Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Глава XXXII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Глава XXXII. (старая орфография)

Глава XXXII.

Весь дрожа, как в припадке падучей, задетый за живое, Дон-Кихот воскликнул: "место, где я нахожусь, присутствие этих высоких особ и уважение, которое я всегда питал и не перестану питать в духовным лицам, удерживают порыв моего справедливого негодования. И так как у приказных, духовных и женщин одно оружие - язык, поэтому я буду сражаться равным оружием с вами, - с вами, от кого я мог ожидать скорее спасительного совета, чем грубого упрека. Благонамеренное пастырское увещание могло быть сделано при других обстоятельствах и в другой форме, а те резкия слова, с какими вы публично только что обратились во мне, выходит из границ всякого увещания, ему приличнее быть мягким, нежели суровым, и не имея никакого понятия о порицаемом предмете, очень не хорошо называть совершенно незнакомого человека, без всяких церемоний, посмешищем и глупцом. Скажите мне, ради Бога, за какое именно безумство вы меня порицаете, отсылаете домой смотреть за хозяйством, заниматься женою и детьми, не зная даже есть ли у меня дети и жена? Ужели вы полагаете, что на свете делать больше нечего, как втираться в чужие дома и стараться властвовать там над хозяевами? и следует ли человеку, воспитанному в стенах какого-нибудь закрытого заведения, не видевшого света больше чем за двадцать или тридцать миль в окружности, судить о рыцарях и предписывать им законы? и неужели вы находите делом совершенно безполезным, даром истраченным временем, странствование по свету в поисках не наслаждений, а терниев; по которым великие люди восходят на ступени безсмертия? Если-бы меня считали глупцом умные, благородные, великодушные люди, это действительно произвело бы на меня неизгладимое впечатление, но если меня считают безумцем какие-нибудь педанты, ничего не смыслящие в рыцарстве, право, я смеюсь над этим. Рыцарем был я, рыцарем остаюсь и рыцарем я умру, если это будет угодно Всевышнему. Люди преследуют за свете разные цели: одними двигает честолюбие; другими грубая презрительная лесть; третьими лицемерие; четвертыми истинная религия. Я же прохожу жизненный путь мой по узкой стезе рыцарства, указанной мне моей звездой, и презирая богатство, но не славу, отмщаю зло, караю преступления, возстановляю правду, поражаю великанов, не страшусь привидений и никаких чудовищ. Я влюблен, но только потому, что странствующему рыцарю нельзя быть не влюбленным; в тому же я люблю не чувственно, а платонически. Намерения мои направлены в хорошим целям, делать всем добро, никому не делая зла. И достоин ли тот, кто думает и действует подобно мне, названия глупца - предоставляю судить их сиятельствам герцогу и герцогине.

- Отлично, ей Богу, отлично, воскликнул Санчо; и не говорите ни слова больше, потому что нечего больше говорит, нечего думать, нечего утверждать. К тому же, если этот господин сомневается в том, были ли когда нибудь на свете странствующие рыцари, то что-ж удивительного, если он ни слова не смыслит в том, о чем говорит.

- Не ты ли, любезный, этот Санчо Пансо, спросила духовная особа, о котором уши всем прожужжали, и не тебе ли господин твой обещал подарить остров?

"знайся с хорошим человеком и сам ты будешь хорошим; из тех, которые, как говорится, водятся не с тем, с кем родились, а с кем ужились; из тех наконец, о которых сказывается: "кто стоит под хорошим деревом, тот стоит в хорошей тени". Я пристал к своему господину, следуя за ним вот уже несколько месяцев и стану когда-нибудь другим им самим, если на то будет воля Господня. Да здравствует же он, я да здравствую я! у него не будет недостатка в царствах, а у меня в островах.

- Конечно не будет, воскликнул герцог, и я, от имени господина Дон-Кихота, дарю тебе, Санчо, один свободный у меня теперь остров, не из дурных.

- Санчо! преклони колена и облобызай ноги его светлости за великую милость, которую он оказывает тебе, сказал Дон-Кихот своему оруженосцу.

Санчо поспешил исполнить приказание рыцаря. Это окончательно вывело из себя духовного. Встав из-за стола и не помня себя от досады и гнева он воскликнул: "ваша светлость! клянусь моим священным платьем, можно подумать, что вы такой же безумец, как эти грешники. И как не быть им безумцами, когда люди умные освящают их глупости. Оставайтесь же с ними, пока они будут в вашем замке; я же удалюсь отсюда, чтобы не видеть того, чего не могу исправить". С последним словом он вышел из комнаты, не сказав более ни слова, не скушав ни одного куска и не слушая никаких просьб и приглашений остаться. Правда, герцог не слишком то и останавливал его, готовый расхохотаться над невежливым гневом почтенной особы.

