Дон-Кихот Ламанчский.
Часть первая.
Глава XLIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть первая. Глава XLIII. (старая орфография)

Глава XLIII.

Когда певец оканчивал последний куплет, Доротея нашла, что Кларе стоило бы послушать этот прекрасный голос. "Извини, душа моя," сказала она, слегка толкнув ее, "что я разбудила тебя, но я хотела доставить тебе наслаждение услышав такой обворожительный голос, какого тебе не удастся быть может услышать никогда." Не разслышав, что говорили ей, полупробужденная Клара, протирая глаза, попросила Доротею повторить то, что она сказала. Доротея повторила, и Клара стала внимательно прислушиваться к голосу обворожительного певца, но не успела она прослушать двух или трех стихов, как вся затряслась, точно в лихорадке, и кинувшись на шею Доротее, сказала ей: "жизнь моя, душа! за чем ты меня разбудила. Судьба не могла сделать ничего лучше, нам закрыть мне уши и глаза, чтобы не видеть и не слышать этого несчастного певца."

- Что с тобой? спросила изумленная Дооротся, ведь этот певец простой погонщик мулов.

- Не погонщик, ответила Клара, а владетель земель и душ, в том числе моей, которой он будет вечно владеть, если сам не откажется от нее. Любовное признание такой молодой девушки, как Клара, изумило Доротею, и она нашла ее развитой не по летам.

- Не понимаю ни того, что хотите вы сказать этими землями и душами, ни того, кто этот певец, и почему голос его там взволновал вас? Но нет, не говорите теперь ничего; я не хочу из-за ваших тревог лишиться наслаждения услышать этот обворожительный голос. - Мы услышим сейчас, если я не ошибаюсь, новую песнь.

Певец умолк, и Клара принялась опять вздыхать. Доротее страшно хотелось узнать причину этих сладких звуков с одной стороны и тяжелых вздохов с другой, и она спросила у Клары: что та собиралась сказать ей? Боясь, чтобы ее не услышала Лусинда, Клара, крепко прижав в себе Доротею, сказала ей почти шопотом:

- Этот певец, душа моя, это сын одного Арагонского дворянина. Он жил в Мадрите против нас, и хотя отец мой всегда закрывал окна зимою сторами, а летом жалузи, однако, Бог его знает как, должно быть в церкви, или в другом месте, этот молодой человек увидел и влюбился в меня. И начал он, с тех пор, слезами и разными знаками из окон своего дома показывать мне, что он меня любит, да и меня заставил тоже полюбить его, хоть я и не знаю, чего ему нужно от меня. Чаще всего, стоя у окна, он соединял одну руку с другой, как будто хотел этим показать что женится на мне; и я очень была бы рада, еслиб он женился на мне, да только не знала, кому сказать про это, потому что я одна, у меня нет матери. Я позволяла ему делать мне разные знаки, но сама не делала ему никакого знака, только, когда не было дома моего отца и его отца, я приподымала немножечко стору и позволяла ему смотреть на меня; от радости он, тогда, просто с ума сходил. В это время отцу моему велено было уехать, и когда молодой этот человек узнал, что я должна уехать, - только узнал он не от меня, потому что я никогда не могла сказать ему ни слова, - так с горя заболел, я думаю что с горя, и уезжая, я не могла проститься с ним даже глазами. Только представьте себе, через два дни, в одной деревне - до нее отсюда будет день езды - я вдруг увидела его на пороге корчмы, одетого как погонщик, и если-бы я не носила портрета его в моей душе, то ни за что бы не узнала его, так хорошо он переоделся. Но я узнала его, и Боже, как я удивилась и обрадовалась. только он все смотрел на меня так, чтобы не заметил этого мой отец; он боится встретиться с ним глазами, и когда проходит мимо меня по дороге, или в другом месте, всегда избегает его взоров. Я знаю кто он; знаю что из любви во мне он идет пешком и так устает; поэтому я просто умираю с горя; и куда только он опустит ногу, я сейчас же опускаю туда глаза. Я, право, не знаю, зачем он идет, и как ног он уйти от своего отца, который так любит его; он у него один сын, и кроме того его нельзя не любить, вы сами это скажете, когда увидите его. И знаете-ли, все эти песни, которые он поет, сочинены им самим, потому что он отличный поэт и студент. Боже, как только я услышу или увижу его, так вся затрясусь от страха, все я боюсь, чтобы его не узнал мой отец, и не узнал бы, что мы любим друг друга. Я ему не сказала до сих пор ни слова, и не смотря на то люблю его так, что просто жить без него не ногу. Вот, душечка, кто такой этот певец, который так понравился вам; по его чудесному голосу вы можете судить, что он вовсе не погонщик, как вы говорите, а владетель земель и душ, как я говорю.

