Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Глава LX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Глава LX. (старая орфография)

Глава LX.

Свежее утро обещало прохладный день, когда Дон-Кихот покидая корчму, просил показать ему дорогу в Барселону; о Сарагоссе он и не вспомнил, так сильно хотелось ему обличить во лжи этого нового, грубо обошедшагося с ним историка. В продолжении шести дней с ним не случилось в дороге ничего такого, что стоило бы быть описанным. Но за шестой день, удалясь с большой дороги, он был застигнут ночью в густом дубовом или пробковом лесу; - Сид Гамед говорит об этом не так определенно, как обо всем другом. Господин и слуга слезли с своих верховых животных, и Санчо, успевший уже четыре раза закусить в этот день, устроился себе под деревом и скоро захрапел. Но Дон-Кихот, бодрствовавший не столько от голоду, сколько под тяжестью своих размышлений, не мог сомкнуть глаз. Воображение его витало в многоразличных пространствах. То видел он себя в Монтезиносской пещере, то видел свою даму Дульцинею, превращенной в крестьянку и прыгавшую на осла, то слышались ему слова мудрого Мерлина, напоминавшия рыцарю о бичевании, которым можно было разочаровать Дульцинею. Его терзало это хладнокровие, эта безчувственность оруженосца, давшого себе до сих пор всего пять ударов, - капля в море в сравнении с тем, что он должен был дать себе. Волнуемый этими мыслями, он с досадою сказал себе: если Александр Великий, разсекая гордиев узел, сказал, что можно одинаково разрезать, как и развязать, и если это не помешало ему покорить всю Азию, то не понимаю, почему бы мне самому не отодрать Санчо. Если Дульцинея может быть разочарована только тогда, когда Самчо даст себе три тысячи и столько-то ударов, так не все ли равно, даст ли он их сам себе, или ему дадут их? все дело в том, чтобы дать их, а какой рукой, это все равно. Под влиянием этой мысли он устроил себе из Россинантовской узды род кнута, подошел в Санчо и принялся разстегивать ему штаны. Но чуть только он приступил к этому делу, как Санчо в ту же минуту пробудился, открыл глаза и тревожно спросил: "кто это?"

- Я, отвечал Дон-Кихот; я прихожу исправить твою небрежность и облегчить свои страдания. Я пришел отодрать тебя, Санчо, и немного разсчитаться за тебя с тяготеющим на тебе долгом. Дульцпнея погибает, ты ни о чем не думаешь, я умираю с горя; скидай же добровольно штаны и я отсчитаю тебе в этом уединенном месте тысячи две ударов.

- Нет, нет, воскликнул.Санчо, успокойтесь ваша милость, или мы наделаем такого шуму, что глухие услышат нас. Я должен отхлестать себя добровольно, а не насильно: и теперь у меня нет ни малейшей охоты приниматься за это дело; довольно если я дам вашей милости слово отхлестать и согнать с себя мух, когда мне будет угодно.

- Я не могу положиться на тебя, сказал Дон-Кихот, у тебя черствое сердце, и хотя ты виллан, но тело у тебя нежное; говоря это, Дон-Кихот силился развязать Санчо штаны. Но не тут то было. Санчо вскочил на ноги, обхватил своего господина руками, свалил его на землю и упершись правым коленом в грудь Дон-Кихота, взял его за руки, так что тот не мог ни двинуться, ни дохнуть. Напрасно Дон-Кихот хриплым голосом кричал ему: "изменник! что ты делаешь? ты возстаешь на своего господина? ты нападаешь на того, кто тебя кормит хлебон".

- Я не возвожу и не низвожу короля! ответил Санчо; я защищаю от своего господина самого себя. Оставьте меня в покое, не упоминайте пока ни о каких ударах и я вас пущу, или "ты умрешь изменник, враг дон-Санчо".

Дон-Кихот пообещал Санчо оставить его в покое, поклялся жизнью своих мыслей, что он не коснется и ворса на его камзоле и предоставит ему заботу отодрать себя когда ему будет угодно. Санчо встал и поспешно отошел в сторону, но прислонясь к дереву, он почувствовал, что кто-то дотрагивается до его головы. Протянув руку, он ощупал одетые человеческия ноги. Не помня себя от страха, он побежал укрыться вблизи другого дерева, но там случилось тоже самое, и испуганный оруженосец кликнул на помощь рыцаря. Дон-Кихот поспешил на зов Санчо и спросил, что испугало его? "Эти деревья наполнены человеческими руками и ногами", ответил Санчо. Прикоснувшись к деревьям Дон-Кихот сразу догадался в чем дело.

