Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Глава LIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Глава LIX. (старая орфография)

Глава LIX.

В чистом, прозрачном ручье, протекавшем в тени густо насаженных деревьев, обрели Дон-Кихот и Санчо лекарство от пыли, которой покрыли их невежливые быки. Пустив пастись Россинанта и осла без сбруи и узды, господин и слуга сели на берегу ручья. Дон-Кихот выполоскал рот, умыл лицо и возстановил таким образом упадшую энергию своего духа. Санчо же обратился в котомке и достал оттуда то, что он называл своей провизией. Опечаленный рыцарь ничего не ел, а Санчо из вежливости не смел дотронуться до разложенных перед ним яств, прежде чем отведает их Дон-Кихот. Видя однако, что Дон-Кихот, погруженный в свои размышления, молчал, забывая о пище и о всяких жизненных потребностях, Санчо принялся набивать желудок свой хлебом и сыром; лежавшими у него под рукой.

- Ешь, друг Санчо, сказал ему Дон-Кихот; поддерживай свою жизнь; тебе это нужнее, чем мне, и допусти меня умереть под тяжестью моих размышлений, под ударами моей несчастной судьбы. Я рожден жить - умирая, а ты - умереть с кусом хлеба во рту, и чтобы ты убедился в этом, взгляни на меня в моей напечатанной истории, взгляни на меня прославленного в битвах, мягкого и предупредительного в моих действиях, уважаемого великими мира сего, искушаемого красавицами, и вот теперь, когда я ожидал получить наконец пальмовый венец, заслуженный моими подвигами и мужеством, я вижу себя истоптанным и измятым ногами нечистых животных, О, при этой мысли я скрежещу зубами и, презревая пищей, желал бы умереть с голоду, - этой ужаснейшей из смертей.

Набивая себе рот и двигая с невообразимой скоростью челюстями Санчо ответил: "вы значит несогласны, ваша милость, с этой пословицей: "околевай курица, но только сытой". Что до меня, то я вовсе не думаю убивать себя, а как кожевник стану тянуть кожу зубами, пока не сделаю того, что мне нужно; то есть, кушая, буду тянуть эту жизнь, пока она не достигнет поставленного ей небом предела. Нет ничего глупее, как отчаяваться, подобно вашей милости. Закусивши в плотную, да потом всхрапнувши на этом зеленом лугу, вы, верьте мне, ваша милость, встанете совсем другим человеком.

Дон-Кихот послушал Санчо, находя, что он советовал ему скорее как мудрец, чем как глупец.

- Если-бы ты захотел, друг мой, сделать для меня то, что я попрошу тебя, сказал он своему оруженосцу, ты б облегчил мои страдания и я обрадовался и успокоился бы скорее и плотнее. Санчо, тем временен как я буду спать, отойди в сторону и дай себе по голому телу триста или четыреста ударов Россинантовскими возжами в счет трех тысяч трехсот, назначенных для разочарования Дульцинеи. Стыдно же, в самом деле, оставлять эту даму очарованной по твоей нерадивости.

- Многое можно сказать на это, ответил Санчо; теперь лучше заснем, а там Бог скажет, что делать нам? Хладнокровно отхлестать себя по голодному, измученному телу это, ваша милость, очень тяжело. Пусть госпожа Дульцинея подождет; и когда она наименьше будет думать, она увидит меня исколотого ударами, как решето; до смерти же все живет на свете; этим я хочу сказать, что я живу еще и при жизни намерен исполнить то, что обещал.

