Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Глава XII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Глава XII. (старая орфография)

Глава XII.

Ночь, последовавшую за встречей Дон-Кихота с колесницей смерти, рыцарь провел с своим оруженосцем под широкой тенью величественных деревьев, где наши искатели приключений и поужинали чем Бог послал. За ужином Санчо сказал своему господину: "Согласитесь, ваша милость, что я очень глупо распорядился бы, выбрав в награду себе, вместо трех жеребят, трофеи вашего последняго приключения. Да! справедлива эта пословица: лучше синица в руки, чем журавль в небе."

- Пожалуй, отвечал Дон-Кихот; но только ты вряд-ли был бы в убытке, еслиб допустил меня расправиться с этими комедиянтами как я хотел, потому что теперь в руках твоих был бы золотой императорский венец и разрисованные крылья купидона.

- Виданное ли дело, отвечал Санчо, золотой венец у комедиянта; медный или жестяной, это так...

- Ты прав, сказал Дон-Кихот. В самом деле, странно было бы делать театральные принадлежности из драгоценных материалов. Оне должны быть так же обманчивы, как и обставляемые ими события. Кстати, Санчо, в слову о театре, посоветую тебе не пренебрегать ни драматическими авторами, ни актерами; те и другие составляют класс людей, весьма полезных во всяком обществе. Сцена - это зеркало, отражающее в себе во всех подробностях нашу жизнь. Она показывает нам чем мы должны быть, и что мы в самом деле. Друг мой! ты вероятно видел пиесы, в которых действующими лицами были короли, монахи, рыцари, дамы и иные персоналы? Один представлял фанфарона, другой - плута, третий - солдата, четвертый - влюбленного и т. д., но это продолжалось только до конца пиесы; по окончании её, каждый сбрасывал с себя маску, и за кулисами все становились равными.

- Все это я видел, сказал Санчо.

- Друг мой, не то ли же самое происходит и на сцене мира; и на ней играют императоры и другия лица, встречаемые на театральных подмостках. Когда же с нашей жизнью оканчивается и наша общественная роль, когда смерть снимет возвышавшия и унижавшия вас мишурные мантии, тогда в могиле все мы становимся равными.

- В частую доводилось мне слышать это старое, впрочем, сравнение, всегда напоминающее мне шахматную игру, отвечал Санчо; в шахматах тоже каждой фигуре дается на время игры известный чин, но чуть только игра кончилась, шашки смешивают и кидают в коробку, как людей в могилу, без всякого внимания в прежнему их званию.

- Я нахожу, Санчо, что ты с каждым днем становишься умнее, заметил Дон-Кихот.

- Еще бы, сказал Санчо. что день толкаясь около вашей милости, я должен был, кажется, кое чему научиться. самая песчаная, ничего не родящая почва. то и дело удобряемая и окуриваемая дает, наконец, хорошую жатву; а чем были ваши разговоры, как не удобряющим средством для невозделанной почвы моего ума, и она с помощью Божией окажется, я, надеюсь, достойной потраченных на нее трудов.

Рыцарь не мог без улыбки выслушать изысканных сравнений своего оруженосца, хотя не мог и не подивиться сделанным им успехам. В самом деле, Санчо с некоторого времени говорил на удивление, и только когда у него появлялось желание быть уж слишком красноречивым, тогда, подобно молодому студенту на ученом состязании, он от излишняго красноречия завирался. Больше всего ему шло говорить пословицами, не смотря на то, что между пословицами кстати, он вклеивал другия ни в селу, ни к городу, как это читатель не раз уже видел и не раз увидит еще.

Поговорив еще несколько, Санчо закрыл глаза, обыкновенный намек на то, что его клонит во сну. Разседлав осла, он пустил его пастись на траву, с Россинанта же снял только узду, потому что Дон-Кихот строго на строго запретил ему разседлывать своего коня все время, которое рыцарь проведет под открытым небом. Дон-Кихот придерживался в этом отношении древняго и строго соблюдаемого им обычая странствующих рыцарей, гласящого: "сними уздечку и привяжи ее к арчаку седла, но берегись разседлывать коня".

Переходившее от отца в сыну предание говорит, что дружба осла и Россинанта, этих двух миролюбивейших в мире животных, была так искренна, что автор истории Дон-Кихота посвятил несколько глав исключительно этой животной приязни. Впоследствии он сократил их, желая соблюсти в своем труде достоинство, подобающее столь героической истории, как история нашего рыцаря. Тем не менее, по временам, он забывается и пишет, например, что когда животные наши сходились вместе, они тотчас же спешили почесаться друг о друга, и когда им, наконец, надоедали эти взаимно оказываемые друг другу услуги, тогда Россинант склонял на шею осла свою морду, выходившую из-за первой на поларшина, после чего оба, потупив взоры долу, готовы были пребывать в таком положении по крайней мере суток трое, еслиб не выводили их из этого сладостного усыпления люди или голод. Автор не побоялся уподобить эту дружбу дружбе Низуса и Еуралии, и даже Ореста и Пилада - сравнение, показывающее как высоко чтил он дружбу осла с Россинантом. Быть может, впрочем, он хотел воспользоваться случаем, чтобы напомнить людям о том, как легко они изменяют дружбе, которой пребывают верными даже животные.

