Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Глава XX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Глава XX. (старая орфография)

Глава XX.

Едва лишь бледно-розовая аврора скрылась в сиянии лучезарного Феба, пришедшого осушить своими жгучими лучами кристальные капли, дрожавшия на золотистых волосах зари, как Дон-Кихот поспешил разстаться с сладкой негой, объявшей его члены, поднялся на ноги и кликнул, сладко храпевшого еще, Санчо. Видя его с закрытыми глазами и открытым ртом, рыцарь, прежде чем принялся будить своего оруженосца, не мог не сказать: "О блаженнейший из смертных, обитающих на земном шаре! никому не завидуя, и не возбуждая ни в ком зависти, счастливец! ты отдыхаешь телом и духом, не преследуемый волшебниками, не смущаемый очарованиями!

Спи, повторяю, и сто раз еще повторю, ты, не страдающий вечной безсонницей жгучей ревности; ты, которого не будит забота о просроченных долгах, ни о куске насущного хлеба на завтра для тебя и бедной семьи твоей. Тебя не снедает честолюбие, тебя не тревожит суетный блеск мира, потому что все твои стремления кончаются на твоем осле, а о тебе самом должен позаботиться я. Я несу это бремя, справедливо предоставленное высшим классам обычаем и природой. Слуга спит, господин бодрствует за него, думая, как ему прокормить и улучшить быт своих слуг. Слугу не смущает раскаленное небо, отказывающее земле в живительной росе, но господин должен позаботиться во дни засухи и голода о том, кто служил ему во времена изобильные и плодородные".

На все это Санчо, конечно, не отвечал ни слова, потому что он преспокойно спал себе, и, но всей вероятности, проснулся бы не там скоро, еслиб Дон-Кихот не тронул его концом своего копья. Пробудясь, он принялся протирать глаза, и протягивая вперед руки, поворачивая лицо свое то в одну, то в другую сторону, проговорил: "от этой беседки, право, больше пахнет окороком, чем жирофлеями. Клянусь Богом, это будет свадьба на славу, если от нее спозаранку уж понесло такими запахами".

- Молчи, обжора, отвечал Дон-Кихот, и поскорее вставай; мы отправимся взглянуть, что станет делать на этом свадебном пиру отверженный Василий.

- Да пусть он себе делает что хочет, отвечал Санчо. Сам виноват, за чем беден. Был бы богат, так и женился бы на Китерии. А когда нет у человека гроша за душой, так чтож в облаках, что ли, ему тогда жениться? Право, ваша милость, нищий пусть довольствуется тем, что находит, и не ищет жемчугу в винограде. Я готов об заклад биться, что этот Камаш может этого самого Василия упрятать в мешок с червонцами. И тоже была бы не последняя дура Китерия, еслиб плюнула на все, что подарил ей и еще подарит Камаш, и прельстилась искуствами Василия швырять палки, да фехтовать рапирой. За этакия чудесные штуки, ни в одной корчме стакана вина не дадут. Бог с ними - с талантами, от которых выгод никаких нет. Другое дело, когда Бог наградит ими человека с туго набитым карманом, о, тогда желаю здравствовать им; потому что хороший дом можно выстроить только на хорошем фундаменте, а самый лучший фундамент, это деньги.

- Ради Бога замолчи, воскликнул Дон-Кихот; если бы позволить тебе оканчивать все, что ты начинаешь говорить, то у тебя не хватило бы времени ни есть, ни спать; ты все бы говорил.

- Ваша милость, отвечал Санчо, вспомните наш уговор; отправляясь с вами, я выговорил себе право говорить когда захочу, лишь бы только не во вред ближнему и вам, а этого я кажется до сих пор не делал.

- Не помню этого уговора, сказал Дон-Кихот; но если бы даже он существовал, я все таки хочу, чтобы ты замолчал и отправился за мною. Слышишь ли: вчерашние инструменты уж заиграли и обрадовали эти долины; свадьбу, вероятно, отпразднуют скорее в утренней прохладе, нежели в дневном жару.

