и напечатлеет на ланитах его И взяв за руку поведет его в покои королевы, где рыцарь застанет ее с инфантой её дочерью, восхитительнейшим в мире юным созданием. И кинет инфанта застенчивый взор за рыцаря, и рыцарь на инфанту; и покажутся они друг другу какими-то более божественными, чем человеческими существами; погрузятся они в эту минуту, сами не ведая как, в жгучия волны любви, и станут, тоскуя, все думать, как открыть им друг другу сердце свое и свои надежды. И поведут затем рыцаря из зал королевы в другую величественную залу королевского замка, где сняв с него воинственные доспехи, облекут его в багряные одежды; и если был он прекрасен в боевом своем наряде, то еще прекраснее покажется в одежде царедворца. Наступает вечер: рыцарь ужинает в обществе короля, королевы и инфанты, и не сводит с последней очей, взглядывая на нее украдкой, и также украдкой глядит на него робкая инфанта. Но вот ужин кончается; в залу входит отвратительный карла, за ним идет прекрасная дама в сопровождении двух великанов и предлагает придворным - окончить какое-нибудь трудное дело, - плод продолжительных работ одного древняго мудреца, возвещая, что тот, кто исполнит его, будет признан первым рыцарем в мире. И призывает король своих рыцарей к совершению возвещенного подвига; и пытаются они, но безуспешно, исполнить волю короля, пока не встанет незнакомый рыцарь - и не окончит это дело к великому возвышению своей славы и радости инфанты, награжденной за то, что полюбила она такого великого мужа. Но это была присказка, а сказка в том, что король этот, или принц, или иной монарх, ведет жестокую войну с другим монархом, столь же могущественным как он; и рыцарь - гость его, прожив несколько дней во дворце, просит у короля позволения отправиться служить ему в этой войне. Король радостно соглашается, и рыцарь почтительно лобызает его руку, благодаря за эту милость. И отправляется в эту ночь рыцарь проститься с дорогой ему теперь дамой - с очаровательной инфантой, и прощается он с нею в саду, чрез решетку окна её спальни. Он имел уже здесь несколько свиданий с нею при посредстве одной девушки, наперсницы тайн инфанты. Рыцарь тяжело вздыхает, инфанта падает в обморок; поверенная тайн её девушка спешит подать ей воды, и увы! с горестью видит, что уже наступает заря и страшится, заботясь о чести своей повелительницы, чтобы тайное свидание это не было открыто. Инфанта приходит наконец в себя, протягивает сквозь решетку рыцарю свои белые руки, и рыцарь со слезами на глазах осыпает их поцелуями, и вместе придумывают прекрасные любовники средства передавать друг другу горестные и радостные вести о себе. И молит рыцаря инфанта скорее вернуться из чужой стороны, и клянется ей рыцарь, клянется тысячу раз не позабыть её просьбы; и в последний раз, облобызав её руки, покидает, наконец, несчастную принцессу, до того разстроенный, что чуть не умирает на месте свидания. Грустный возвращается он в свои апартаменты, кидается на постель, но, полный тревожных мыслей о предстоящей разлуке, не может заснуть. Рано утром идет он проститься с королем, королевою и инфантою, но из уст царственной четы узнает, что инфанта больна и не может выйти проститься с ним. Рыцарь приписывает болезнь её своему отъезду; сердце его надрывается, он до того взволнован, что, кажется, еще немного, и он выдаст свою тайну. Наперсница инфанты находится тут же; во взорах рыцаря она читает тайную, снедающую его грусть, и передает все это принцессе, которая слушает ее со слезами на глазах и говорит, что величайшее несчастие ее в том, что не знает она, кто такой этот чудесный рыцарь, царской ли он крови или нет? Наперсница уверяет инфанту, что такое мужество и изящество, какое выказал этот рыцарь, могут встретиться только у царственных особ. Горюющая принцесса несколько утешена этим, и силится похоронить в себе тоску свою, чтобы не догадались как-нибудь родные о причине её разстройства. Торжествуя над собой, появляется она, на третий день, в дворцовых залах. Рыцарь между тем сражается, поражает врагов короля, овладевает крепкими городами, одерживает много побед и возвращается, наконец, ко двору, он видится с принцессой там, где виделся прежде, и в благодарность за великия услуги, оказанные королю - отцу инфанты просит у него руку принцессы. Но король отказывает в ней рыцарю, не зная кто он; тогда рыцарь или похищает инфанту, или устраивает как-нибудь иначе, но только очаровательная принцесса становится его супругою; и король гордится потом этим браком, потому что великий рыцарь оказывается сыном великого короля, не помню только какого королевства, потому что его нет на карте. В свое время отец умирает, инфанта наследует ему, и рыцарь становится королем. Тогда-то рыцарь-король взыскивает своими щедротами своего оруженосца и всех, это содействовал его возвышению на такую высокую ступень. Оруженосца своего он женит на фрейлине, наперснице инфанты, - дочери одного могущественного герцога. - Ладно, сказал Санчо, вот на что именно я бью; и пускай же корабль наш несет нас теперь к этим королям. Вот чего я добиваюсь, повторял он, и все это, я уверен исполнится, буква в букву, если только ваша милость будете называться рыцарем печального образа.