Поблагодарив Санчо за его доброе намерение, Дон-Кихот закусил - немного, а Санчо - много; после чего наши искатели приключений легли и заснули, оставив двух нераздельных друзей Россинанта и осла свободно пастись на тучном лугу. Рыцарь и его оруженосец проснулись довольно поздно, сели верхом и пустились в путь, торопясь поспеть в какую-нибудь корчму; - они нашли ее, однако, не ранее, как проехавши с милю. В корчме, которую Дон-Кихот принял, против своего обыкновения, за корчму, а не за замок, наши искатели приключений спросили хозяина есть-ли у него помещение. Хозяин сказал, что есть такое спокойное и удобное, лучше какого не найти и в Сарагоссе, после чего Санчо отнес сначала свои пожитки в указанную ему комнату, ключь от которой дал ему хозяин, и отведши затем осла и Россинанта в конюшню, засыпав им корму и поблагодарив Бога за то, что господин его принял эту корчму не за замок, отправился за приказаниями к Дон-Кихоту, усевшемуся на скамье.

Между тем наступило время ужинать, и Санчо спросил хозяина, что даст он им закусить?

- Все, что угодно, сказал хозяин; воздушные птицы, земные животные, морския рыбы - всего у меня вдоволь.

- Не нужно так много, сказал Санчо, пары жареных цыплят с нас будет довольно; господин мой кушает немного, да и я не особенный обжора.

- Цыплят нет, сказал хозяин, потому что иного здесь коршунов.

- Ну так зажарьте курицу, но только понежнее.

- Курицу! пробормотал хозяин, я вчера послал штук пятьдесят куриц для продажи в город, но кроме курицы, приказывайте, что вам угодно.

- В таком случае за теленком или козленком дело верно не станет.

- Теперь вся провизия у меня вышла и нет ни теленка, ни козленка, сказал хозяин, но на будущей неделе всего будет вдоволь.

- Будьте здоровы, сказал Санчо; но готов биться об заклад, что сала и яйц найдется у вас вдоволь.

- Гости мои не могут, кажись, пожаловаться на память, ответил хозяин. Я говорю, что у меня нет ни кур, ни цыплят, а они просят яиц. Спрашивайте, ради Бога, чего-нибудь другого, и отстаньте от меня с вашими курами.

- Полноте шутить, воскликнул Санчо; говорите, что у вас есть и довольно переливать из пустого в порожнее.

- Есть у меня воловьи или телячьи ноги, сказал хозяин, похожия немного на бараньи, приготовленные с луком, чесноком и салон: варясь в печи оне сами просят скушать их.

- Давайте их всех сюда, воскликнул Санчо; я заплачу за них лучше всякого другого: - это блюдо самое по мне; и все равно воловьи или телячьи эти ноги, лишь бы оне были ноги.

- Я оставлю их для вас одних, сказал хозяин, к тому же здесь находятся теперь все люди порядочные, которые возят с собою провизию, кухню и поваров.

- Ужь не знаю, есть ли кто порядочнее моего господина, ответил Санчо, но его звание не позволяет ему возить с собою корзин с провизией и винами. Мы располагаемся с ним среди лугов и закусываем жолудями и ягодами.

Такого-то рода разговор вел Санчо с хозяином, и когда последний спросил оруженосца, это такой его господин? Санчо ничего не ответил на это. Между тем к ужину Дон-Кихот вошел в свою комнату, хозяин принес бараньи ноги, и рыцарь сел за стол.

Скоро в соседней комнате, отделенной от комнаты Дон-Кихота только легкой перегородкой, рыцарь услышал что этого говорит.

лиценцианта Алонзо Фернандо Авелланеда. Она появилась в то время, когда сам Сервантес писал вторую часть своего безсмертного произведения. По чрезвычайному сходству некоторых мест оригинала с подделкою, нужно думать, что в руках этого мнимого лиценцианта была рукопись 2-й части Дон-Кихота Сервантеса.}. Услышав свое имя, Дон-Кихот приподнялся со стула, и, весь обратившись в слух, стал слушать, что говорят про него.

- Дон-Жуан, ответил дон Иеронин, к чему читать эти глупости? Кто прочел первую часть Дон-Кихота, тот не может читать этой второй.