Санчо послушался своего господина, оседал осла и Россинанта, и наши искатели приключений, севши верхом, шаг за шагом, въехали в павильон. Первое, что кинулось тут в глаза Санчо, это был целый бык, воткнутый на вертеле в дупле молодого вяза; в некотором разстоянии от него гореѵа куча дров, и вокруг нее стояли шесть чугунных котлов, в которых легко укладывались быки, казавшиеся там чуть не голубями. На деревьях висело безчисленное количество очищенных зайцев, зарезанных кур, дичи и разной свойской птицы, развешанной на ветвях, чтобы сохранить ее свежей. Тут же Санчо насчитал ведер шестдесят самого лучшого вина. Белый хлеб навален был кучами, как пшеница в житнице, а разнородные сыры нагромождены были, как кирпичи, образуя целые стены; возле них стояли два котла с маслом, приготовленным для пряжения в нем пирожного, которое вынимали лопатами и опускали потом в особый котел с медом. Более пятидесяти чистых и ловких кухарок и поваров возились у очага. В широком желудке быка зашито было двенадцать молочных поросенков для придания ему нежности и вкуса. Разные же пряности и сладости навалены были не фунтами, а пудами в огромном открытом сундуке. Хотя яства эти не отличались особенной нежностью, но их было достаточно, чтобы накормить целую армию.

С непритворным восторгом жадными глазами поглядывал на них Санчо. Его очаровали во первых котлы, из которых он с удовольствием позаимствовался бы кое чем; потом чаны с вином и наконец фруктовые пирожные. Не будучи в состояния долее удерживать себя, он подошел к одному из поваров, и со всей вежливостью голодного желудка попросил его позволить ему обмакнуть в котел ломоть хлеба.

- Братец, отвечал повар, сегодня, благодаря Канашу богатому, не такой день, чтобы кто-нибудь ног голодать. Слезай-ка с осла, возьми вилку и скушай на здоровье одну или две курицы.

- Не вижу я, братец мой, нигде здесь вилки, - сказал Санчо, оглянувшись по сторонам.

- Пресвятая Богородице! воскликнул повар, из-за чего он столько хлопочет этот человек, и схватив первую попавшуюся ему под руку кострюлю, опустил ее в котел, вынул оттуда сразу трех кур и двух гусей и подал их Санчо: - "на ка, закуси пока этим, в ожидании обеда", - сказал он ему.

- Да мне не во что взять всего этого, - заметил Санчо.

- Ну так забирай с собой и кострюлю, ответил повар; Канаш богатый не поскупится и на это добро, ради такого радостного дня.

Тем временен, как Санчо устроивал свои делишки, Дон-Кихот увидел двенадцать крестьян, въехавших в павильон, верхом, на красивых кобылах, покрытых дорогой сбруей с бубенчиками. Одетые в праздничные наряды, крестьяне проскакали несколько раз вокруг луга, весело восклицая, "да здравствуют Канаш и Китерия, он такой же богатый, как и она красивая, а она красивее всех на свете". Услышав это, Дон-Кихот тихо сказал себе: "видно, что простяки эти не видели Дульцинеи Тобозской, иначе они немного скромнее хвалили бы свою Китерию". Спустя минуту, в беседку вошли с разных сторон партии разных плясунов, между прочим - плясунов со шпагою; их было двадцать четыре; все красавцы за подбор, в чистой, белой полотняной одежде, с разноцветными шелковыми платками на голове. Впереди их шел лихой молодец, у которого один из крестьян, красовавшихся верхом на кобылах, спросил не ранил ли себя кто-нибудь из его партии?

- Бог миловал, - отвечал вожатый, пока все здоровы. В ту же минуту принялся он с своими товарищами составлять пары, выделывая такия па и так ловко, что Дон-Кихот, видевший на своем веку довольно разных танцев, признался однако, что лучше этих видеть ему не случалось.

Не менее восхитила Дон-Кихота и другая партия, прибывшая вскоре за первою. Эта группа состояла из подобранных деревенских красавиц, не позже восемнадцати и не моложе четырнадцати лет. Все оне были одеты в платья из легкого зеленого сукна; полураспущенные, полузаплетенные в косы, чудесные и светлые, как солнце, волосы их были покрыты гирляндами из роз, жасминов, гвоздик и левкоя. Во главе этой очаровательной группы шел маститый старец и важная матрона: старики, живые не по летам. Двигались они в такт, под звуки Заторской волынки, и живые, скромные и прелестные девушки, составлявшия эту группу, были кажется лучшими танцорками в мире.

