Дон-Кихот Ламанчский.
Часть первая.
Глава XLIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть первая. Глава XLIX. (старая орфография)

Глава XLIX.

- Ну вот я вас поймал, воскликнул Санчо, клянусь моей душой и жизнью поймал, и мне ничего больше не нужно. Ваша милость, вы знаете, у нас когда кто нибудь становится сам не свой, о нем говорят: Бог его знает, что с ним сталось? он словно очарованный, не ест, не пьет, не спит, отвечает совсем не то, что у него спрашивают; значит те очарованы, которые не едят, не пьют, не спят и ничего другого не делают, а вовсе не ваша милость, потому что вы пьете и кушаете, когда вам дают, отвечаете на то, что у вас спрашивают, и делаете все остальное. Какой же вы очарованный?

- Ты прав, Санчо, ответил Дон-Кихот, но я говорил тебе, что есть разные роды очарований. То, что делалось прежде, могло со временем измениться, и очарованные нашего времени, может быть, ощущают те потребности, какие ощущаю я; производимые временем перемены трудно подвести под какие-нибудь правила. Я знаю наверное, что я очарован, и этого достаточно для моего спокойствия; иначе, клянусь тебе, меня бы сильно тревожила совесть, еслиб, сколько-нибудь сомневаясь в моем очаровании, я оставался бы, малодушный, в бездействии, в этой клетке, отказывая в помощи моей руки толпам несчастных и скорбящих, которые теперь, больше чем когда-нибудь, должны нуждаться в моем заступничестве.

- И все таки я нахожу, что для верности, вашей милости нужно было попытаться выйти из клетки; я с своей стороны, берусь помогать вам всеми силами. Право, ваша милость, попытайтесь ка выйти и сесть на Россинанта, который тоже словно очарован - такой он задумчивый и грустный - и пустимся еще раз искать приключений. Если это не удастся, так разве не будет нам времени вернуться в клетку, и ужь тогда, клянусь вам, я, как верный оруженосец, сяду в нее вместе с вашею милостью, если вы будете настолько несчастны, а я глуп, что мы ничего лучшого не придумаем с вами, как вернуться назад в клетку.

отрицая постигшее меня несчастие.

Во время этого разговора странствующого рыцаря и клявшагося оруженосца, телега Дон-Кихота подъехала к тому месту, где ее ожидали, слезши с коней: священник, каноник и цирюльник. Крестьянин отпрег волов и пустил их пастись на обширный луг; свежесть и тишина его приглашали насладиться этим местом не только таких очарованных людей, как Дон-Кихот, но и таких разсудительных, как его оруженосец. Санчо попросил священника позволить рыцарю выйти из клетки. "От души готов бы позволить", сказал священник, "но боюсь, чтобы Дон-Кихот, воспользовавшись свободной минутой, не удрал туда, где его никто уже не отъищет".

- Я отвечаю за него, сказал Санчо.

- Я тоже, добавил каноник; да и чего бояться, если он даст слово рыцаря: не удаляться ни на шаг без нашего разрешения.

- Даю вам его, воскликнул Дон-Кихот, слышавший весь этот разговор. К тому же тот, кто очарован, подобно мне, не имеет своей воли. Очаровавший волшебник может не дозволить очарованному двинуться с места в продолжении трех веков; и еслиб он убежал, как вы боитесь, то очарователь заставил бы его на крыльях вернуться назад. поэтому вы можете совершенно спокойно позволить мне выйти из клетки.

Вырвавшись на свободу, Дон-Кихот прежде всего вытянул все члены свои, один за другим, потом подошел к Россинанту и сказал ему, ласково потрепав его по шее: "цвет и краса коней! Уповая неизменно на Бога и на Святую Матерь Его, я надеюсь, что мы скоро увидимся с тобою так, как желаем оба: ты, неся на шее своего господина, а я, сидя верхом на тебе, и снова вместе станем мы преследовать те цели, для которых я ниспослан в мир".