- Довольно, довольно, дона-Клара, воскликнула Доротея, покрывая ее поцелуями. Молите Бога, чтобы поскорее наступил день; завтра а надеюсь, с помощью Божией, кончить вашу любовь так же счастливо, как прекрасно она началась.

- Увы! ответила дона-Клара, как может она кончиться счастливо, когда его отец так знатен и богат, что сочтет меня недостойной быть не только женой, но даже горничной своего сына? обвенчаться же с ним тайно я ни за что не соглашусь. Я хотела бы только, чтобы он оставил меня и возвратился домой; может быть, в разлуке с ним, отдаленная от него огромным пространством, я буду меньше страдать по нем, хотя, впрочем, я знаю, что разлука не поможет мне. И я не понимаю, как чорт меня впутал в это дело, откуда взялась во мне эта любовь, когда я такая молодая, и он такой молодой; мы кажется одних лет, а мне так нет еще и шестнадцати лет, по крайней мере отец говорит, что мне будет ровно шестнадцать лет в день Святого Михаила.

Доротея не могла не разсмеяться детскому лепету доны-Клары.

- Заснем еще немного до утра, сказала она; днем Бог поможет нам, я надеюсь, успокоить ваше сердце, или у меня не будет ни языка, ни рук.

Девушки скоро заснули, и в корчме снова воцарилось мертвое молчание.

мере, посмеяться немного над его сумасбродными речами.

Нужно сказать, что на улицу в корчме выходило только маленькое отверстие на сеновале, из которого бросали вниз сено. У этого то отверстия расположились наши полудамы и увидели оттуда Дон-Кихота. Верхом на коне, облокотясь на копье, рыцарь от времени до времени так тяжело и горестно вздыхал, как будто с каждым вздохом готовился испустить дух. "О, моя дама, Дульцинея Тобозская," восклицал он влюбленным, томным голосом, "верх красоты, совершенство ума, хранилище прелестей, совокупность всех достоинств; полнейшее олицетворение всего, что есть в мире прекрасного и благородного. Что делаешь ты в эту минуту? Вспоминаешь ли о плененном тобою рыцаре, добровольно идущем на встречу стольким опасностям, для того только, чтобы служить тебе. О, извести меня о ней трехлицая богиня! Завидуя ей, где видишь ты ее? Прогуливается ли она, в эту минуту, по какой-нибудь галерее своего величественного замка, стоит ли, облокотясь на перила балкона, думая о том, как усмирить тревогу моего оскорбленного сердца, безопасно для своего величия и своей непорочности; каким блаженством вознаградить мои труды, каким отдыхом мою усталость, какой милостью мои услуги и какой жизнью мою смерть. И ты, спешащее оседлать коней твоих, солнце. чтобы пораньше встретить мою даму, снеси ей поклон от меня, но не дерзай напечатлеть на ней поцелуй мира, или ты пробудишь во мне большую ревность, чем пробудила в тебе эта неблагодарная, заставившая тебя, любя и ревнуя, столько потеть и бегать в долинах Фессалии, или на Пенейских берегах; не помню, где именно".