- И однако, сказал Дон-Жуан; нам все таки не мешало бы прочесть ее; нет такой дурной книги, в которой не было бы чего-нибудь хорошого. Одно мне не нравится в ней - это то, что Дон-Кихот перестает любить Дульцинего.

Услышав это, Дон-Кихот с негодованием воскликнул: "тому, кто скажет, что Дон-Кихот Ламанчский забыл или может забыть Дульцинею Тобозскую, я докажу равным оружием, что он сильно ошибается; Дон-Кихот не может забывать, а Дульцинея не может быть забываема. Девиз Дон-Кихота постоянство, а произнесенный им обет быть неизменно верным своей даме."

- Кто это говорит? спросили в другой комнате.

- Никто, другой, как сам Дон-Кихот Ламанчский ответил рыцарь, который станет поддерживать с оружием в руках не только все сказанное им, но даже все то, что он скажет: у хорошого плательщика за деньгами дело не станет.

В ту же минуту два благородных господина (по крайней мере за вид они казались такими) отворили дверь своей комнаты и один из них, кинувшись на шею Дон-Кихоту, дружески сказал ему: "ваш образ не может скрыть вашего имени, ни ваше имя вашего образа. Вы, без всякого сомнения, истинный Дон-Кихот Ламанчский, путеводная звезда странствующого рыцарства, вопреки тому автору, который вознамерился похитить у вас ваше имя и уничтожить ваши подвиги в этой книге." При последнем слове он взял из рук своего товарища книгу и передал ее Дон-Кихоту. Рыцарь взял книгу, молча перелистал ее и не много спустя отдал назад. В этом немногом, что я прочел здесь, сказал он, я нашел три несообразности: первое, несколько слов прочитанных в предисловии {В этом предисловии грубо ругают Сервантеса.}; во вторых её аррагонский язык, и в третьих, это особенно доказывает невежество автора, ложь в самом важном месте: он называет жену Санчо Пансо - Терезу Пансо - Марией Гутьерец {Здесь Сервантес не помнит, что он говорит.}; если же он лжет в главном, то можно думать, не лжет ли он и во всем остальном.

- Нечего сказать, славный историк, воскликнул Санчо; видно отлично знает он нас, если жену мою Терезу Пансо называет Марией Гутьерец. Ваша милость, возьмите, пожалуйста, эту книгу и посмотрите помещен-ли я там и изуродовано ли и мое имя.

- Должно быть вы - Санчо Пансо, оруженосец господина Дон-Кихота? сказал дон-Иероним.

- Да, я этот самый оруженосец и горжусь этим, ответил Санчо.

- Ну так, клянусь Богом, воскликнул дон-Иероним, историк этот описывает вас вовсе не таким порядочным человеком, каким я вижу вас. Он выставляет вас глупцом и нисколько не забавным обжорой, - словом далеко не тем Санчо, каким изображены вы в первой части истории господина Дон-Кихота.

- Прости ему Бог, ответил Санчо, лучше бы он оставил меня в моем углу и не вспоминал обо мне; устроить пляску можно только умеючи играть на скрипке и святой Петр только в Риме находится у себя дома.

Путешественники пригласили Дон-Кихота отъужинать вместе с ними, говоря, что в этой корчме нельзя найти кушанья, достойного такого рыцаря, как Дон-Кихот. Всегда вежливый и предупредительный, Дон-Кихот уступил их просьбам и поужинал вместе с ними, оставив Санчо полным хозяином поданного ему ужина. Оставшись один Санчо сел на верхнем конце стола, а рядом с ним хозяин, тоже большой охотник до воловьих ног;

За ужином Дон-Жуан спросил Дон-Кихота: вышла ли Дульцинея Тобозская замуж, родила ли, беременна ли она, или, храня обет непорочности, она помнит о влюбленном в нее рыцаре.

