Дон-Кихот Ламанчский.
Часть первая.
Глава XXXVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть первая. Глава XXXVI. (старая орфография)

Глава XXXVI.

В эту минуту, стоявший на пороге хозяин воскликнул: "Господи! какие гости едут; если они остановятся здесь, то будет нам чему порадоваться".

- Какие гости? спросил Карденио.

- Да так близко, что вот ужь к воротам подъезжают, ответил хозяин.

Услышав это, Доротея закрыла лицо, а Карденио поспешно ушел в комнату, в которой спал Дон-Кихот. Едва лишь успели они принять необходимые меры предосторожности, как к корчме подъехали новоприбывшие путешественники. Четыре красивых и богато одетых всадника, слезши с коней, помогли ехавшей с ними даме сойти с кресла, и один из них донес ее до стула, стоявшого у входа в ту комнату, в которой спрятался Карденио. Ни мужчины, ни дама не снимали масок и не сказали ни слова; только в ту минуту, когда замаскированный путешественник посадил даму на стул, она тяжело вздохнула и опустила руки, как изнемогающая, больная женщина. Слуги их между тем отвели лошадей в конюшню.

- Право, мне трудно сказать вам, что это за господа такие, сказал ему один из слуг; думаю только, что они должны быть знатные люди, особенно тот господин, который взял на руки даму; его слушают все остальные и делают то, что он велит.

- И этого не могу вам сказать, ответил слуга; потому что во время всей дороги, я не видел ни одного уголка её лица, а слышал её охания; и охает она, я вам скажу, так, как будто с каждым вздохом собирается отдать Богу душу. Вы, ваша милость, не удивляйтесь тому, что мы с товарищем не знаем, что это за господа такие, продолжал он, мы всего двое суток находимся в услужении у них. Они нас встретили на дороге и упросили сопровождать их до Андалузии, обещая хорошо заплатить за это.

- Ничего не слыхали, отвечал слуга; они словно зарок дали - молчать; слова от них не добьешся. Только и слышно, что вздохи этой несчастной дамы, которые просто сердце надрывают. Я полагаю, что ее должно быть насильно везут в какое-нибудь такое место, куда ей вовсе не желательно ехать; верно она монахиня, или собирается поступить в монахини, потому что, вы видите, она вся в черном, и грустит верно оттого, что не желает поступить в монастырь.

- Все это очень может быть, сказал священник и вернулся к Доротее. Доротея между тем, слыша стоны покрытой вуалью дамы и движимая свойственным женщинам состраданием, подошедши к незнакомке, сказала ей: "что с вами? какое горе томит вас? Если оно таково, что женщина, по собственному опыту, знает, как облегчить его, в таком случае, распоряжайтесь иною, как вам будет угодно".

словам слуги, повиновались все остальные, сказал Доротее: "не трудитесь, сударыня, предлагать этой даме свои услуги; вы только напрасно потеряете время; - ей незнакомо чувство благодарности, и если вы не желаете услышать какой-нибудь лжи, в таком случае, не ожидайте от нее ответа".

беру в свидетели вас самих; вас, которого моя чистая любовь к правде сделала вероломным обманщиком.