Нахохотавшись вдоволь, герцог сказал Дон-Кихоту: "благородный рыцарь львов! вы так ловко и победоносно ответили вашему противнику, что совершенно уничтожили нанесенное вам, повидимому, оскорбление; в сущности вас никто не оскорбил, потому что духовные лица, подобно женщинам, не могут никого оскорбить; это вам, вероятно известно."

Между оскорблением и обезчещением та разница, как это известно вашей светлости, лучше чем мне, что обезчестить можно только по праву, оскорбить же может всякий кого ему угодно, но только это оскорбление не может считаться безчестием. человек, например, идет спокойно по улице, на него неожиданно нападают десять вооруженных людей и наносят ему несколько палочных ударов; он схватывается за оружие, чтобы исполнить свой долг, то есть отмстить, но число неприятелей не позволяет ему сделать этого. Человек этот, конечно, оскорблен, но не обезчещен. Или например, мне нанесут удар сзади, и прежде чем я успею обернуться, негодяя уже и след простыл. Это тоже оскорбление, но не обезчещение, потому что последнее нужно доказать и подержать. И если-бы человек, ударивший из-засады, не убежал, а остался на месте и встретился лицом в лицу с врагом, то, без сомнения тот, кого он ударил, был бы не только оскорблен, но и обезчещен; оскорблен потому, что на него напали изменнически, обезчещен потому, что нападавший твердо ожидал своего противника, не убегая от него. По этому, я могу считать себя теперь, если хотите оскорбленным, но ни в каком случае обезчещенным. Женщины и дети, повторяю, не могут быть обезчещены, потому что не могут убегать и не имеют никаких поводов ожидать. Тоже можно сказать о служителях церкви; они безоружны, подобно женщинам и детям. По закону природы, они вынуждены защищаться, но нападать не могут. И хотя я только что сказал, будто могу считать себя оскорбленным, я отказываюсь теперь от своих слов и говорю, что оскорбленным я ни в каком случае считать себя не ногу; потому что тот, кого нельзя оскорбить, не может и сам оскорблять. И я не могу иметь и не имею ничего против этого господина, желавшого сделать мне дерзость. Жалею только, что он не обождал немного; я бы доказал ему, как сильно он ошибается, воображая, будто на свете не было и нет странствующих рыцарей. Если бы Амадис, или кто-нибудь из его безчисленных потомков услышал это, то его преподобие вероятно почувствовал бы себя теперь, не совсем хорошо.

- Да они бы разрезали его, как гранату или свежую дыню, воскликнул Санчо. Таковские это люди были, чтобы позволить себе на ногу ступать. Еслиб Рейнальд Монтальванский услышал, что городил этот сердитый человечек, так клянусь крестным знамением, он таким тумаком закрыл бы ему рот, что господин этот года три слова бы не вымолвил. Если не верит, пусть тронет их; тогда увидит, что это за господа такие.

Герцогиня умирала со смеху, слушая Санчо. Она находила его несравненно забавнее его господина, да и многие были тогда такого же мнения. Дон-Кихот успел между тем успокоиться, и обед кончился мирно. В ту минуту, когда встали из-за стола, в столовую вошли четыре девушки: одна несла серебряный таз, другая такой же рукомойник, третья два белых, как снег, полотенца, четвертая же, с засученными по локоть рукавами, держала в белых руках своих кусок неаполитанского мыла. Первая девушка подошла к Дон-Кихоту и поднесла таз под самый подбородок его; немного удивленный этим рыцарь вообразил, что вероятно такой здесь обычай, обрывать после обеда бороду вместо рук, и не говоря ни слова вытянул во всю длину свою шею; горничная, державшая рукомойник, в ту же минуту облила лицо его водой, а другая помылила ему не только бороду, но все лицо до самых глаз, которые послушный рыцарь принужден был закрыть. Герцог и герцогиня, не ожидавшие этой шутки, не догадывались, чем кончится странное умывание рыцаря, а между тем когда все лицо Дон-Кихота покрылось мыльной пеной, в руконойнике вдруг не оказалось воды, и Дон-Кихоту пришлось ожидать ее в таком виде, который ног разсмешить кого угодно. Все взоры были устремлены на него, и если никто не разсмеялся, взирая на длинную, более чем посредственно черную шею рыцаря, на его намыленное с закрытыми глазами лицо, то это можно было объяснить разве только чудом. Горничные стояли все время с опущенными глазами, не смея взглянуть на своих господ, задыхавшихся от гнева и смеха; они решительно не знали, что делать им? наказать ли дерзких горничных, или похвалить за шутку, доставившую такое смешное зрелище.