Выпучив глаза, смотрел каноник на Дон-Кихота, удивляясь его странному безумию; в особенности же поражало его то, что этот несчастный рыцарь говорил удивительно здраво обо всем, заговариваясь только на. рыцарстве, как мы видели это уже много и много раз. "Возможное-ли дело, господин гидальго", сказал он Дон-Кихоту, - когда вся компания уселась на лугу, в ожидании обеда, - "чтобы чтение пустых и нелепых рыцарских книг могло оказать такое пагубное влияние на вашу голову? Вы воображаете, будто вы очарованы и убеждены во многих других нелепостях, правдоподобных. как ложь. Не понимаю, как может существовать на свете такой легковерный человек, который в состоянии верить существованию кучи Амадисов и всему этому бесконечному числу знаменитых странствующих рыцарей? Можно ли верить, чтобы на свете существовало столько требизондских императоров, столько феликсов гирканских, столько коней и иноходцев, столько странствующих дев, столько змей и драконов, столько андриак, столько великанов, столько неслыханных приключений, столько очарований, столько битв, столько ужасных встречь, столько народов и костюмов, столько влюбленных принцесс, столько оруженосцев сделавшихся графами, столько краснобаев Карлов, столько любовных писем, столько любезностей, столько знаменитых воинов, и наконец столько сумазбродств, сколько находится их в рыцарских книгах. Оне, признаюсь, несколько интересуют меня до тех пор, пока ум не напомнит, что я читаю ложь и чепуху; тогда лучшую из них я швыряю в стену, и швырнул бы в огонь, если-бы возле меня лежала горящая головня. Оне достойны этого, за свое презрение ко всему, что сколько-нибудь естественно и натурально, за распространение вредных идей, за изобретение нового образа жизни, за то, что заставляют невежественную массу верить себе и считать правдой всю ту галиматью, которой оне наполнены. И оне дерзают еще помрачать умы благородных гидальго, подобно тому, как помрачили ваш, и довели до того, что вас принуждены посадить в клетку и на волах отвести домой, точно льва или тигра, возимого на показ из деревни в деревню, людьми добывающими себе этим средства в жизни. Опомнитесь, сжальтесь сами над собой, господин Дон-Кихот, и возвратитесь в лоно здравого смысла. Если же, движимые вашей природной наклонностью, вы не можете обойтись без чтения сказаний о великих подвигах; в таком случае раскройте книгу судий в священном писании, в ней вы найдете величественные дела, блестящия и достоверные события.

И разве, наконец, Лузитания не имела Вириата, Рим - Цезаря, Карфаген - Аннибала, Греция - Александра. Кастилия - графа Фернанда Гонзалесского, Валенсия - Сида, Эстрамадура - Диего Гарсии-Паредесского, Херес - Гарси Перес Варгаса, Толедо - Гарси Ласко, Севилья - дон-Мануэля Понса де Леона; сказания о деяниях этих мужей могут интересовать, развлекать, удивлять, очаровывать и поучать величайших гением. Чтение это достойно вашего высокого ума; оно обогатит вас историческими познаниями, зажжет в вас любовь ко всему доброму, просветит вас полезными знаниями, укрепит вашу нравственность, сделает вас благоразумным без слабости и мужественным без дерзости; и все это во славу Бога, в вашу собственную пользу и к прославлению вашего родного Ламанча.

Дон-Кихот с напряженным вниманием выслушал каноника, и когда последний замолчал, рыцарь пристально взглянув на него сказал: "милостивый государь! вы хотели, если я не ошибаюсь, доказать мне, что на свете никогда не было странствующих рыцарей, что рыцарския книги ничто иное, как олицетворение лжи, вздора и вреда; что я очень дурно делаю, читая их, еще хуже вера им, и еще хуже подражая им, решившись подвизаться на тернистом пути странствующого рыцаря. И все это вы утверждаете потому только, что не верите в существование Амадиса Гальского и Греческого, и во множество других рыцарей, жизнь и деяния которых описаны в порицаемых вами книгах".

- Кроме того, книги эти, вы говорите, продолжал Дон-Кихот, принесли мне большой вред потому, что, разстроивши мой мозг, оне заперли меня в клетку. Поэтому мне следует одуматься, перестать читать их и заняться другими книгами, более правдоподобными, более приспособленными к тому, чтобы развлекая поучать.

- Совершенно справедливо, сказал каноник.