"Боже, что слышу я? какой голос поразил мой слух", воскликнул, в эту минуту, раздирающим голосом Карденио, ясно слышавший слова незнакомой дамы, от которой его отделяла одна только дверь. Взволнованная и изумленная дама в маске повернула голову в ту сторону, где находился Карденио, и, не видя так никого, встала с намерением войти в соседнюю комнату; но незнакомец, ревниво следивший за всеми её движениями, не позволил ей сделать ни шагу. В порыве волнения, незнакомка уронила маску и открыла лицо несравненной красоты, похожее на образ небесный, не смотря на его бледность и какое-то странное выражение, которое придавали ему глаза красавицы, безцельно блуждавшие вокруг. Взор её был до того тревожен, что ее можно было принять за сумасшедшую; и наружные признаки её помешательства возбуждали глубокое сострадание к несчастной в душе Доротеи и всех видевших ее в эту минуту и не знавших причины её душевного разстройства. Говоривший с ней и крепко державший её за плечи мужчина не мог, в свою очередь, удержать маски, и также очутился с открытым лицом. Подняв в эту минуту глаза, Доротея неожиданно увидела перед собою дон-Фернанда, поддерживавшого вместе с нею незнакомую даму. При виде его, испустив из глубины души тяжелый - продолжительный вздох, Доротея лишилась чувств и упала бы на пол, еслиб возле нея не было, к счастию, цирюльника, удержавшого ее в своих руках. Не теряя ни минуты, священник поспешил снять с нея вуаль, чтобы брызнуть на нее холодной водой; между тем дон-Фернанд тоже обмер, увидевши перед собой Доротею. Тем не менее он не выпускал из рук Лусинды (незнакомая дама, старавшаяся освободиться из рук его, была Лусинда), узнавшей по голосу Карденио, который, в свою очередь, узнал ее. Услышав тяжелый вздох, вырвавшийся из груди Доротеи в минуту её обморока, и вообразив себе, что это крикнула Лусинда, Карденио, вне себя, бросился из своей комнаты и наткнулся на дон-Фернанда, державшого в объятиях Лусинду. Дон-Фернанд узнал Карденио, и все четверо не могли произнести ни одного слова от удивления, не понимая, что делается вокруг них. Все молчали, глядя друг на друга; Доротея - на дон-Фернанда, дон-Фернанд - на Карденио, Карденио - на Лусинду, Лусинда - на Карденио. Первой заговорила Лусинда: "оставьте меня во имя того, к чему обязывает вас ваше положение, если ничто другое не в силах остановить вас. Дайте мне возвратиться к тому дубу, которому я служу подпорьем и с которым не могли разлучить меня ни ваши подарки, ни угрозы, ни ваши достоинства, ни ваши обещания. Вы видите, какими странными и непредугаданными путями небо возвратило меня моему настоящему мужу. Вы знаете уже, благодаря тысяче тяжелых испытаний, что одна смерть могла бы заставить меня позабыть его. Пускай же ваше заблуждение, так ясно разсеянное теперь, превратит любовь вашу в ненависть и ваши ласки в ярость. Возьмите мою жизнь; позвольте мне только, в последний раз, вздохнуть на глазах моего любимого мужа, и я благословлю мою смерть. Она покажет, что я оставалась верна ему до последней минуты".

Пришедшая между тем в себя Доротея, услышав слова Лусинды, поняла это находился возле нее; и видя, что дон-Фернанд, не выпуская из рук Лусинды, ничего не отвечает на её трогательные просьбы, она превозмогла себя, кинулась на колени перед своим соблазнителем. и утопая в слезах, лившихся ручьями из чудных глаз её, сказала ему дрожащим голосом: "если лучи этого солнца, омрачаемого твоими руками, не лишают света глаза твои, тогда ты узнаешь, лежащую у ног твоих, несчастную, - несчастную до тех пор, пока тебе это будет угодно, - и грустную Доротею. Это я, та бедная крестьянка, которую ты из прихоти, или из великодушия, хотел возвести так высоко, чтобы она имела право назваться твоею; это я, та несчастная девушка, которая вела покойную и счастливую жизнь до тех пор, пока красота твоя, твой голос, заговоривший ей, повидимому, так искренно о любви, не заставили её отдать тебе ключ от своей свободы и свою непорочность. Но, оттолкнутая тобой, я тобою же доведена теперь до этого места, где ты меня встречаешь, и где ты сам очутился в том положении,в каком я встречаю тебя. Не думай, однако, что. я пришла сюда по следам моего безчестия; - нет, меня привело сюда мое горе и сожаление о том, что ты меня забыл. Ты хотел, чтобы я принадлежала тебе, и ты достиг этого, но такими средствами, что не смотря на все твое желание, тебе невозможно уже не быть моим. Подумай, благородный господин мой, что любовь моя может заменить для тебя ту красоту и знатность, из-за которых ты меня покидаешь. Ты не можешь принадлежать прекрасной Лусинде, потому что принадлежишь мне; Лусинда же не может быть твоею, потому что она принадлежит Карденио. Подумай, что одна из этих женщин боготворит тебя; другая ненавидит. Ты восторжествовал надо мной: своего происхождения скрыть я не могла, и ты знаешь, что заставило меня отдаться тебе; у тебя не остается, значит, никакого оправдания, никакого предлога считать себя обманутым. Если же все это правда, если ты такой же христианин, как дворянин, к чему же бежишь ты от меня такими извилинами, и не желаешь сделать меня такой же счастливой в конце, какою я была в начале. Если ты не хочешь признать меня своей законной женой, сделай меня рабой твоей, и я сочту себя богатой и счастливой, когда буду в твоей власти. Не допусти, покидая меня, поблекнуть моему доброму имени под гнетом злых толков и пересуд; устрани от родных моих такую грустную старость: они верно служили твоим родителям, и не такой награды достойна их служба. Если же ты полагаешь, что ты унизишь род свой, смешавши кровь твою с моею, то вспомни, что в мире существует мало фамилий, которым нельзя сделать подобного упрека, и что не женщины возвеличивают роды. Вспомни при том, что истинное благородство заключается в добродетели, и если ты откажешься от нея, упорствуя возвратить мне то, что мне принадлежит, тогда я буду благороднее тебя. Мне остается, наконец, сказать тебе еще, что волей неволей, но только я твоя жена, и это подтвердят твои собственные слова, от которых ты не можешь отречься, если гордишься тем, за что презираешь меня; это подтвердят твои письма, - небо, слышавшее твои клятвы, и наконец, еслиб ничего этого не было, остается еще твоя совесть; - в разгаре твоих преступных радостей она не перестанет подымать внутри тебя свой грозный голос, она вступится за призываемую мною правду и смутит самые сладкия минуту твоей жизни".