Этот трогательный монолог был прерван дочерью хозяйки. "Добрый мой господин, будьте так добры, подъезжайте сюда," крикнула она рыцарю. Дон-Кихот обернулся, и при свете сиявшей, в полном блеске, луны, разглядел маленькое отверстие на чердаке, показавшееся ему окном, даже с золотыми решетками, как это и должно было быть в таком великолепном замке, каким казалась Дон-Кихоту корчма. Он, конечно, в ту же минуту, вообразил, что красавица, дочь владетеля самка, увлеченная любовью к приехавшему в замок рыцарю, задумала как в прошлый раз очаровывать и искушать его. Чтобы не показаться не вежливым и неблагодарным, рыцарь повернул крутом Россинанта и подъехал к отверстию на сеновале. "Душевно жалею прекрасная дама", сказал он, заметив двух женщин, "что вы обратили ваши влюбленные взоры на того, кто не может ответить вам так, как, заслуживает ваша прелесть и доброта. Но не вините этого жалкого странствующого рыцаря за то, что любовь не позволяет ему отдать оружие другой даме, кроме той, которая стала безусловной владычицей его с той минуты, как он ее увидел. Простите же мне, прекрасная дама, и удалитесь в свои покои. Не заставьте меня показаться еще более неблагодарным, выслушав ваше признание. И если ваша любовь ко мне может потребовать от меня чего бы то ни было, кроме моей любви, требуйте, и я клянусь очаровательным врагом моим, которого отсутствие я теперь оплакиваю, сделать все, хотя бы вы велели достать вам клочек волос Медузы, бывших, как известно, змеями, или закупоренных в стклянке солнечных лучей".

- Не этого нужно госпоже моей, сказала Мариторна.

- Чего же нужно ей, скажите мне, скромная дуэнья? спросил Дон-Кихот.

так, что самым большим куском от нее осталось бы ухо.

- Хотел бы я это увидеть, сказал Дон-Кихот; но отец одумается, если не захочет произвести самого страшного разрушения, какое производил когда бы то ни было родитель, дерзавший поднять руку на нежное тело своей влюбленной дочери.

Вполне уверенная, что Дон-Кихот подаст руку дочери хозяина, Мариторна побежала в конюшню, взяла там недоуздок осла Санчо и вернулась с ним на сеновал в ту самую минуту, когда Дон-Кихот, приподнявшись, во весь рост, на седле, протянул руку к решетчатому окну, у которого стояла, как он воображал, плененная им красавица.

- Нате, берите эту руку, или скорее этого палача всех злодеев, сказал он, протягивая руку; берите эту руку, которой не касалась еще рука ни одной женщины, даже той, которая владеет всем моим существом. Даю вам ее не для поцелуев, но чтобы вы взглянули на плотность её нерв, на ширину вен и расположение мускулов; судите по ним, какова должна быть сила этой руки.

- Это мы увидим, сказала Мариторна, и сделавши из недоуздка узел, охватила им кисть Дон-Кихота, крепко привязавши другой конец недоуздка к засову, которым запиралась дверь сеновала.