- Дульцинея чиста и невинна еще, сказал Дон-Кихот, а сердце мое более постоянно теперь чем когда-нибудь; отношения наши остаются по прежнему платоническими, но только увы! красавица превращена в отвратительную крестьянку. И он рассказал им во всей подробности очарование своей дамы, свое приключение в Монтезиносской пещере и средство, указанное мудрым Мерлином, для разочарования Дульцинеи, состоявшее, как известно в том, чтобы Санчо отодрал себя. С необыкновенным удовольствием слушали путешественники из уст самого Дон-Кихота его удивительные приключения. И они столько же удивлялись безумию рыцаря, сколько изяществу, с каким он рассказывал свои безумства, являясь то умным и мыслящим человеком, то заговариваясь и начиная городить чепуху; слушатели его решительно не могли определить, на сколько далек он от безумца и от мудреца.

Санчо между тем поужинал и, оставив хозяина, отправился в своему господину; "пусть меня повесят", сказал он, входя в комнату, "если автор этой книги не хочет разсорить нас. И если он называет меня, как вы говорите, обжорой, так пусть не называет хоть пьяницей".

- А он именно пьяницей и называет вас, перебил дон-Иероним. Не помню где и как, но знаю, что он выставляет вас не совсем в благоприятном свете.

- Поверьте мне, господа, ответил Санчо, что Дон-Кихот и Санчо, описанные в этой истории, совсем не те, которые описаны в истории Сид-Гамед Бененгели; - у Сид-Гамеда описаны мы сами: господин мой мужественный, благоразумный, влюбленный; я - простой, шутливый, но не обжора и не пьяница.

- Я в этом уверен, сказал Дон-Жуан, и скажу, что следовало бы запретить, еслиб это было возможно, кому бы то ни было, кроме Сид-Ганеда, описывать приключения господина Дон-Кихота, подобно тому как Александр не позволил срисовывать с себя портретов никому, кроме Аппеллеса.

- Портрет мой пусть пишет кто хочет, заметил Дон-Кихот, но только пусть не безобразят меня; - всякое терпение лопает наконец, когда его безнаказанно оскорбляют.

- Как можно безнаказанно оскорбить господина Дон-Кихота, ответил Дон-Жуан; какого оскорбления не отмстит он, если только не отразил его щитом своего терпения, которое должно быть могуче и широко.

В подобных разговорах прошла большая часть ночи; и хотя Дон-Жуан и его друг упрашивали Дон-Кихота прочесть еще что-нибудь в новой истории его и увидеть каким тоном поет он там, но Дон-Кихот на отрез отказался от этого. Он сказал, что считает книгу эту прочтенной им, негодной от начала до конца, и вовсе не желает обрадовать автора её известием, что ее читал Дон-Кихот. "К тому же," добавил он, "не только глаз, но даже самая мысль должна отворачиваться от всего грязного, гаерского и неприличного.

Дон-Кихота спросили, куда он намерен отправиться? "В Сарагоссу," сказал Дон-Кихот, "чтобы присутствовать на каждогодно празднуемых там играх". Дон-Жуан сказал ему на это, что в новой истории его описывается, как он, или кто-то другой прикрывшийся его именем, присутствовал в Саррагосе на турнирах и добавил, что это описание бледно, вяло, убого в описании нарядов, и вообще весьма глупо.

- И отлично сделаете, сказал дон-Иероним; в тому же в Барселоне тоже готовятся турниры, на которых вы в состоянии будете выказать вашу ловкость и мужество.

- Я тоже прошу об этом, сказал Санчо; быть может и я на что-нибудь пригожусь.

Простившись с своими новыми знакомыми, Дон-Кихот и Санчо воротились в свою комнату, изумив Дон-Жуана и Иеронима этим удивительным смешением ума с безумием. Они поверили, что это действительно Дон-Кихот и Санчо, вовсе не похожие на тех, которых описал аррагонский историк.

удобства и изобилие своего заезжого дома, или же держать в нем побольше припасов.