Сзади их составилась сложная, так называемая, говорящая пляска. Это была группа из восьми нимф, расположенных в два ряда; впереди первого ряда шел Купидон; впереди другого - Корысть; Купидон с своими крыльями, колчаном и стрелами, Корысть, - покрытая дорогими парчевыми и шелковыми материями. Имена нимф, предводимых Амуром, были написаны на белом пергаменте, сзади, на их плечах. Первая нимфа называлась вторая скромностью, третья доброй семьей, четвертая мужеством. Точно также обозначались и нимфы, предводимые Корыстью. Первая была: щедрость, вторая изобилие, третья клад, четвертая мирное обладание. Впереди их четыре диких зверя тащили деревянный замок. Покрытые снопами листьев и зеленою прядью, они были изображены так натурально, что чуть не испугали бедного Санчо. На фасаде и четырех сторонах замка было написано: замок крепкой стражи. Группу эту сопровождали четыре прекрасных флейтиста и игроки на тамбурине. Танцы открыл Купидон. Протанцовав две фигуры, он поднял вверх глаза, и прицеливаясь из лука в молодую девушку, стоявшую между зубцами замка, сказал ей.

"Я бог всемогущий в воздухе, на земле, в глубине морской и во всем, что содержит бездна в своей ужасающей пучине! Я никогда не знал, что такое страх; я могу сделать все что захочу, даже невозможное, а все возможное я кладу, снимаю создаю, и запрещаю".

С последним словом он пустил стрелу на верх замка и возвратился на свое место.

За ним выступила Корысть, сделала два па, после чего тамбурины замолкли, и она сказала, в свою очередь:

"Я то, что может сделать больше, чем любовь, указывающая мне путь; род мой самый знаменитый на всем земном шаре".

"Я - Корысть, из-за которой мало кто действует на свете благородно; действовать же без меня можно только чудом, но какова бы я ни была, я отдаюсь тебе - вся и на всегда. Аминь".

"В сладостных звуках и избранных мыслях, мудрых и высоких, сладкая поэзия посылает тебе, моя дама, душу свою, завернутую в тысяче сонетов. И если внимание мое тебе не неприятно, я вознесу тебя превыше лунных сфер, и станешь ты предметом зависти тебе подобных".

Вслед за поэзией от группы, предводимой Корыстью, отделилась щедрость и, протанцовав свой танец, сказала:

"Щедростью называют известный способ давать, который также далек от расточительности, как и от противоположной ему крайности: он свидетельствует о мягкой и слабой привязанности; но я, чтобы возвеличить тебя, стану отныне расточительна. Это порок, безспорно, но порок благородный, присущий влюбленному, открывающему в подарках свое сердце.

Таким же точно способом приближались и удалялись остальные лица, составлявшия обе группы; каждая нимфа протанцовывала свои па и говорила несколько фраз: иногда изящных, иногда смешных; Дон-Кихот однако запомнил - хотя на память он пожаловаться не мог - только те, которые мы привели выше. После этого обе группы, смешавшись, начали составлять различные фигуры весьма живые и грациозные. Любовь, проходя мимо замка, пускала на верх его стрелы, между тем как Корысть кидала в его стены золотые шары. Наконец, натанцовавшись вдоволь, Корысть достала из своего кармана, как будто наполненный деньгами, огромный кошелек, сделанный из кожи большого ангорского кота, и кинула его в замок; в ту же минуту стены его с треском повалились на землю, и защищаемая ими молодая девушка осталась одна среди разрушенных оград. Тогда подошла к ней Корысть с своими слугами и накинув ей на шею толстую золотую цепь, готова была сделать ее своей пленницей. Но приведенный этим в негодование Купидон с своей партией, поспешил вырвать из рук Корысти плененную ею красавицу. И нападение и оборона произведены были в такт, под звуки тамбуринов. Дикие звери кинулись разнять сражавшихся; упадшия стены замка были возстановлены, молодая девушка снова скрылась за ними и тем кончились танцы, восхитившие зрителей.