- Санчо, не сомневайся в этом, перебил его Дон-Кихот, потому что совершенно так, как я рассказал тебе, восходили и ныне восходят еще странствующие рыцари на ступени королевских и императорских тронов. Нужно только разузнать нам, какой христианский король ведет, в настоящее время, великую войну и имеет красавицу дочь. Но время терпит, и прежде чем явиться ко двору короля нам нужно прославиться. Одно меня несколько смущает; положим, что мы найдем короля, и войну, и красавицу принцессу, и я покрою себя безпримерною славою в мире; я, все таки, не знаю, как сделаться мне потомком императора, или хоть родственника какого-нибудь монарха, потому что иначе, как бы ни были изумительны мои подвиги, король все же не выдает за меня своей дочери. Видишь-ли, Санчо; из за того только, что я не нахожусь в родстве с императорами, я должен потерять все, что заслужу своими делами. Правда - я сын известного и почтенного гидальго, у меня есть имение, и по жалобе за обиду я могу требовать пятьсот грошей вознаграждения {Преимущество старых кастильских дворян, которым не пользовался низший класс народа.}. Быть может даже мудрец, который напишет мою историю, выведет мою родословную от какого-нибудь королевского правнука в пятом или шестом поколении, потому что есть два рода дворянства и родословных. Одни происходят от королей и принцев, но мало-по-малу, значение рода их умалилось, и вышедши из широкого основания, роды эти окончились, как пирамида, едва заметною точкою; другие же, напротив, происходя от скромных и безызвестных потомков, мало-по-малу стяжали себе известность и блеск. Так то, Санчо, одни становятся тем, чем они не были; а другие были тем, чем перестали быть. И так как я принадлежу, быть может, ко второму разряду, то было бы не дурно, еслиб знатность моего рода, некогда великого и знатного, была доказана и удовлетворила короля - моего будущого тестя, если только инфанта не влюбится в меня до того, что будь я даже потомок какого-нибудь водовоза, она и тогда выйдет за меня замуж, не смотря ни на какие запрещения своего отца. Мне, конечно, пришлось бы, в таком случае, похитить и скрывать ее где-нибудь, пока время или смерть не потушили бы гнева её родных.

"никогда не проси того, что можешь взять", хотя, впрочем, вот эта, другая, поговорка, придется едва ли еще не более кстати: "лучше скачок через забор, чем молитва доброго человека". Я говорю это потому, что если господина короля, - вашего будущого тестя, никак нельзя будет упросить выдать за вас дочь его инфанту, тогда, конечно, вашей милости не останется делать ничего иного, как похитить и скрыть ее где-нибудь. Плохо только, что пока вы там помиритесь с королями и вступите на царство, бедному оруженосцу вашему придется, кажись, зубы на полку положить, в ожидании великих и богатых милостей ваших; если только наперсница инфанты, будущая супружница его, не убежит вместе с инфантой; ну, тогда ему придется уж с нею коротать век свой, до той поры, когда наконец, при помощи небесной, приидет наше царствование. Наперсницу эту, я полагаю, ваша милость, вы могли бы сейчас отдать вашему оруженосцу.

- Не знаю, что могло бы помешать? отвечал Дон-Кихот.

- Значит нам остается, теперь, положиться на Бога, и поплестись за судьбой туда, куда понесет нас ветер, сказал Санчо.

- Дай Бог, чтобы все исполнилось по моему желанию и в твоей выгоде, добавил Дон-Кихот; и да будет ничем тот из вас, это ни во что не ценит себя.

- Я, слава Богу, старый христианин, заметил Санчо, а чтобы быть графом, этого кажется довольно.

тебя в графское достоинство, и, вот, ты сразу приобретаешь дворянство и знатность, и чтобы там ни говорили злые языки, а все же, к досаде своей, принуждены были бы, наконец, признать тебя знатным господином.

- Да неужели вы полагаете, воскликнул Санчо, что я не съумел бы заслужить вашей знатности? Было время, когда я считался за старшого в одном братстве, и клянусь Богом, все в один голос говорили тогда, что мне пристало быть самим старшиной. если уж тогда я обратил на себя такое внимание, то подумайте, ваша милость, что было бы, если бы я напялил себе на плечи герцогскую мантию, и показывался бы в народе, осыпанный жемчугами и золотом, словно какой-нибудь иностранный принц. Право, я полагаю, что тогда на меня приходили бы смотреть верст за пятсот.

- Да ты, Санчо, вообще, ничего себе, отвечал Дон-Кихот; только не мешало бы тебе почаще брить бороду, а то она у тебя такая густая и всклокоченная, что если ты не будешь бриться, по крайней мере, каждые два дня, то тебя можно будет узнать на разстоянии выстрела из аркебузы.

- Вот нашли трудность то, заметил Санчо, держать у себя на жалованьи цирюльника; да уж если на то пошло, так и заставлю этого цирюльника ходить за мной, как оруженосца за знатным господином.

- А почему ты знаешь, что знатные господа водят позади себя оруженосцев? спросил Дон-Кихот.

За ним, точно хвост, везде тащился верхом какой-то прихвостник. Я спросил, зачем они не едут рядом, а вечно один торчит позади другого, тогда вот мне и сказали, что этот задний был оруженосцем передняго, и что так, значит, ведется ужь на свете, что позади больших господ плетутся их оруженосцы. Вот, ваша милость, как узнал я это, и по сию пору не позабыл.

- Ты прав, как нельзя более, Санчо, сказал Дон-Кихот; и смело можешь водить сзади себя брадобрея. Обычаи в свете установились не сразу, а мало-по-малу, один за другим; и отчего бы тебе не быт первым графом, который станет водить сзади себя цирюльниха. К тому же тот, это бреет бороду нам, может, кажется, пользоваться большим доверием, с нашей стороны, чем тот, кто седлает нам коня.

- Предоставьте же мне, теперь, позаботиться о своем цирюльнике, отвечал Санчо, а сами постарайтесь, только сделаться королем, чтобы меня сделать графом.

- При помощи Божией, я надеюсь этого достигнуть, сказал Дон-Кихот, и подняв глаза увидел то, что мы сейчас увидим.