Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Глава XVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Глава XVI. (старая орфография)

Глава XVI.

Восхищенный и гордый, как мы уже сказали, продолжал Дон-Кихот свой путь, воображая себя, благодаря своей недавней победе, величайшин и храбрейшим рыцарем в мире. Теперь он окончательно убежден был в счастливом окончании всех предстоящих ему приключений, и не обращал внимания ни на какие волшебства и ни на каких волшебников. Забыл он в эту ми нуту и безчисленные палочные удары, выпавшие на долю его во время его рыцарских странствований, и камни, выбившие у него половину зубов, и неблагодарность каторжников, и дерзость грубых ангуэзских погонщиков. И думал он только, что если-бы найти ему средство разочаровать Дульцинею, то он мог бы считать себя счастливейшим из всех рыцарей, когда либо подвизавшихся на белом свете. Из этого сладостного усыпления его пробудил голос Санчо, сказавшого ему: "не странно ли, ваша милость, что мне до сих пор мерещится этот удивительный нос кума моего Фомы?"

- И неужели ты, в самом деле, думаешь, отвечал Дон-Кихот, что рыцарь зеркал был бакалавр Самсон Каррасно, а оруженосец его - кум твой Фома?

- Уж право я не знаю, что и подумать об этом, проговорил Санчо. Все, что говорил он мне о моем хозяйстве, о моей семье, все это мог знать только настоящий Фома Цециаль. И лицо то его, когда он очутился без носа, было совсем, как у кума моего Фомы, и голос, ну словом все, как у того Фомы, которого я видел и слышал тысячу и тысячу раз, потому что мы ведь земляки, да в тому еще соседи.

- Санчо! обсудим это, как умные люди, ответил Дон-Кихот. Скажи мне: возможное ли дело, чтобы бакалавр Самсон Карраско, вооруженный с ног до головы, приехал сюда - как странствующий рыцарь - сражаться со мной? Был ли я когда-нибудь врагом его? подал ли я ему какой-нибудь повод сердиться на меня? Соперник ли я его, и наконец воин ли он, а следственно может ли он завидовать стяжанной мною славе?

- Но, скажите же на милость, отвечал Санчо, как могло случиться, чтобы этот рыцарь, это бы он там ни был, так походил на бакалавра Самсона Карраско, а оруженосец его на моего кума Фому? И если это дело волшебства, как вы говорите, то разве не могло найтись на свете двух человек, похожих, как две капли воды, на двух других?

- Повторяю тебе, Санчо, настаивал Дон-Кихот, все это злые проделки преследующих меня волшебников. Предугадывая мою победу, они устроили так, чтобы при взгляде на побежденного мною рыцаря, я встретился с лицом моего друга бакалавра, и поставив дружбу между горлом врага и острием моего меча, они надеялись этим способом ослабить мой справедливый гнев и спасти жизнь того, это так изменнически и подло покушался на мою. Санчо! неужели тебе нужно приводить примеры в доказательство того, как могут волшебники изменять человеческия лица? ты кажется убедился в этом на деле. Не более двух дней тому назад, не видел ли ты собственными глазами Дульцинею во всем её блеске, во всей её несказанной прелести; между тем как мне она показалась грубой и отвратительной мужичкой, с гноящимися глазами и противным запахом. Что же тут удивительного или неестественного, если волшебник, устроивший такое возмутительное превращение с Дульцинеей, устроил нечто подобное теперь, показав нам, с известным тебе умыслом, лица Самсона Карраско и твоего кума. Но под каким бы там видом не напал на меня враг мой, я знаю, что я победил его, и этого с меня довольно.

- Один Бог знает всю правду, сухо отвечал Санчо. Ему, конечно, трудновато было убедиться доводами Дон-Кихота, когда он очень хорошо знал, что очарование Дульцинеи было делом не волшебников, а его самого; но он решился не говорить об этом ни слова из страха, чтобы как-нибудь не проговориться.

В это время в нашим искателям приключений присоединился какой то незнакомец, ехавший по одной дороге с ними, верхом на великолепной, серой в яблоках кобыле. На нем был короткий зеленый плащ, с капишоном позади, обложенный бурым бархатом, голова его была прикрыта такого же цвета бархатной шапочкой, збруя выкрашена в зеленый и бурый цвета. Арабский меч висел на зеленой перевязи, отделанной совершенно так же, как его полуботфорты, наконец шпоры, покрытые зеленым лаком, были такой изящной работы и так блестели, что вполне соответствуя всему костюму всадника, производили лучший эффект, чем еслиб были сделаны из чистого золота. Встретившись с нашими искателями приключений, он вежливо раскланялся с ними и пришпорив коня, хотел было ехать дальше, но Дон-Кихот удержал его.