Доротея проговорила это таким трогательным голосом, обливаясь такими слезами, что у всех, даже у незнакомых мужчин, сопровождавших дон-Фернанда, на глазах выступили слезы. дон-Фернанд безмолвно слушал Доротею, пока голос её не прервался, наконец, такими тяжелыми вздохами, что только чугунное сердце могло не тронуться ими. Лусинда также глядела на Доротею, тронутая горем её, и изумленная её умом и красотой. Она хотела бы подойти в ней, сказать ей несколько слов в утешение, но Фернанд все еще держал ее в своих руках. Наконец, взволнованный и изумленный, поглядев в немой борьбе несколько времени на Доротею, он громко воскликнул, выпустив из рук своих Лусинду: "ты победила, очаровательная Доротея, ты победила! Можно ли устоять против стольких очарований, соединенных вместе". Освободясь из рук Фернанда, не совсем оправившаяся Лусинда обомлела и чуть было не упала на пол, но стоявший позади её Карденио, забыв в эту минуту всякий страх и готовый на все, стремглав кинулся к ней и воскликнул, заключая ее в свои объятия: "если милосердому небу угодно будет даровать тебе отдых, прекрасное, верное, благородное создание; то верь, нигде не отдохнешь ты так безмятежно, как на этих руках, поддерживающих тебя теперь и державших тебя в те дни, когда судьба позволяла мне думать, что ты моя". Услышав это, Лусинда взглянула на Карденио, - она его и прежде уже начинала узнавать по голосу, а теперь окончательно убедилась, что это он сам. Позабыв все на свете, она кинулась к нему на шею и, прижимаясь к нему лицом, радостно проговорила: "это вы! да, это вы, настоящий господин той женщины, которая принадлежала и принадлежит вам, не смотря за удары разлучившей нас судьбы и на бедствия, грозящия этой жизни, зависящей от вашей".

бросилась к его ногам, обняла его колени, и покрывая их слезами и поцелуями, сжимая в своих руках, сказала ему: "что думаешь ты делать, единое убежище мое, в минуту этой неожиданной встречи? У ног твоих лежит твоя жена, а та, которую ты хотел бы назвать женой, покоится теперь в объятиях своего мужа. Можешь ли ты переделать то, что устроило небо? И не лучше ли тебе возвысить, назвать равной тебе ту женщину, которая, не смотря на все препятствия, поддерживаемая своим постоянством, глядит тебе теперь в глаза и орошает слезами любви лицо своего настоящого мужа? Заклинаю тебя именем Бога, заклинаю тебя тобою самим, взгляни в эту минуту без гнева на то, что разрушает твое заблуждение, и оставь влюбленных в мире наслаждаться их счастием столько времени, сколько дарует им небо. Этим ты обнаружишь великодушную душу свою, и мир увидит, что разсудок твой умеет торжествовать над страстями".

Пока говорила Доротея, Карденио, не выпуская из объятий своих Лусинды, пристально глядел на дон-Фернанда, твердо решившись, в случае чего, мужественно защищаться против кого бы то ни было, хоть бы защита эта грозила ему смертью. Но в эту минуту, друзья дон-Фернанда с одной стороны, с другой священник и цирюльник, также присутствовавшие при этой сцене, - свидетелем её был и добряк Санчо Пансо, - окружили дон-Фернанда, умоляя его сжалиться над слезами Доротеи и не обмануть её справедливых надежд, если только она говорила правду, в чем никто не сомневался. "Подумайте, милостивый государь", добавил священник, "что не простой случай, как это может казаться, а рука Промысла соединила вас всех в таком месте, где вы, конечно, меньше всего ожидали встретиться. Подумайте о том, что только смерть может отнять Лусинду у Карденио; и еслиб их грозили разлучить острием меча, то, умирая вместе, они благословили бы самую смерть. Подумайте, что в крайних случаях, в неисправимых обстоятельствах жизни, лучшее, что остается сделать - это: восторжествовать над собою и выказать великодушие нашей души. Позвольте же этим, любящим друг друга, супругам, насладиться тем счастием, которое дарует им небо, а сами взгляните на Доротею и сознайтесь, что на свете найдете не много женщин, которые могли бы - не говорю превзойти, но даже сравниться с нею в красоте; к тому же красота соединяется в ней с такою трогательной покорностью и безпредельной любовью к вам. И если вы дорожите сколько-нибудь именем христианина и дворянина, то вам не остается ничего больше сделать, как сдержать свое слово. Этим вы умилостивите Бога и примиритесь с теми людьми, которые сознают, что добродетель может вознести красоту над всяким дворянством, не умаляя достоинств того, это вознесет ее на такую высокую степень, и что уступая могуществу страсти, человек не заслуживает укора, если он не сделал при этом ничего дурного". К словам священника все остальные лица присовокупили несколько своих и, благодаря общим усилиям, благородное сердце дон-Фернанда успокоилось наконец и преклонилось пред могуществом добродетели.

