Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Глава LIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Глава LIV. (старая орфография)

Глава LIV.

Герцог и герцогиня не думали оставлять без внимания вызова, сделанного Дон-Кихотом их вассалу, соблазнившему дочь донны Родригез, но вызванный противник Дон-Кихота был во Фландрии, куда он бежал, спасаясь от такой тещи, как донна Родригез, и потому герцог задумал подставить вместо его гасконского лакея Тозилоса, научив его, что должен он делать на предстоявшем ему поединке. На третий день герцог сказал Дон-Кихоту, что вооруженный как следует противник рыцаря явится через четыре дня принять предложенный ему бой и с оружием в руках будет утверждать, что дочь донны Родригез лжет на половину и даже в целом, говоря, будто он дал слово жениться на ней. С невыразимым удовольствием выслушал это Дон-Кихот, обещая себе со славой выдержать этот бой. Он считал великим счастием для себя открывавшуюся ему возможность показать хозяевам замка, как велика сила его руки; с восторженной радостью ожидая боя, ему казались четыре дня ожидания четырьмя веками. Но пусть проходят эти дни также, как многое прошло на свете, мы оставим пока Дон-Кихота и возвратимся к полу-грустному, полу-довольному Санчо, возвращавшемуся к своему господину, общество которого ом предпочитал управлению всевозможными островами.

Немного удалившись от своего острова, - Санчо, правду сказать, никогда не приходило в голову справиться, где он губернаторствовал: на острове-ли, в городе, в местечке, в деревне, - он увидел на дороге шесть нищих пилигримов с их странническими посохами, из тех, которые поя вымаливают милостыню. Поровнявшись с Санчо, они выстроились в два ряда и принялись петь на своем языке. Ничего не понимая в нем Санчо разобрал только одно слово милостыня, объяснившее ему все остальное; человек, по словам Сид Гамеда, чрезвычайно сострадательный, он вынул из котомки ломоть хлеба с куском сыра, которым запасся на острове, и подал его нищим, показав им знаками, что ничего другого у него нет. Нищие с радостью взяли подаяние, восклицая: гельт, гельт.

"Я не понимаю, что вам нужно, добрые люди", сказал Санчо. В ответ на это один пилигрим вынул из-за пазухи кошелек и показал Санчо, что братия просит денег. Приложив большой палец в горлу и разставив в воздухе остальные, Санчо дал этим понять нищим, что в кармане у него нет ничего; и приударив затем своего осла поехал дальше. Но один из нищих, оглядев его с ног до головы, бросился в след за ним, схватил его за пояс и громко закричал Санчо на чистом испанском языке: "Боже! кого я вижу, неужели это добрый сосед мой Санчо Пансо? Да, это он, без всякого сомнения, потому что я не сплю и не пьян". Санчо был очень удивлен, услышав, что его называют по имени и увидев, что его обнимает какой-то нищий пилигрим. Молча - долго и внимательно смотрел он на него, но не мог узнать, кто это.

- Брат Санчо Пансо, сказал нищий, разве не узнаешь ты соседа твоего мориска Рикота, разнощика из твоей деревни?... Услышав это, Санчо стал пристально вглядываться в нищого, и мало-по-малу узнал знакомые черты своего земляка. Не сходя с осла, он сказал, обнимая Рикота: "какой же чорт мог бы узнать тебя, Рикот, в этом платье? Кто это так нарядил тебя и как решился ты прийти в Испанию; - ведь если тебя поймают здесь, не сдобровать тебе".

- Если ты не выдашь меня, Санчо, ответил пилигрим, никто, я уверен, не узнает меня в этом виде. Но сойдем с дороги и отправимся в этот лесок; там мы отдохнем и закусим. Ты тоже закусишь с моими хорошими товарищами, и я разскажу тебе, что случилось со мною, со дня моего ухода из деревни, после приказа его величества, грозившого последним остаткам нашей несчастной нации.