- Чего бояться? сказал он; это должно быть руки и ноги каких-нибудь бандитов, повешенных здесь на деревьях; явный знак, что мы должны быть возле Барселоны. - Все это было совершенно справедливо. Проснувшись, ваши искатели приключений увидели на заре тела бандитов, покрывавшия лесные деревья. Наступил день, и если мертвые бандиты испугали наших искателей приключений, тем сильнее испугались они, увидевши утром возле себя сорок живых бандитов, окруживших рыцаря и его оруженосца; бандиты приказами им на кадодонском наречии не двигаться с места до прихода атамана. Дон-Кихот стоил пешком, конь его был без уздечки, копье прислонено в дереву, так что рыцарь лишен бых всех средств защиты. Скрестив руки и опустив на грудь голову, он принужден бых безмолвно сохранить себя для лучших времен. Бандиты осмотрели осла и не оставили ничего в чемодане и котомке Санчо, и блого еще, что он спрятал в кушаке деньги, подаренные ему герцогом и те, которыми он запасся дома.

Тем не менее молодцы обшарили бы его и узнали, что спрятано у него между телом и кожей, еслиб в эту минуту не появился атаман, - человек лет тридцати четырех, брюнет, с строгим, повелительным взглядом. Он бых верхом на сильном коне и с боку возле кольчуги его красовались две пары пистолетов. Видя, что его оруженосцы (так называют себя разбойники) собираются обобрать Санчо Пансо, он велел им остановиться, и бандиты в ту же минуту послушали его; таким то образом пояс остался при Санчо. Атаман удивился, увидев прислоненное в дереву копье, лежащий на земле щит и закованного в железо Дон-Кихота, стоявшого с самым грустным лицом, какое могла родить печаль.

"Успокойтесь," сказал атаман Дон-Кихоту, "вы попали не к какому-нибудь варвару Озирису, а к Роке Гинару, более сострадательному, чем жестокому."

- Безстрашный Рок! отвечал Дон-Кихот, меня томит не то, что я очутился в твоих руках, но что нерадивый, я допустил взять себя в плен, оставив коня своего без узды; как странствующий рыцарь я обязан быть всегда на страже самого себя. Скажу тебе, великий Гинар, что еслиб меня застали верхом на коне, с щитом в руках, то не скоро бы овладели мною, потому что я Дон-Кихот Ламанчский, наполнивший мир славою моих подвигов.

кому-нибудь дурь сделаться странствующим рыцарем. И он чрезвычайно обрадовался этой встрече, увидев глаз на глаз то, о чем он слышал.

- Мужественный рыцарь! сказал он ему, не отчаивайтесь, и не кляните судьбу, приведшую вас сюда. Быть может в роковых этих встречах, заблудший жребий ваш найдет свои истинный путь; ибо непредугаданными путями небо воздвигает падших и обогащает бедных.

Дон-Кихот собирался благодарить Рока, но в эту минуту в лесу раздался шум, похожий на топот нескольких всадников. На деле оказался однако всего один всадник, молодой человек лет двадцати, скакавший во всю прыть; он бых в широких панталонах и в зеленом штофном камзоле с золотой бахрамой, в валонской шляпе, в навощенных сапогах с золотыми шпорами, с шпагой, кинжалом, маленьким мускетом и двумя пистолетами за поясом. Заслышав конский топот, Рок обернулся и встретился глазами с молодым щеголем, сказавшим атаману: "я искал тебя, безстрашный Рок, в надежде, что ты облегчишь, если не исцелишь мои страдания. Но, чтобы не держать тебя в недоумении, скажу тебе, это я такой; ты, как я вижу, не узнаешь меня. Я - Иеронима Клавдия, дочь Симона Форта, твоего искренняго друга и заклятого врага Клокель Торелльяс, принадлежащого в враждебной тебе стороне. У твоего личного врага Торелльяса, ты знаешь, есть сын дон Винцент, по крайней мере он назывался так два часа тому назад. Но, чтобы не распространяться слишком о своих несчастиях, я разскажу тебе все дело в немногих словах. Винцент любил меня и я любила его взаимно, тайно от отца; что делать! нет в мире такой безстрастной женщины, у которой не было бы времени удовлетворить её желаниям, когда она позволяет им овладеть собой. Винцент поклялся быть моим мужем, я поклялась быть его женой, и все ограничилось пока взаимно данными клятвами. Вчера я узнала, что Винцент, презрев свои клятвы, женится на другой и что сегодня утром должна быть его свадьба! Эта потрясающая новость положила предел моему терпению. Отца моего не было дома, и потому мне легко было одеться в это платье и поскакать к Винценту, которого я нагнала за милю отсюда. Не теряя времени на пустые жалобы и оправдания, я выстрелила в него сначала из одного карабина, потом из этих пистолетов, всадила ему в тело более двух пуль, и открыла в нем выходы, из которых честь моя вытекла с его кровью. Окровавленный, он остался на месте в руках своих слуг, которые не могли или не смели защищать его. Теперь я прихожу к тебе с просьбою помочь мне бежать во Францию, где у меня есть родные, у которых я в состоянии буду безопасно жить, и вместе с тем прошу тебя, защити отца моего от мщения многочисленной родни Винцента.