Желая показать, что он уступает благим советам, дон-Фернанд нагнулся и сказал, обнимая Доротею, "встаньте, прошу вас; могу ли я хладнокровно видеть у ног своих ту самую женщину, которую я ношу в моем сердце, и если, до сих пор, я не успел вам показать этого на деле, то это, быть может, по воле неба, желавшого, чтобы, убедившись, как искренно и неизменно вы любите меня, я научился бы уважать вас так глубоко, как вы того заслуживаете. Не порицайте меня за то, что я покинул вас; меня удалила от вас та самая сила, которая привлекла меня в вам. Если не верите мне, то обернитесь; взгляните за счастливую теперь Лусинду, и в ней вы найдете оправдание моему поступку. Но так как Лусинда нашла кого желала, а я то, что мне принадлежит, пускай же она, отныне, живет в мире и счастии многия лета с Карденио, а я на коленях стану молить небо, да позволит оно мне прожить столько же с моей Доротеей". С последним словом он сжал Доротею в своих объятиях и так нежно прижал в лицу её - свое, что ему нужно было сделать некоторое усилие над собою, чтобы слезы - свидетели его любви и раскаяния - не брызнули у него из глаз. Лусинда же и Карденио не удерживали своих слез, и вместе с ними все присутствовавшие при этой трогательной сцене плавали так единодушно, - это от собственной радости, это, глядя на радость других, - что со стороны можно было подумать: не поразил ли их какой-нибудь сильный, нежданный удар. Сам Санчо заливался слезами, но, как он уверял впоследствии, потому только, что Доротея оказалась не принцессою Мивоиивон, от которой он ожидал таких богатых милостей.

Несколько минут не умолкали рыдания и продолжалось общее волнение. Наконец Карденио и Лусинда бросились на колени перед дон-Фернандом и благодарили его в таких трогательных выражениях, что растерявшийся дон-Фернанд не знал, что отвечать им, и только обнимал их с живейшими знаками любви и раскаяния. Он спросил после того Доротею: как она попала в такое отдаленное от её родины место? Доротея рассказала ему тоже самое, что незадолго до того рассказала Карденио; и дон-Фернанд и его друзья, восхищенные этим рассказом, желали, чтобы она все говорила и говорила; с такою прелестью она передала им повесть своих несчастий. После Доротеи рассказал и дон-Фернанд все, что случилось с ним с тех пор, как он нашел на груди Лусинды записку, в которой она писала, что не может быть его женой, так как она законная жена Карденио. "В первую минуту я хотел убить ее", говорил дон-Фернанд, "и убил бы, еслиб мне не помешали её родители. Взволнованный и разъяренный покинул я тогда дом Лусинды, с намерением страшно отмстить за себя. На другой день я узнал, что Лусинда исчезла из родительского дома, и никто не мог сказать, куда она делась. Только спустя несколько месяцев стало известно, что она удалилась в один монастырь, изъявив желание провести там всю жизнь, если ей не суждено провести этой жизни с Карденио. Узнавши об этом, я пригласил с собою трех друзей моих и отправился с ними похитить Лусинду. Скрываясь несколько времени возле монастыря, из предосторожности, чтобы, узнав о моем приезде, над Лусиндой не усилили надзора, я дождался того дня, в который отворили монастырския ворота; и тогда, оставив двух спутников своих, на страже, у входа, с третьим отправился в келью, где и нашел Лусинду, разговаривавшую с какою-то монахиней. Не давши ей времени опомниться и позвать кого-нибудь на помощь, мы увезли ее в первую деревню, в которой достали все нужное для предстоявшей вам дороги. Похитить ее было не трудно, потому что монастырь, в котором она скрылась, стоит уединенно, вдали от людских жилищ. Увидев себя в моей власти, Лусинда лишилась чувств, и потом только плавала и вздыхала, упорно отказываясь вымолвить хоть одно слово. Безмолвно рыдая, доехала она до этого дома, ставшого для меня как бы небом, в котором забываются и оканчиваются земные треволнения".