Санчо охотно согласился на это, и Рикот, переговорив с своими товарищами, отправился в лесок, расположенный недалеко от большой дороги. Там пилигримы, все молодые, красивые люди, кроме престарелого Рикота, сложили на землю посохи, скинули свои дорожные плащи и, оставшись в одних камзолах, уселись на земле, вынули котомки, плотно набитые провизией, за две версты возбуждавшей жажду, и разложили за тем на травяной скатерти хлеб, соль, ножи, орехи, овечьи сыры и кости от окороков, которые можно было если не грызть, то по крайней мере сосать. Кроме того они достали икру, вещество сильно возбуждающее жажду и вдоволь олив, правда сухих и без всякой приправы, но вкусных и удобных и для жевания в свободное время. Но всего ярче сияли на этом банкете шесть мехов вина; - каждый пилигрим достал из своей котомки по одному меху, и сам добрый Рикот, преобразившийся из мориска в немца, достал также свой мех, - по величине он мог поспорить с пятью остальными. За тем пилигримы принялись медленно, но с большим апетитом закусывать, отведывая куски разных яств острием ножа. Закусивши они приподняли руки с мехами вина, устремили глаза к небу и, качая головами, приложили горлышки бутылок ко рту. Показывая этим сколько удовольствия доставляет им такого рода занятие, они оставались в одном положении несколько времени, вливая в себя вино. Глядя на это, Санчо чувствовал себя как нельзя более довольным, и взявши у Рикота мех с вином, принялся распивать его с таким же удовольствием, как и остальная компания. Четыре раза меха подносили во рту, в пятый поднести их было невозможно; в общему горю они стали сухими и плоскими, как тростник. От времени до времени каждый из пилигримов соединил правую руку свою с рукою Санчо, говоря: "испанцы и немцы в дружеской компании, на что Санчо отвечал: клянусь Богом, правда. попойки стал началом сна, и пилигримы захрапели на траве, служившей им скатертью и столом. Не спали только Санчо и Рикот, потому что они больше ели, чем пили. Отошедши немного в сторону, они уселись под буком, и тем временем, как товарищи его пилигримы сладко спали себе, Рикот чистым испанским языком, не примешивая ни одного маврского слова, рассказал Санчо Пансо свою историю:

- Ты очень хорошо знаешь, друг мой и приятель Санчо, говорил он, в какой ужас привел нас эдикт его величества, изданный против нашей бедной нации; мне, по крайней мере, казалось, что наказание со всею силою обрушилось на меня и на детей моих ранее того времени, которое назначено было нам для оставления Испании. Как человек, знающий что его должны выпроводить из его дома, я благоразумно позаботился приискать себе другой, в который бы я мог переселиться. Раньше других я решился покинуть Испанию один, и отправился отъискивать такое место, куда бы я мог спокойно отвезти семейство, без той торопливости, с какою приходилось отправляться из Испании другим Морискам. Я и другие старики наши догадались, что этот указ был не простой угрозой, как думали некоторые, но настоящим законом, который будет исполнен в свое время; в особенности убедился я в этом, узнавши о таких безумных и преступных замыслах некоторых Морисков, что энергическое решение короля казалось мне сделанным по вдохновению свыше. Не то, чтобы мы были преступны; между вами встречаются искренние христиане, но их было так немного, что они не могли составить противодействия противной стороне: призревать же стольких врагов в государстве, значило бы вскармливать на груди своей змею. И мы по справедливости изгнаны; - наказание легкое, по мнению некоторых, но в сущности самое ужасное, какому могли нас подвергнуть. Где бы мы ни были, мы будем оплакивать Испанию; все таки в ней мы родились и она стала нашей настоящей отчизной; в Варварийских и других странах Африки, где мы надеялись приютиться, где мы думали, нас встретят, как братьев, нас оскорбляют, с нами обращаются там хуже чем где бы то ни было. Увы! мы узнали счастие только тогда, когда потеряли его, и все мы так сильно хотели бы возвратиться в Испанию, что большая часть из наших, умеющих говорить по испански, воазращаются сюда назад, оставляя на произвол судьбы своих жен и детей; до того любим мы эту дорогую для нас страну: - теперь только познали мы, как сладка любовь к родине. Покинув, как я говорил тебе, свою деревню, я отправился во Францию, и хотя там нас приняли очень радушно, тем не менее я пожелал увидеть побольше стран прежде, чем решить где мне поселиться. Из Франции я отправился в Италию, потом в Германию, и мне показалось, что в Германии можно жить всего свободнее. Там каждый живет, как знает, никому дела нет до другого, и в большой части Германских земель господствует полная свобода совести. Я поселился в одной деревне, около Аугсбурга, и потом присоединился в этим пилигримам, приходящим каждогодно посещать святыни Испанския, на которые они смотрят, как на свой новый свет, разсчитывая здесь на хорошую и верную поживу. Пилигримы эти исхаживают обыкновенно почти всю Испанию вдоль и поперег, и нет ни одной деревни, где бы их не накормили и не напоили и где не собрали бы они, худо, худо, реал деньгами. Таким образом они возвращаются назад с сотнягой ефимков в кармане; обменяв их на золото и спрятав в свои посохи, или как-нибудь иначе, они относят эти деньги на родину, в глазах портовой и пограничной стражи, осматривающей путешественников на границе. Теперь, Санчо, я отправляюсь за своим богатством, которое я зарыл в землю; сделать это я могу безопасно, потому что деньги мои зарыты за деревней, потом хочу написать жене и дочери, или самому отправиться в ним из Валенсии в Алжир, и поискать там средств перевезти их во Францию, а оттуда в Германию, где Бог, будем надеяться, не оставит нас, потому что дочь моя Рикота и жена Франциска истинные католички, да и сам я более христианин, чем мавр, и ежедневно молю Бога, да просветит Он меня светом мудрости, чтоб я постиг как мне служить Ему. Удивляет меня только, почему жена и дочь моя отправились в Варварийския земли, а не во Францию, где оне могли бы жить, как христианки.