Удивленный прекрасной наружностью, энергией и странным приключением прекрасной Клавдии, Рок ответил ей: "отправимся, прекрасная дама, прежде всего взглянуть умер ли ваш враг, а потом подумаем, что делать нам?"

"Пусть никто не трудится защищать эту даму!" воскликнул в эту минуту Дон-Кихот, слушавший с большим вниманием Клавдию и ответ Рока. "Дайте мне коня, оружие, и ожидайте меня здесь. Я отправлюсь за этим рыцарем, и живого или мертвого заставлю его сдержать слово, данное им этой обворожительной красавице".

молодой девушкой, которой он дал слово жениться, а потом отперся от него, и еслиб волшебники, преследующие моего господина, не преобразили этого молодого человека в лакея, то эта девушка не была бы теперь девушкой.

им отправиться туда, где они провели ночь, а сам поскакал с Клавдией отыскать Винцента раненого или мертвого. Они приехали туда, где Клавдия оставила своего жениха, но нашли там только следы пролитой крови. Оглянувшись по сторонам, они заметили несколько человек на вершине одного холма и догадались, что это должно быть слуги дон-Винцента, уносящие своего господина живым или мертвым, чтобы перевязать или похоронить его. Пришпорив коней, Рок и Клавдия догнали медленно двигавшихся слуг дон-Винцента, умолявшого их угасающим голосом, оставить его умереть в этом месте; боль от ран не позволяла ему отправиться дальше. Соскочив с коней Рок и Клавдия приблизились в умирающему. При виде Гинари слуги дон-Винцента перепугались, еще более перепугалась Клавдия взглянув за своего жениха. Полу-суровая, полу-смягченная подошла она к Винценту и, взяв его за руку, сказала ему: "еслиб ты отдал мне, как обещал эту руку, никогда не очутился бы ты в подобном положении". Раненый Винцент открыл почти уже закрытые смертью глаза свои и узнав Клавдию ответил ей: "прекрасная, обманутая Клавдия! я вижу, что ты меня убила; но не того заслуживала моя любовь к тебе: никогда не желал я оскорбить тебя ни поступком, ни намерением".

- Как, воскликнула Клавдия, разве не отправлялся ты сегодня утром обвенчаться с богатой наследницей Бальбастро - Леонорой?

- Никогда, ответил Винцент; злая звезда моя принесла тебе эту ложную весть; она пожелала, чтобы ты убила меня в припадке ревности; но я счастлив, оставляя жизнь мою в твоих руках, и, чтобы ты поверила мне, возьми, пожми, если хочешь, эту руку и стань моей женой. Ни чем другим не могу я уничтожить нанесенное мною тебе, как думаешь ты, оскорбление.