Наконец принесли рукомойник, и тогда вымыв Дон-Кихота и вытерев его полотенцем, четыре девушки присели перед ним и хотели было удалиться, но герцог опасаясь, чтоб рыцарь не догадался, что над ним потешаются, подозвал горничную с тазом и велел ей вымыть себя. "Только смотри", сказал он, "чтобы не было опять остановки за водой". Поняв в чем дело, горничная поторопилась подставить герцогу, также как Дон-Кихоту, таз под самую бороду, после чего четыре девушки принялись ныть, мылить и вытирать его, и сделав свое дело с глубоким поклоном удалились из столовой. Впоследствии узнали, что герцог дал себе слово наказать дерзких девчонок, еслиб оне не догадались исправить свою смелость, вымыв его самого.

Внимательно наблюдал Санчо за церемонией происходившого на глазах его умывания. "Пресвятая Богородице!" пробормотал он себе под нос; "уж не в обычае ли здесь мыть бороды и оруженосцам, также как рыцарям. Но только, клянусь Богом, бритва мне теперь нужнее мыла; и еслиб меня обрили здесь, то сделали бы мне величайшее одолжение".

- Слышал я. ваше сиятельство, ответил Санчо, что у больших господ после обеда льют на руки воду, а здесь так вот бороду мылют; много значит нужно прожить на свете, чтобы многое увидеть. Сказывают также, что тот, кто много живет, много претерпевает, но такое умыванье, какое видел я недавно, можно назвать скорее удовольствием, чем бедой.

- Что-ж? если тебе угодно, сказала герцогиня, я велю моим горничным намылить и вымыть тебя хоть в щелоке.

- Теперь довольно было бы для меня побриться, отвечал Санчо, а что будет потом один Бог знает.

- Слышите, сказала герцогиня метр д'отелю; потрудитесь исполнить желание Санчо.

рыцарстве и боевых подвигах.

Герцогиня просила Дон-Кихота подробно описать ей красоту Дульцинеи. "Судя потому, что говорят о ней, дама ваша должна быть очаровательнейшей красавицей не только в целом мире, до даже во всем Ламанче", добавила она.

Дон-Кихот со вздохом ответил ей: "еслиб я мог вынуть из груди моей сердце и положить его перед вами, герцогиня, на этот стол, я избавил бы себя от труда говорить о том, что трудно даже вообразить. На моем сердце вы бы увидели всецело отпечатлевшийся образ Дульцинеи. Но к чему стану я описывать черту за чертой, точку за точкой, прелести этой несравненной красавицы? это тяжесть, достойная иных плечей; это красота, достойная быть нарисованной на полотне и дереве кистями Тимонта, Парровия и Апеллеса; это образ, достойный быть вырезанным резцом Лизиппы на мраморе и стали; и достойно восхвалить ее могла бы только реторика Цицерона и Демосфена.

- Что это такое реторика Демосфена? спросила герцогиня; этого слова я никогда не слыхала.

- Демосфен и Цицерон были величайшими ораторами в мире, герцогиня, ответил Дон-Кихот, и реторика их называется Демосфеновской и Цицероновской.

легкий эскиз её, не более, и тогда, я уверен, он пробудил бы зависть в сердцах первых красавиц.

- Я бы вам охотно описал ее, ответил рыцарь, еслиб несчастие, постигшее Дульцинею, не уничтожило в моей памяти её образа. Увы! несчастие Дульцинеи таково, что я чувствую себя способным теперь более оплакивать чем описывать ее. Отправившись несколько дней тому назад поцаловать руки, получить перед третьим выездом моим её благословение и узнать волю моей дамы, я нашел не ту женщину, которую искал. Я нашел Дульцинею очарованной, превращенной из принцессы в крестьянку, из красавицы в урода, из ангела в дьявола; благоуханное дыхание её превратилось в смрадное, изящество в грубость, скромность в нахальность, свет в мрак, наконец Дульцннея Тобозская превратилась в грубое, отвратительное животное.