- Милостивый государь, сказал он ему, если вы едете по одной дороге с нами и не особенно торопитесь, то мне было бы очень приятно ехать вместе с вами.

- Откровенно сказать, отвечал незнакомец, я пришпорил мою лошадь, боясь, чтобы она не встревожила вашу.

- О, господин мой! воскликнул Санчо, в этом отношении вы можете быть совершенно спокойны, потому что конь наш превосходно воспитан и чрезвычайно воздержан. Никогда ничего подобного с ним не случается; только однажды в жизни нашла было на него дурь, ну и пришлось же, ему, да и нам вместе с ним, дорого поплатиться за это. Повторяю вашей милости, вы можете ехать совершенно спокойно, потому что когда бы нашему коню подали вашу кобылу между двух блюд, он и тогда не дотронулся бы до нее.

Незнакомец придержал своего коня, глядя с удивлением на Дон-Кихота, ехавшого с обнаженной головой, потому что Санчо вез шлем его, привязанным, как чемодан, к арчаку своего седла. Но если незнакомец со вниманием оглядывал Дон-Кихота, то последний еще внимательнее осматривал с ног до головы господина в зеленом плаще, показавшемся ему человеком значительным и весьма порядочным. На вид ему было около пятидесяти лет; в волосах его пробивалась едва заметная проседь; орлиный нос, полусмеющийся, полустрогий взор, манеры, осанка, словом все показывало в нем человека очень порядочного. Незнакомец же, оглядывая Дон-Кихота, думал только, что он никогда в жизни не видел ничего подобного. Все удивляло его в нашем рыцаре: конь его, худощавость самого всадника, его желтое лицо, вид, оружие, одежда, наконец вся эта фигура, подобной которой давно не было видно нигде. Дон-Кихот заметил с каким любопытством смотрит на него незнакомец, и в его изумлении прочел его желание. Изысканно вежливый и всегда готовый услужить каждому, рыцарь предупредил вопрос незнакомца. "Я понимаю," сказал он ему, "ваше удивление; все, что вы видите здесь, кажется вам, конечно, совершенно новым. Но изумление ваше исчезнет, когда я скажу вам, что я один из тех рыцарей, которые ищут приключений. Я покинул мой дом, заложил имение, простился на всегда с покоем и отдал себя на произвол судьбы. Пусть она ведет меня куда знает. Я вознамерился воскресить угасшее странствующее рыцарство, и вот с давних пор, спотыкаясь на одном месте, падая в другом, подымаясь в третьем, и преследуя свои цели, являясь помощником вдов, заступником дев, покровителем сирых и угнетенных, словом, исполняя обязанности истинного странствующого рыцаря. И, благодаря христианским, многим и славным делам моим, я удостоился печатно приобрести всесветную известность. Тридцать тысяч томов моей истории уже отпечатаны, и как кажется, ее отпечатают еще по тридцати тысяч томов тридцать тысяч раз, если только это будет угодно Богу. Но, чтобы ограничиться немногими словами, или даже одним словом, я скажу вам, что я странствующий рыцарь Дон-Кихот Ламанчский, известный под именем рыцаря печального образа. этот конь, ни это копье, ни этот оруженосец, ни все это оружие, ни бледность лица, ни худоба моего тела отныне, вероятно, не станут более удивлять вас, потому что вы узнали, кто я и что я." Дон-Кихот замолчал и растерявшийся слушатель его долго не мог придумать, что ответить ему? Пришедши наконец в себя, он сказал рыцарю: "вы совершенно угадали причину моего удивления, но только далеко не разсеяли его вашими словами; напротив того, узнавши, это вы такой, я право удивился несравненно больше, чем прежде. Возможное ли дело - встретить теперь странствующого рыцаря или напечатать рыцарскую книгу? Я, по крайней мере, решительно не мог бы представить себе в наше время никакого покровителя вдов, заступника дев, помощника угнетенных и сирых, и ни за что не поверил бы существованию подобного человека, еслиб не встретился с вами лично. И дай Бог, чтобы эта история, как вы говорите, уже напечатанная, ваших столько же великих, сколько истинных дел, похоронила на веки самую память о безчисленных подвигах разных лжерыцарей, которыми некогда полон был мир, в ущерб истинно благородным делам и истинным историям.

- Ну, об этом еще можно поспорить: истинны или ложны истории странствующих рыцарей? ответил Дон-Кихот.

- Как! неужели же кто нибудь может усумнится в их лживости? воскликнул незнакомец.