- Друг Рикот, ответил Санчо; должно быть нельзя было выбирать им где поселиться; их увез отсюда Жуан Тиопеио, брат твоей жены: он, ты знаешь, заклятый мавр, и увез их в лучшую, по его мнению, страну. Должен я сказать тебе еще, не напрасно ли ты друг мой, отправляешься за тем, что ты зарыл в землю; у жены твоей и шурина пропало, как говорили, много денег и жемчугу.

- Может быть, сказал Рикот; но только я знаю, что ничья рука не тронула того, что я зарыл; я никому не сказал, где я спрятал деньги, опасаясь какого-нибудь несчастия. И если ты хочешь, друг Санчо, отправиться со мною и помочь мне достать мои деньги, я дам тебе двести ефимков. Они пригодились бы тебе; я знаю, ты в нужде теперь.

- С большим удовольствием помог бы тебе, ответил Санчо, но только я человек не жадный, иначе я не выпустил бы сегодня утром из рук своих такого места, на котором мог бы украсить золотом стены своего дома, и раньше полугода вкушать с серебрянных блюд. Вот поэтому, да еще потому, что я бы изменил, как мне кажется, королю, помогая врагам его, я не отправлюсь с тобою, хотя бы ты не только пообещал мне двести ефимков, а отсчитал бы сейчас четыреста - чистыми деньгами.

- Губернатора такого острова, какого не найти на три мили кругом, сказал Санчо.

- Где же этот остров?

- Где! в двух милях отсюда; - остров Баратория.

- Что ты городишь, Санчо, сказал Рикот, могут ли быть на земле острова; острова на морях.

- А что выиграл ты, бывши губернатором?

- Выиграл уверенность, что я могу быть губернатором только стада коз и что богатства приобретаются на губернаторских местах ценою спокойствия, сна и даже пищи; губернаторы должны есть мало, особенно когда в ним приставлены доктора, которые должны заботиться о губернаторском здоровье.

- Не понимаю тебя, Санчо, ответил Рикот; кажется мне только, что ты городишь чепуху. какой чорт мог сделать тебя губернатором острова? Ужели кроме тебя на свете не нашлось губернатора? Замолчи, пожалуйста, да подумай, намерен ли ты отправиться со мною и помочь мне унести мое богатство, - то, что я оставил может быть названо богатством. Повторяю, я дам тебе столько, что тебе хватит на всю жизнь.

- Сказал я тебе, Рикот, что не хочу, ответил Санчо; будь доволен тем, что я не доношу на тебя и отправляйся с Богом своей дорогой, а я отправлюсь своей, помня эту пословицу нашу, что хорошо нажито, то теряется, а что дурно - то теряется вместе с тем, кто нажил его.

Она со слезами прощалась с друзьями своими, цаловала их и просила молиться за нее Богу и Пресвятой Его Матери. И так жалостно она плакала, что у меня самого слезы выступили на главах, хотя я от природы не плаксив. Клянусь Богом, многие хотели было укрыть ее у себя или похитить на дороге, и только страх ослушаться королевского приказа удержал их. Всех более влюблен в нее был Педро Грегорио; ты его знаешь: отец у него богат и он, как все говорили, сильно любил твою дочь. И с тех пор, как она уехала, никто не видел его у нас в деревне; все думают, не отправился ли он за нею, с намерением похитить ее на дороге. Но до сих пор, мы ничего не узнали о нем.

- Я всегда думал, что он любит мою Рикоту, но доверяясь ей вполне, я не боялся за нее. Ты знаешь, Санчо, наши женщины редко выходили за старых христиан, а дочь моя больше заботилась о том, чтобы быть христианкой, чем влюбленной и не обращала, как я думаю, внимания на ухаживания этого богатого наследника.

- И хорошо делала, он был не под пару ей, сказал Санчо: но пора нам проститься с тобою, Рикот: я тороплюсь, хочу сегодня вечером приехать в своему господину Дон-Кихоту.

- Бог с тобой, прощай брат Санчо, проговорил Рикот, вон и товарищи мои глаза уже протирают, и мне значит пора в дорогу. С последним словом старые знакомые нежно обнялись, поцеловались и отправились в противоположные стороны; Санчо - верхом на осле, а Рикот пешком с своим странническим посохом.