Дон-Кихот спросил у одной из нимф, кто сочинил и поставил на сцену этот балет? ему сказали, что один церковник, большой мастер сочинять подобного рода вещи.

- Готов биться об заклад, сказал рыцарь, что этот церковник или бакалавр должен быть большим другом Камаша, чем Василия, и умеет, как кажется, лучше уколоть своего ближняго, чем отслужить вечерню. В этом балете он мастерски выставил на показ маленькие таланты Василия и многоценные достоинства Камаша.

Услышав это Санчо воскликнул: "королю и петух, я стою за Камаша".

- Сейчас видно, что ты мужик, отвечал Дон-Кихот, и всегда готов кричать да здравствует тот, кто победил.

с гусьми и курами, которых принялся весьма мило и рьяно пожирать. "Ты стоишь того, что имеешь и имеешь то, чего стоишь", отозвался он о талантах бедного Василия, уничтожая свой завтрак. "На свете", продолжал он, "существует только два рода и два состояния, как говорила одна из моих прабабушек: иметь и не иметь; покойница была всегда на стороне иметь. иметь, чем уметь, и осел, осыпанный золотом, кажется прекраснее любой неукрашенной лошади. Ныньче, повторяю вам, держу я сторону Камаша, потому что он кормит меня птицами, зайцами, кроликами и разными другими кушаньями; а от Василия пожива сегодня плоха.

- Кончил ли ты? спросил Дон-Кихот.

не это, то говорил бы я, кажется, теперь дня три.

- Молю Бога, Санчо, чтобы мне привелось увидеть тебя немым прежде, чем я умру - сказал Дон-Кихот.

- Судя потому, как мы двигаемся по дороге этой жизни, отвечал Санчо, может статься, что прежде чем вы умрете, я стану месить зубами землю, и тогда, пожалуй, слова не произнесу до разрушения мира, или, по крайней мере, до последняго суда.

тебя немым даже во сне, потому что, по закону природы, я должен умереть - раньше тебя.

с одинаковой силой и одинаково опустошает замки царей, как и хижины бедняков. Силы у этой госпожи больше, чем нежности, она ничем не брезгает, все кушает, все ей на руку, и наполняет свою котомку народом всякого звания и возраста. Это, ваша милость, жнец, который не знает ни минуты отдыха, а жнет себе и косит, везде и всегда, свежую и сухую траву. Она не жует, кажись, ничего, а сразу проглатывает и уничтожает все, что только видит перед глазами. У нее какой то собачий голод, которого никогда ничем не насытишь, и хотя нет у нее желудка, но можно подумать, что она больна водяной и хочет выпить жизнь всего живущого, как мы выпиваем кружку воды.

- Довольно, довольно, воскликнул Дон-Кихот. Оставайся на верху и не падай оттуда; все, что ты сказал о смерти выражено грубо, но так, что лучше не сказал бы любой проповедник. Санчо, повторяю тебе, если-бы у тебя, при твоем природном здравом смысле, было хоть немного выработанности и знания, ты смело мог бы отправиться проповедывать по белому свету.

- Кто хорошо живет, тот хорошо и проповедует, сказал Санчо; других проповедей я не знаю.

- Да и не нужно тебе никаких других, добавил Дон-Кихот. Одного только я не понимаю: начало премудрости есть, как известно, страх Божий, между тем ты боишься ящерицы больше чем Бога, и однако, по временам тоже мудрствуешь.

- Судите лучше о вашем рыцарстве, отвечал Санчо, и не поверяйте вы чужих страхов, потому что я также боюсь Бога, как любое дитя в нашем приходе. Не мешайте мне опорожнить эту кострюлю; право лучше заниматься делом, чем попусту молоть языком и бросать на ветер слова, за которые у нас потребуют отчета на том свете. Сказавши это, он принялся опоражнивать свою кострюлю с таким аппетитом, что соблазнил даже Дон-Кихота, который, вероятно, помог бы своему оруженосцу покончить с его курами и гусями, если-бы не помешало то, что разскажется в следующей главе.