И да не укорят автора за его сравнение; в оправдание его я укажу на всеми прославляемую верность собаки, предусмотрительность муравья, бдительность журавля, благоразумие слона и прямодушие лошади, которые ставятся в пример самим людям. - Едва лишь наши искатели приключений заснули, Санчо на находившейся близ него колоде, а Дон-Кихот под зеленью могучого дуба, как последний был пробужден поднявшимся позади его шумом. Желая узнать, что это такое, он привстал и услышал вблизи разговор двух мужчин. "Друг мой!" говорил один из них, "слезай-ка поскорей с коня и разнуздай наших лошадей; оне найдут здесь свежую траву, а я - тишину и уединение, способные питать мои влюбленные мечты".

Сказав это, он соскочил с седла, и ложась за траву застучал своим оружием. Дон-Кихоту стало ясно теперь, что вблизи его находится другой рыцарь. Ни мало не медля, он толкнул Санчо, и не без труда разбудив его, тихо сказал ему: "друг мой! мы стоим лицом к лицу с новым приключением.

- Дай только Бог, чтобы с каким-нибудь путным, отвечал Санчо, но, скажите за милость, где же это приключение.

- Где? оглянись вокруг, и ты увидишь рыцаря, и как кажется, чем то сильно опечаленного. Он так тяжело опустился на землю, что застучал своим оружием.

- Все же таки я не вижу этого приключения, повторил Санчо.

- Вы правы, воскликнул Санчо; по всему видно, что это должен быть влюбленный рыцарь.

- Санчо! неужели ты думаешь, что есть не влюбленные рыцари; всякий рыцарь непременно влюблен, ответил Дон-Кихот. Но послушаем его, в своей песне, он вероятно откроет как свои тайны, ибо от избытка сердца глаголят уста.

Санчо собирался что-то ответить, но незнакомый рыцарь перебил его, запев, не особенно хорошим, не особенно дурным голосом, следующую песнь:

С последним словом рыцарь тяжело вздохнул и затем уныло воскликнул: "о, прекраснейшая и неблагодарнейшая из женщин, блистающая Кассильда Вандалийская! Неблагодарная! За что ты осудила твоего рыцаря на вечные странствования и тягостные труды? Недовольно ли того, что мое мужество и моя рука заставили всех наварских, леонских, андалузских, кастильских и наконец ламанчских рыцарей признать тебя первой красавицей в мире.

но послушаем, что будет дальше.

- Послушаем, отвечал Санчо; господин этот кажись расположился вопить здесь целый месяц.

Предположение Санчо однако не оправдалось, потому что незнакомец, заслышав под боком у себя чей-то голос, встал и громко воскликнул: "кто здесь? Радующиеся или печалящиеся?"

- Печалящиеся - отвечал Дон-Кихот.

- В таком случае, приблизьтесь, отвечал незнакомец; и во мне вы встретите олицетворенную печаль.

- Садитесь, благородный рыцарь!

- Вы угадали, отвечал Дон-Кихот: я действительно странствующий и страдающий рыцарь. И хотя в жизни моей я много испытал бед, но не стал еще глух к чужому горю. Судя по вашим недавним возгласам, я вправе заключить, что вы тоже страдаете от любви к неблагодарной красавице, имя которой вы недавно произнесли.

Рыцари уселись на траве один против другого, и видя как дружелюбно разговаривали они, никто не мог подумать, что заря застанет их на готове перерезать друг другу горло.

- Благородный рыцарь! говорил незнакомец Дон-Кихоту, влюблены-ли вы?

- Согласен, говорил незнакомец, если только холодность неблагодарной красавицы не помутит наконец нашего разсудка и не подвигнет его к мщению.

- Что до меня, сказал Дон-Кихот, то я никогда не видел холодности со стороны моей дамы.

- Никогда, подхватил Санчо, дама наша нежнее масла и скромнее барашка.

- Это не оруженосец ли ваш? спросил незнакомец Дон-Кихота.

- В первый раз вижу оруженосца, разсуждающого так свободно в присутствии своего господина. Сзади нас стоит мой оруженосец, который, поверьте мне, никогда не осмелится раскрыть рта в моем присутствии.

- А я говорю и буду говорить в присутствии не только.... э, да что говорить.... воскликнул Санчо.

В эту минуту оруженосец незнакомого рыцаря дернул Санчо за руку и сказал ему на ухо: "слушай, дружище, отыщем-ка мы себе такой уголок, где бы мы могли до сыта наговориться, и ну их, господ наших; пусть они болтают себе о любви: ведь они до свету не угомонятся".

- Изволь, отвечал Санчо, я не прочь сказать тебе, кто я и доказать, что кого, кого, а только не меня можно попрекнуть в неумении держать на привязи свой язык. С этими словами оруженосцы удалились и между ними завязался разговор в своем роде столь же замечательный, как и разговор их господ.