- По крайней мере я сомневаюсь, и даже очень сильно, ответил рыцарь. Но, пока довольно об этом. Если мы не скоро разъедемся, то я надеюсь, при помощи Божией, убедить вас, что вы, быть может, поступили несколько опрометчиво, поверив слухам о лживости рыцарских историй.

Услышав это, незнакомец в зеленом платье серьезно подумал: не рехнулся ли его собеседник, и ожидал только, чтобы время разсеяло или оправдало его подозрение; но прежде, чем он успел переменить разговор, Дон-Кихот спросил незнакомца, в свою очередь, кто он такой? ссылаясь на то, что сам он рассказал о себе совершенно все.

друзьями, провожу дни в моем семействе. Люблю охоту и рыбную ловлю, но не держу ни соколов, ни свор гончих, а довольствуюсь лягавой собакой и смелым, проворным хорьком. Есть у меня библиотека томов в семьдесят испанских и латинских книг, частью исторических, частью духовных; рыцарския книги, правду сказать, не переступали порога моего дома. Мирския книги перелистываю я чаще духовных, если только нахожу сочинения полезные, интересные и написанные хорошим языком, к несчастию, в Испании таких найдется очень немного. Часто обедаю у моих друзей и соседей, еще чаще приглашаю их к себе. Держу прекрасный стол, не люблю дурно говорить о людях, и не люблю слушать когда при мне дурно говорят о них; не узнаю, как кто живет, и вообще не сужу чужих дел. Хожу ежедневно к обедне, уделяю от избытков моих часть бедным, но не трублю об этом во всеуслышание, страшась, чтобы тщеславие и лицемерие, так незаметно овладевающия самыми смиренными сердцами, не нашли доступа и в мое. Стараюсь быть миротворцем, молюсь нашей Богородице и, во все минуты жизни моей, уповаю за безграничное милосердие Господа Бога.

Санчо очень внимательно выслушал все, что говорил гидальго о своих занятиях и жизни. Находя, что человек этот вел вполне богобоязненную жизнь, и полагая, что всякий проживающий так свой век должен творить чудеса, оруженосец соскочил с осла, поспешил схватить стремя господина в зеленом платье, и со слезами на глазах, полный глубокого умиления, облобызал ему ноги несколько раз.

- Что ты, что ты, Господь с тобой, что за поцелуи такие - говорил изумленный дон-Диего.

- Дозвольте, дозвольте мне лобызать вас, говорил Санчо, потому что я вижу в вас первого святого, верхом на коне.

- Помилуй, какой я святой, ответил гидальго, напротив - я великий грешник. Скорее - ты, мой друг, судя по твоему умилению и доверчивости, должен быть причислен к числу праведных.

Рыцарь между тем спросил своего спутника, сколько у него детей? заметив при этом, что одно, в чем древние философы, непросветленные познанием истинного Бога, постигали Его, это в обладании богатствами природы и фортуны, во множестве друзей и добрых детей.

- У меня всего один сын, отвечал Дон-Диего, да и тот не особенно меня радует. Не скажу, чтобы он был зол, но он не так добр, как я бы желал. Ему восемнадцать лет, из них шесть последних он провел в Саламанке, изучая латинский и греческий языки. Теперь же, когда ему следовало приступить к изучению других наук, я увидел, что весь он до того погружен в поэзию - если только она может быть названа наукой - что я не вижу никакой возможности заставить его заняться изучением права, или теологии, этой царицы всех наук. Мне хотелось, чтобы он был избранным в нашем роде, потому что, благодаря Бога, мы живем в таком веке, когда венценосцы по царски награждают известных своими добродетелями ученых и писателей; я сказал добродетелями, потому что талант и наука без добродетели, это тот же перл в навозной куче. Между тем сын мой проводит все время, разбирая дурно или хорошо выразился Гомер в таком или в таком то стихе Илиады, так или иначе нужно понимать известное место у Виргилия, и тому подобное. Гомер, Виргилий, Ювенал, Тибулл, Гораций и другие древние поэты овладели им окончательно. На наших собственных поэтов он, правду сказать, мало обращает внимания, хотя теперь у него голова идет кругом от одного четверостишия, присланного ему из Саламанки, на которое он должен написать целое стихотворение, если не ошибаюсь, на конкурс.