- Пресвятая Богородице! воскликнул герцог; какой же это мерзавец сделал миру такое зло? Кто отнял у этой женщины радовавшую ее красоту и скромность? Кто лишил ее прелестей ума, составлявших её наслаждение?

- Кто же, отвечал Дон-Кихот, если не злой волшебник, один из многих, преследующих меня врагов; один из этих неверных, посланный в мир все омрачать, затмевать подвиги добрых и возвеличивать злых? Волшебники преследовали, преследуют и не перестанут преследовать меня, пока не низвергнут и меня и мои великие рыцарские подвиги в глубокую бездну забвения. Они ранят и поражают меня всегда в самое больное место: - согласитесь сами, отнять у странствующого рыцаря даму, это все равно что лишить его глаз, которыми он смотрит, лишить озаряющого солнца и питающого его вещества. Я говорил уже иного раз и повторяю теперь, что странствующий рыцарь без дамы подобен дереву без листьев, зданию без фундамента, тени без предмета, кидающого ее от себя.

- Без сомнения, сказала герцогиня; но если верить недавно появившейся истории ваших дел, возбудившей такой всеобщий восторг, то нужно думать, благородный рыцарь, что вы никогда не видели Дульцинеи, что эта дама не этого мира, что она родилась в вашем воображении, украшенная всеми прелестями и совершенствами, какими вам угодно было наделить ее.

разрешения которых не следует доходить. Не я произвел на свет мою даму, но я постигаю и созерцаю её, полную тех совершенств, которые могли бы прославить женщину во всей вселенной. Она красавица в полном смысле слова; строга и величественна, но не горда; влюблена без чувственных помыслов; благодарна из вежливости и вежлива по врожденному благородству чувств; наконец, она женщина знатного рода; говорю это потому, что на благородной крови красота отражается с большим блеском, чем на простой.

- Вы совершенно правы, вмешался герцог, но господин Дон-Кихот позволит мне сообщить ему некоторые мысли, родившияся во мне при чтении истории его подвигов. Соглашаясь, что Дульцинея существует в Тобозо, или вне Тобозо, и что она действительно такое совершенство, каким вы только что изобразили ее, нужно признаться однако, что знатностью рода она не может равняться с Орианами, Аластраиарами, Мадазимами и другими подобными им дамами, которыми наполнены рыцарския истории.

- На это я отвечу вам, сказал Дон-Кихот, что Дульцнея дочь своих дел, что достоинства искупают происхождение, и что добродетель в человеке незнатном достойна большого уважения, чем порок в знатном. К тому же Дульцинея обладает такими достоинствами, которые могут возвести ее на ступени трона и вручить ей скипетр и корону; вам известно, герцог, что добродетели прекрасной и благородной женщины могут творить на свете чудеса. И она, духовно, если не наружно, заключает в самой себе величайшее предназначение.

- Господин Дон-Кихот, сказала герцогиня, так верно попадает в цель, что возражать ему нет никакой возможности. И отныне и не только сама буду верить, но заставлю у себя в доме всех, в том числе герцога моего мужа, если это окажется нужным, верить тому, что на свете существовала и существует Дульцинея Тобозская, что она совершеннейшая красавица, знатного рода, достойная иметь своим слугою такого рыцаря, как господин Дон-Кихот; выше этого я ничего не могу сказать в похвалу этой даме. И при всем том у меня остается маленькое сомнение и недоверие к Санчо. Если верить вашей напечатанной истории, то оруженосец ваш, посланный от вас с письмом в Дульцннее, застал ее, как он говорил, занятую провееванием ржи; это порождает во мне некоторое сомнение на счет знатности вашей дамы.

