Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Глава XXXIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Глава XXXIX. (старая орфография)

Глава XXXIX.

Всякое слово, сказанное Санчо, приводило в восторг герцогиню и выводило из себя Дон-Кихота, и он велел наконец своему оруженосцу замолчать.

- После многих спросов, запросов и ответов, продолжала Долорида, великий викарий, принимая во внимание, что инфанта не отказывается ни от чего, сказанного ею прежде, решил дело в пользу дон-Клавио и объявил инфанту его законной супругой. Это до такой степени огорчило королеву дону-Магонцию, мать инфанты Антономазии, что через три дня мы ее похоронили.

- Она должно быть умерла? заметил Санчо.

- Но мы видели господин оруженосец, ответил Санчо, как хоронили людей в обмороке, считая их мертвыми, и этой королеве Магонции, как мне кажется, тоже лучше было бы очутиться в обмороке, чем в могиле; потому что пока человек живет от всего можно найти лекарство. К тому же, инфанта эта не таких же ужасов наделала, чтобы было от чего умирать. Другое дело, еслиб она вышла замуж за какого-нибудь пажа или лакея, как это случается с другими девицами, тогда, конечно, беде уже нельзя было бы пособить, но выйти за муж за такого прекрасного рыцаря и дворянина, каким представили его нам, так если даже это глупость, все же не Бог знает какая. И если верить словам моего господина, который стоит здесь и не позволит мне соврать, то выходит, что так же как из монахов делают епископов, так из рыцарей, особенно если они странствующие, делают императоров и королей.

- Ты прав, Санчо, заметил Дон-Кихот; странствующий рыцарь, при малейшей удаче, может очень легко сделаться величайшим владыкою в мире. Но прошу вас, дона-Долорида, продолжайте ваш рассказ; вам осталось, если не ошибаюсь, рассказать горечь этой сладкой до сих пор истории.

- Да, да, горечь! воскликнула графиня, такую горечь, в сравнении с которой полынь покажется сладкою и лавровый лист вкусным.

- Едва мы успели похоронить, продолжала она, не обмершую, а действительно умершую королеву; едва успели мы покрыть ее землей и сказать ей последнее прости, как вдруг на могильном холме её появился верхом, на деревянном коне, молочный брат Магонции, жестокий великан, и в добавок волшебник, Маламбруно. Чтобы отмстить смерть своей молочной сестры, наказать дерзость дон-Клавио и слабость Антономазии, он при помощи своего проклятого искуства оставил очарованными обоих любовников на самой могиле королевы, обратив Антономазию в бронзового урода, а любовника её в страшного крокодила из какого-то неизвестного металла. Посреди их он воздвиг столб, тоже из неизвестного металла, на котором было написано по сириански, в переводе на язык вандайский и потом на испанский выйдет следующее: Вынув потом из ножен широкий и неизмеримый меч свой и схватив меня за волосы, он намеревался пронзить мне горло и снести с плечь мою голову. Мой голос замер, я вся затряслась и почувствовала себя очень не хорошо; сделавши, однако, над собою некоторое усилие, я сказала ему дрожащим голосом что-то такое, что остановило исполнение его жестокого намерения. Велевши за тем привести из дворца всех этих дам, выругав нас за наши грехи и горько попрекнув обычаи дуэний, ихнюю хитрость, ихния нечистые проделки и еще более нечистые интриги; обвинив их всех, таким образом, в моей вине, он сказал, что не хочет предавать нас смертной казни, во предает другим, более продолжительным мукам, именно нескончаемой гражданской смерти. В ту минуту, как он проговорил это, мы почувствовали, что на наших лицах открылись все поры, и что нас, как будто кололи иголками в эти места; мы поспешили поднести наши руки в лицу, и тогда заметили, что все мы сделались такими, какими вы нас видите".

В ту же минуту Долорида и другия дуэньи приподняли вуали и открыли бородатые лица с самыми разнообразными бородами: русыми, черными, седыми, белыми.

Увидев бородатых женщин, герцог и герцогиня поражены были, повидимому, несказанным удивлением, Дон-Кихот и Санчо не верили глазам своим, остальные зрители просто ужаснулись. Трифалды между тем продолжала: "вот как наказал нас жестокий, безчеловечный Маланбруно. Он покрыл свежесть и белизну наших лиц своими жесткими шелками, и зачем не снял он наших голов своим страшным мечом. Вместо того, чтобы омрачить свет наших лиц густой, покрывающей нас щетиной; ведь если мы станем считать, господа.... то есть, я хочу сказать, я бы хотела это сказать с глазами, водоточивыми, как фонтаны, но моря слез, извлеченных из наших глаз постоянным видом нашего несчастия, сделали их сухими теперь, как тростник - поэтому я спрошу вас без слез: где может показаться бородатая дуэнья? какой отец, какая мать сжалятся над нею? кто заступится за нее? потому что, если даже в то время, когда кожа у нее хорошо вылощена и выштукатурена разными косметиками, ей трудно найти покровителя, что же должно статься с нами несчастными теперь? О, дуэньи, спутницы и подруги мои! видно родились мы под несчастной звездой и под роковым влиянием зачаты мы в утробе матери". С последним словом Трифалды упала в притворный обморок.