по пути добродетели к великим и прекрасным целям, тщательно воспитать и развить их, да станут они впоследствии костылем своих престарелых родителей и прославлением их рода. Я не одобряю отцов, заставляющих детей своих насильно заниматься тем или другим предметом, но не отрицаю в этом отношении пользы известного совета. Когда дело идет не о науке из-за насущного хлеба, когда небо даровало ученику родителей, обезпечивших ему средства к жизни, в таком случае, я думаю, лучше всего позволить ему заниматься той наукой, к которой он чувствует природное влечение, и хотя занятие поэзией более приятно, чем полезно, оно, во всяком случае, не безчестно. Поэзия подобна прелестной девушке в самом нежном возрасте, которую наряжают и обогащают несколько других красавиц, олицетворяющих разного рода знания, потому что поэзия почерпает слово свое из науки, возвеличивая, в свою очередь, науку. Но эта обворожительная девушка не терпит, чтобы имя её употребляли всуе, чтобы ее таскали но ужинам и показывали на площадях. Она создана из такого чудесного материала, что тот, кто съумеет очаровать и поймать ее, может обратить ее в чистейшее золото, если будет заботливо охранять и не допускать ее появляться в безстыдных сатирах и безнравственных сонетах. Ею нельзя торговать и следует показывать только в героических поэмах, в строгих, полных чувства трагедиях и умных, изящных комедиях. Ее нужно удалить от гаеров и невежественной черни, которая и не поймет и не оценит её сокровищ. Не думайте, чтобы под словом чернь я понимал толпу и вообще лиц не высокого происхождения; - нисколько - всякий невежда, будет ли он принц или дворянин, может быть причислен, по моему мнению, к черни. Тот же, кто съумеет обращаться с поэзией, прославит имя свое между всеми образованными нациями мира. И если сын ваш, как вы говорите, не питает особенного уважения к вашей родной музе, то в этом я вижу с его стороны заблуждение. Великий Гомер не писал по латыни, потому что он был грек, и Виргилий не писал по гречески, потому что он был римлянин, и вообще все древние поэты писали на тон наречии, которое они, так сказать, всосали с молоком своей матери, не отъискивая другого для выражения своих великих мыслей. И нашим современным поэтам следовало бы подражать в этом отношении своим великим предшественникам. Можно ли презирать, например, какого-нибудь немецкого поэта, потому только, что он пишет по немецки, или кастильца, или бискайца за то, что они тоже пишут и говорят на своем родном языке. Но сын ваш, как мне кажется, предубежден не против нашей поэзии, а только против кропателей стихов, величающих себя поэтами, не зная никакого иностранного языка и не имея понятия ни о какой науке, которая бы могла развить, осветить и возвысить их природный дар. Правда, встречаются и между вини блестящия исключения: есть люди, вдохновенные от природы, которые не образуются, а творятся, и которые без всяких трудов и познаний замышляют произведения, оправдывающия того, кто сказал: есть в нас Бог. над природой, а совершенствует ее, и истинным поэтом будет только тот, в ком соединилась природа с искусством. Все это я говорил с целию убедить вас дозволить вашему сыну следовать по той дороге, на которой светит ему его звезда. Если он за столько хороший студент, насколько может им быть, если он удачно перешагнул через первую ступень познаний, состоящую в изучении древних языков, то, с помощью их, он уже сам дойдет до высших ступеней науки, которая также возвышает и украшает воина, как митра - монаха и тога - юриста. Пожурите вашего сына, если он пишет сатиры, в которых клевещет на других; накажите его и сожгите эти писания, но если он бичует порок вообще, если он поучает народы, подобно Горацию, притом с таким же изяществом, как его славный предшественник, то похвалите труды его, потому что поэтам дозволено бичевать завистников и громить зло, не касаясь только личностей; есть такие поэты, которые готовы претерпеть изгнание на острова Понта, лишь бы сказать какую-нибудь дерзость. В заключение замечу, что если поэт безъупречен в своей жизни, то будет безупречен и в своих творениях. Перо - это язык души, что задумает одна, то воспроизводит другое. И когда цари земные открывают поэтический гений в мудрых и благородных мужах, они возвеличивают, обогащают и увенчивают их, наконец, листьями дерев, безопасных от удара громов; да вещают венки эти народам, что священно лицо украшенного ими певца.

Речь эта до того изумила дон--Диего, что он усумнился было в своем предположении относительно умственного разстройства Дон-Кихота; Санчо же, которому диссертация эта пришлась не совсем по вкусу, свернул на половине её с дороги и попросил немного молока у пастухов, расположившихся недалеко - доить овец. Восхищенный умом и речью Дон-Кихота, дон-Диего только что хотел возобновить прерванный разговор, как рыцарь, взглянув на дорогу, увидел невдалеке повозку с королевским флагом. Полагая, что это какое-нибудь новое приключение, и почувствовав поэтому надобность в шлеме, он кликнул Санчо. Услышав голос своего господина, оруженосец, оставив пастухов, приударил своего осла и весь запыхавшись прискакал к рыцарю, собиравшемуся вдаться в новое, столь же безумное, сколько ужасное приключение.