"Прекрасная дама", сказал он, "вы скорее царапаете, чем ласкаете мою руку; не обходитесь с ней так сурово, она неповинна в том, что причинила вам не моя воля. Отмщая мне, к чему изливать всю силу вашего негодованья на такую незначительную часть моей особы, как эта рука. Подумайте, что-тот, кто любит так нежно, не мстит так жестоко". Всех этих фраз Дон-Кихота, к не счастию, никто не слыхал, потому что как только Мариторна привязала его, в ту же минуту обе девушки, умирая со смеху, убежали с сеновала, оставив несчастного рыцаря в ловушке, из которой ему не было никакой возможности освободиться. Он стоял, как мы уже говорили, вытянувшись во весь рост, на спине Россинанта, с рукой протянутой в окошечку и привязанной в засову двери сеновала; и страшно безпокоился он, чтобы не двинулся как-нибудь конь, и не оставил его в висячем положении. Несчастный рыцарь не смел сделать ни малейшого движения, хотя спокойный характер Россинанта ручался за то, что он он готов простоять неподвижно весь век. Когда наконец Дон-Кихот понял, что он просто на просто привязан, и что дамы исчезли, он вообразил, что опять находится под влиянием какого то очарования, как в прошлый раз, когда его избил в этом самом замке очарованный мавр. И он проклинал, втихомолку, свое неблагоразумие: проклинал себя за то, что решился приехать во второй раз в тот замок, в котором он испытал уже раз столько неприятностей, тем более, что у странствующих рыцарей постановлено правилом: если какое-нибудь предприятие раз не удалось, это значит, что исполнить его предназначено другому рыцарю, и во второй раз никто не обязан браться за такое дело, в котором однажды он не имел успеха. Дон-Кихот потянул было в себе руку, желая испытать, не в состоянии ли он будет освободить ее, но, в несчастию, она была так хорошо привязана, что все попытки освободить ее оставались напрасны; он, впрочем, дергал руку немного осторожно, боясь, чтобы этим временем не двинулся Россинант. И при всем своем желании сесть на седло, несчастный рыцарь принужден был стоять на нем. В эту то минуту пожелал он обладать мечем Амадиса, разрушавшем всякое очарование; в эту то минуту проклинал он звезду свою, думая о той ужасной потере, которую станет испытывать вселенная тем временем, как он будет оставаться очарованным (он совершенно убежден был, что уж он очаровав), в эту то минуту он, более чем когда-нибудь, вспомнил о своей возлюбленной даме Дульцинее Тобозской; в эту то минуту кликнул он своего верного оруженосца Санчо-Пансо, сладко храпевшого, забывши все на свете, на вьюке своего осла; в эту то минуту призывал он помочь ему мудрецов Алкифоа и Лирганда и добрую подругу свою Урганду. Но увы! ничего не помогло, и утро застало его в таком грустном, таком безнадежном положении, что он мычал как бык, потерявши всякую надежду на то, чтобы день пособил его несчастию. Он считал уже себя очарованным навсегда, и думал, что недвижимо будет стоять он теперь с конем своим, не кушая, не засыпая, не освежаясь ни одним глотком воды, пока не превратится злое влияние звезд, или пока не разочарует его другой, более мудрый волшебник.

Но он ошибся в своих предположениях. Рано утром в корчме подъехали четыре видных, хорошо одетых всадника, с карабинами, привязанными в седлам, и принялись сильно стучать в запертые ворота. Увидев их, Дон-Кихот громким голосом закричал им с того места, на котором продолжал стоять на страже:

- Рыцари, или оруженосцы, или кто бы вы ни были: не стучите в ворота этого замка, там все спят теперь; к тому же крепостей никогда не отворяют прежде, чем успеет солнце осветить всю землю. Удалитесь же и подождите где-нибудь до утра, тогда мы увидим, следует ли вам отворить ворота, или нет.

- Какого чорта замок, или крепость, вы тут нашли, станем мы дожидаться, ответил ему один из всадников. Если вы хозяин этой корчмы, так велите отворить ворота; мы накормим здесь только лошадей, и поедем дальше, потому что спешим.

- Рыцарь! неужели я похож на хозяина корчмы? спросил Дон-Кихот.

- Это замок, сказал Дон-Кихот, и один из лучших здесь; в нем почивают теперь особы, носившия скипетр в руках и ворону на голове.

- Лучше бы вы сказали на оборот, заметил путешественник: скипетр на голове и корону в руках. Должно быть комедианты остановились здесь, у них короны и скипетры вещь очень обыкновенная; коронованные же лица, не думаю, чтобы остановились в таких грязных корчмах.

Утомившись слушать Дон-Кихота, всадники принялись снова стучать в ворота, и на этот раз так безпощадно, что все в корчме проснулись и хозяин вышед спросить, кто это стучит?

рост, господина своего, он все же был из мяса и крови, хотя и казалось, что из дерева, и не мог не ответить на ласки, так любовно подошедшого к нему коня. Но как только он двинулся с места, ноги Дон-Кихота съехали с седла, и рыцарь повалился бы на землю, еслиб не был привязан. В эту минуту он почувствовал такую страшную боль, как будто ему отрезывали или отрывали руку, и он повис на воздухе, почти касаясь, на беду свою, травы; мы сказали на беду свою, потому что Дон-Кихот увеличивал свои страдания, вытягиваясь изо всех сил, чтобы стать на землю, бывшую у него почти под ногами. Так несчастные, терзаемые пыткой под блоком, сами увеличивают свои мучения, обманываемые надеждой коснуться земли.

Сноски

*) Палинур - кормчий в поэме Виргилия.