- Я же, воскликнул Дон-Кихот, нахожу, что очарованы и здравого смысла, должно быть, лишены вы сами, если вы не содрогнулись оклеветать такия распространенные, и по общему мнению, достоверные книги, что тот, кто отрицает их, становится достойным такого же наказания, какому вы желаете подвергнуть эти скучные и неприятные для вас писания. В самом деле, заставить кого бы то ни было не верить в существование Амадиса и других рыцарей, историями которых наполнены до верху порицаемые вами книги, это все равно, что заставить верить в то, что солнце не светит, мороз греет, а земля не держит нас на себе. Какой ум может убедить кого бы то ни было, что история инфанты Флороны и Гвидо Бургонского ложь, или что подвиг Фиербраса на мосту, случившийся во времена Карла Великого - небывалое событие? Ведь это, клянусь Богом, такая же правда, как то, что теперь день. Если это ложь, в таком случае нужно признать ложью все, что история передает о Гекторе, Ахиллесе, Троянской войне, двенадцати перах Франции и о превращенном в ворона короле английском, Артуре, возвращения которого до сих пор ожидает народ Британский. Дерзнут ли признать небылицей историю Гверина Мезкино или завоевание святого Грааля, тогда как почти на нашей памяти жили еще люди, помнившие дуэнью Квинтаньону, этого лучшого виночерпия Британии. Я помню, как одна из моих бабушек по отцу постоянно говорила, встречая какую-нибудь дуэнью: эта женщина, дитя мое, похожа на дуэнью Квинтаньону. Нужно думать, что бабушка моя знала эту дуэнью, или по-крайней мере видела её портрет. Кто может отрицать достоверность истории Петра Прованского и хорошенькой Магалоны, когда и теперь в оружейной зале наших королей хранится пружина, величиною в железный шкворень, двигавшая деревянную лошадь, на которой совершал свои воздушные путешествия храбрый Петр Прованский. Рядом с нею лежит седло Бабиеки, верхового коня Сида, и в Ронсевальском проходе до сих пор показывают рог Роланда, длинный, как бревно. Все это доказывает, что за свете существовали и двенадцать перов Франции, и Петр, и Сид, и другие подобные им рыцари, называемые в народе искателями приключений. Иначе пришлось бы отрицать существование знаменитого странствующого рыцаря Жуана Мерло Португальского, его путешествие в Бургундию, битву в городе Раси, где он сражался с знаменитым Шарни, названным Моисеем Петром, и другую битву в городе Бале с Моисеем Генрихом Раместанским; битвы, из которых он дважды вышел, покрытым славой, победителем. Нужно отрицать также битвы в Бургундии знаменитых испанцев Педро Барбо и Гутиеро Кихада - от которого я происхожу по прямой мужской линии - победивших сыновей графа Сен-Поля. Нужно отрицать и то, что дон-Фернанд Гведа отправлялся в Германию искать приключений и сражался там с придворным рыцарем австрийского герцога Георгом. Наконец поединок Мозена Людовика Фальцес с Кастильским рыцарем дон-Гонзальвом Гусманским, и знаменитый турнир на Орбигосском мосту, устроенном Суэро Кинанес, и столько других величавых подвигов, совершонных испанскими и чужеземными рыцарями, нужно считать сказками, сочиненными для потехи толпы. Чтобы отрицать все эти достоверные событии, нужно быть безумным или полуунным.

Каноника поразило это странное смешение истинных и вымышленных происшествий, перечисленных Дон-Кихотом и глубокое знание им всего, что сколько-нибудь соприкасалось с странствующим рыцарством.

существовали двенадцать перов Франции, но только не могу верить, чтобы они совершили все то, что приписывает им историк их Турпин. Это были, действительно, рыцари, избранные королем Французским и названные французским словом в ознаменование того, что все они равны, или покрайней мере должны быть равны доблестями и мужеством. Это было военное братство, подобное братству Свитого Иакова или Калатравы, в которое могут быть приняты только избранные мужи, и подобно тому, как теперь говорят: рыцарь Святого Иакова, или Алкантары, так говорили тогда: рыцарь двенадцати перов. Что на свете существовали Сид или Бернард дель Карпио, в этом никто не сомневается, но совершили ли они все те подвиги, которые им приписывают, это опять другой вопрос. Что же касается пружины Петра, лежащей возле седла Бабиеки, в оружейной зале короля, то грешный человек, как не велика она по вашим словам, я однако не заметил ее, хотя отлично видел лежащее возле нее седло.

- И однако она хранится в этой зале, заметил Дон-Кихот, в кожанном футляре для предохранения от ржавчины.

- Быть может, ответил каноник, но, клянусь моим священным саном, я не заметил ее. Но если бы даже она хранилась в зале короля, должно ли это убедить меня в существовании Амадисов и безчисленного множества иных рыцарей, о которых рассказывают столько небылиц. И разве пружина Петра должна заставить такого умного и образованного человека, как вы, считать истиной весь этот вздор, всю эту наглую ложь, которой переполнены рыцарския книги.