- Герцогиня! я должен заметить вам, ответил Дон-Кихот, что все, или почти все, происходит со мною не совсем обыкновенным образом, совершенно не так, как с другими странствующими рыцарями; такова видно воля судьбы, или, быть может, преследующого меня злого волшебника. Вам очень хорошо известно, что все знаменитые странствующие рыцари обладали каким-нибудь чудесным свойством: один рыцарь не мог быть очарован, другого, как например, знаменитого Роланда, одного из двенадцати перов Франции, нельзя было ранить; о нем рассказывают, будто он мог быть уязвлен только в левую пятку острием толстой булавки. И в Ронсевальской долине Бернард-дель-Карпио, видя, что он не может поразить своего противника железом, приподнял его обеими руками на воздух и задушил, как Геркулес - свирепого великана, Антеона, названого сыном земли. Из всего этого и заключаю, что вероятно и я обладаю какой-нибудь особенной - таинственной силой. Не скажу, чтобы меня не могли ранить, нет; тело у меня довольно нежное и нисколько не неуязвимое, это мне известно по опыту. Не скажу также, чтобы и не мог быть очарован, потому что я видел себя в клетке, в которую целый мир не мог бы замкнуть меня, и в которой я мог очутиться только очарованным. Но так как я успел разочаровать себя, то твердо уверен, что теперь никто не очарует меня. Поэтому преследующие меня волшебники, видя, что они не могут ничего сделать со мною самим, решились мстить мне на самых дорогих для меня на свете существах; они вознамерились лишить меня жизни, отравив жизнь той, которой я дышу. И это заставляет меня думать, что когда оруженосец мой приносил от меня письмо моей даме, волшебники превратили ее тогда в грубую крестьянку, заставив Дульцинею заниматься таким недостойным её делом, как провеевание ржи. Я впрочем сказал уже что-то были жемчужины востока, а вовсе не зерна ржи, или пшеницы. Чтобы окончательно убедить в этом вашу светлость, а скажу вам, что проезжая несколько дней тому назад через Тобозо, и никак не мог отыскать дворца Дульцинеи, и на другой день, когда оруженосец мой, Санчо, видел мою даму, в её настоящем виде, мне она показалась отвратительной крестьянкой, и олицетворенная скромность превратилась в моих глазах в олицетворенную наглость. Так как я сам не очарован, да и не могу быть больше очарованным, то дело ясно, что очарована, поругана, изменена моя дама; на ней решились вымещать свою злобу враги мои; и о ней стану я проливать безпрерывные слезы, пока не разочарую ее. Пусть же никто не обращает внимания на то, что говорит Санчо о ржи, потому что если образ Дульцинеи могли изменить для меня, почему не могли сделать этого и для него? Дульцинея - женщина знатного происхождения; она принадлежит к благородному семейству в Тобозо, в котором можно отыскать довольно знатных, древних фамилий; хотя, конечно, знатность её не такого рода, чтобы могла прославить в будущем родину её, подобно тому как прославила Елена Трою и Кава Испанию, хотя, быть может, моя дама прославит родину свою более славным образом. Герцогиня! продолжал Дон-Кихот; мне хотелось бы также убедить вашу светлость, что Санчо решительно лучший оруженосец, какой служил когда бы то ни было странствующему рыцарю. У него встречаются порой такия выходки, что решительно недоумеваешь: простоват он или лукав? он мастер озадачить вас таким хитрым намеком, что нужно признать его или весьма остроумным шутником, или положительным невеждой; человек этот во всем сомневается и между тем всему верит; и в ту минуту, когда я думаю, что вот. вот, он окончательно погрязнет в своей глупости, он вдруг промолвит такое словечко, которое вознесет его превыше облаков. И я не променяю его ни на какого оруженосца в мире, хотя-бы мне давали целый город в придачу. Не знаю только, хорошо ли я сделаю, послав его управлять тем островом, который вы дарите ему. Я, впрочем, вижу в нем некоторые способности в управлению, и думаю, что если немного подъучить его, так он с умеет управлять своим государством не без пользы для своих подданных, подобно тому как король управляет своей страной не без пользы для своего народа. Многочисленные примеры показывают, что правителю не нужно обладать ни особенными талантами, ни особенной ученостью. Мы видим вокруг себя правителей, едва умеющих читать, и однако управляющих. как орлы. Тут главное дело в том, чтобы они были исполнены честных намерений и желанием быть везде и во всем справедливыми. Правитель не может остаться без советников; руководя его действиями, они будут указывать ему, что и как должен он делать, сами уподобляясь нашим губернаторам, а не юрисконсультам, отправияющим правосудие при посредстве ассесоров. Я посоветую прежде всего Санчо не брать ничего, не принадлежащого ему, и не уступать ничего своего; кроме того я подам ему еще несколько других советов, они остаются пока в голове у меня, но в свое время выйдут оттуда на свет для пользы Санчо и для счастия того острова, которым он станет управлять.

или лучше сказать бездельников, из кухни: один из них, хотел, во что бы то ни стало, подставить Санчо, под подбородок миску с какими то помоями, между тем как другой, такой же бездельник, собирался умыть его.

- Что это значит? спросила герцогиня. Что вы хотите делать? Как смеете вы не обращать внимания на губернатора?

- Они не позволяют вымыть себя, как это в обычае у нас, и как изволили вымыться мой господин и его господин, ответил цирюльник.

- Нет, я очень хочу вымыться только водою, а не помоями, воскликнул Санчо; и тоже хочу, чтобы полотенце было немного почище этой тряпки. Между мною и моим господином не такая огромная разница, чтобы его умывали ангельской водой, а меня дьявольскими помоями. Обычаи, которых держатся в герцогских замках тем и хороши, что от них никому не становится тошно, а здешний обычай умывать помоями, хуже наказания, налагаемого на кающихся грешников. У меня борода, слава Богу, чиста, и не нуждается в таких прохлаждениях. И кто осмелится коснуться волоса на моей голове, то есть на моей бороде, тому я дам такую, говоря с полным уважением ко всем, затрещину, что кулак мой останется в его черепе, потому что подобные угодливости и умывания, какими потчуют меня здесь, похожи скорее на разные злые проделки, чем на предупредительность в гостям.

Герцогиня умирала со смеху, слушая Санчо и глядя на него; Дон-Кихот же, не с особенным удовольствием взиравший на своего оруженосца, покрытого какой-то тряпкой и окруженного разными бездельниками, встал с своего места, низко поклонился герцогу и герцогине, как-бы испрашивая у них позволения говорить, и обернувшись затем в грубиянам сказал им строгим голосом: "оставьте, пожалуста, в покое моего слугу, и уйдите туда, откуда пришли, или куда вам будет угодно. Мой оруженосец также чист, как всякий другой, и эти помои не для его бороды. Прошу вас послушать меня, потому что ни он, ни я не любим шуток".

"пусть попробуют они подойти во мне, и если я подпущу их, так теперь значит ночь, а не день. Принесите гребень, или что хотите. и поскребите мне бороду, но если по прежнему станут лезть ко мне с какими-то тряпками, так пусть лучше погладят меня против шерсти".

- Санчо Пансо совершенно прав, сказала герцогиня, и будет прав, чтобы он не сказал. Он чист и не нуждается в умывании; а вы лентяи и неучи поступили, не знаю, сказать ли? - слишком дерзко, осмелившись поднести такой особе деревянную миску и какие-то тряпки, вместо голландского полотенца и золотого таза. Вы не могли грубияны, невежи, скрыть зависти вашей к оруженосцу странствующого рыцаря.

Не только мальчуганы, но даже сам метр-д'отель приняли слова герцогини за чистую монету и опустив носы, со стыдом поспешили снять с шеи Санчо тряпку и уйти из столовой. Избавившись заступничеством герцогини от страшной, по его мнению, опасности. Санчо поспешил на коленях поблагодарить ее. "Великия милости", сказал он ей, "исходят от великих господ, и за ту милость, которую ваша светлость только что оказали мне, а могу отплатить только желанием видеть себя поскорее посвященным в странствующие рыцари, чтобы все дни моей жизни посвятить служению вашей сиятельной особе. Я простой крестьянин, Санчо Пансо, имею жену и детей и служу оруженосцем. Если и могу чем-нибудь услужить вашему величию, то я поспешу исполнить ваши приказания прежде, чем вы успеете отдать их.

- Сейчас видно, Санчо, ответила герцогиня, что ты учился вежливости в школе самой вежливости, - у господинат воего Дон-Кихота, который должен считаться цветом изящества и сливками любезности или, как ты говоришь, угодливости. Да хранит Бог такого господина и такого слугу; одного - как путеводную звезду странствующого рыцарства, другого, как светило оруженосной верности. Умойся же, любезный Санчо, и в благодарность за твою любезность, я постараюсь, чтобы герцог, муж мой, дал тебе, как можно скорее обещанный остров.

По окончании этого разговора Дон-Кихот отправился отдохнуть; - Санчо же герцогиня сказала, что если он не слишком хочет спать, так он доставит ей большое удовольствие, отправившись поболтать с нею и с придворными женщинами её в одну прохладную залу замка. Санчо ответил, что летом он имеет обыкновение всхрапнуть, после обеда, часа три, четыре, но чтобы только угодить чем-нибудь её светлости, он готов из кожи лезть и не спать сегодня ни одной минуты, исполняя все, что герцогине угодно повелеть ему. Герцог между тем сделал новые распоряжения касательно того, как должно было принимать у него в замке Дон-Кихота, желая ни в чем не отступать от того церемониала, с каким принимали в замках древних странствующих рыцарей, по сказанию историков их.