Клавдия пожала ему руку, но сердце её вместе с тем так сжалось, что она без чувств упала на окровавленную грудь умиравшого дон-Винцента; смущенный Рок не знал, что делать. Слуги побежали за водой, чтобы освежить двух любовников и успели призвать к чувству Клавдию, но увы! не призвали к жизни дон-Винцента. Увидев его лежащим без чувств, убедившись, что он перестал ужь жить, Клавдия потрясла воздух стонами и наполнила небо своими жалобами; она рвала за себе волосы и бросала их на ветер, раздирала лицо и являла все признаки самого тяжелого отчаяния. "Жестокая, неблагоразумная женщина!" воскликнула она. "Как легко исполнила ты свое ужасное намерение! О, яростная ревность, в какому ужасному концу приводишь ты тех, которые позволяют тебе овладеть их сердцами! Безценный жених мой! теперь, когда ты мой, неумолимая судьба уносит тебя с брачного ложа в могилу!" В словах Клавдии было столько горечи и отчаяния, что даже на глазах Рока выступили слезы, а он не проливал их напрасно. Слуги также рыдали на взрыд; Клавдия то и дело падала в обморок, и весь холм казался местом скорби и слез. Рок Гинар приказал, наконец, слугам дон-Винцента отнести прах несчастного господина их в отцовский дом, - до него было недалеко, - чтобы предать его там земле. Клавдия же изъявила желание удалиться в монастырь, в котором одна из её теток была настоятельницей, желая окончить жизнь свою под кровом безсмертного и более прекрасного Жениха. Одобрив её святое решение, Рок предложил проводить ее до того места, где она желала укрыться, и защищать отца её от мести родных дон-Винцента. Клавдия отказалась от этого и с растерзанным сердцем удалилась с холма. Слуги дом Винцента понесли домой труп господина их, а Рок возвратился к своей шайке. Таков был конец любви Клавдии Иеронимы. Удивляться ли этому? ничем неудержимый порыв слепой ревности направлял волю несчастной невесты.

Но большая часть его слушателей были грубые гасконцы, и речь Дон-Кихота не производила на них особенного впечатления. Воротившись, Рок прежде всего опросил Санчо, получил ли он назад взятые у него вещи?

- Получил, ответил Санчо, и теперь не досчитываюсь только трех головных платков, дорогих для меня, как три большие города.

- Что ты городишь? воскликнул один из бандитов, эти платки у меня, они трех реалов не стоят.

- Твоя правда, сказал Дон-Кихот, но оруженосец мой ценит их так высоко во вниманию к той особе, которая дала их мне.

Рок Гинар велел отдать Санчо его платки, и выстроив затем свою шайку приказал разложить перед бандитами вещи, деньги, одежду, словом все, что было награблено ими со дни последняго раздела; после чего, быстро оценив всю эту добычу и переведши на деньги то, чего нельзя было разделять, он распределил все это между своими оруженосцами с такой справедливостью, что ни в чем не преступил ни одного пункта распределительного права. Все остались довольны, и Рок сказал Дон-Кихоту: "если-бы с этими людьми не быть таким справедливым и точным, так не сладить с ними никому". Услышав это, Санчо добавил, "по тому, что я вижу здесь, можно судить, как иного значит справедливость даже у воров". В ответ на это, один бандит поднял аркебуз, и вероятно размозжил-бы им голову Санчо, если-бы Рок не удержал его. Санчо весь затрясся и поклялся не раскрывать рта, пока он будет в обществе этих господ. В эту минуту прискакал бандит-часовой, поставленный следить на дороге за всеми прохожими и проезжими и уведомлять атамана обо всем, что случится. "Господин мой!" сказал он Року "неподалеку отсюда на дороге в Барселону показалось много народу".

- Того, что мы ищем, отвечал часовой.

- В таком случае вперед, воскликнул Рок бандитам, и привести сюда этих людей всех до одного.

Бандиты поспешили исполнить приказание атамана, и Рок остался один с Дон-Кихотом и Санчо, в ожидании возвращения своей шайки. "Наш образ жизни, господин Дон-Кихот", сказал он рыцарю, "должен несказанно поражать вас; наши приключения, кстати сказать весьма опасные, должны казаться вам чем-то совершенно новым; и я нисколько этому не удивлюсь: трудно найти более опасную и безпокойную жизнь чем жизнь бандита. Мщение, какое то ненасытимое желание мщения, способное поколебать самое добродушное сердце, заставило меня взяться за это ремесло; от природы я человек добрый и мягкий, но желание отмстить одно нанесенное мне оскорбление заглушило во мне всякое другое чувство, и я упорно остаюсь бандитом, хотя очень хорошо понимаю, в чему это может привести. И подобно тому, как один грех влечет за собою другой, как одна бездна ведет в другую, так и мною до того овладело чувство мщения, что я являюсь мстителем не только своих оскорблений, но и чужих. И однако Бог не лишает меня надежды выйти когда-нибудь из лабиринта заблуждений моих и достигнуть пристани спасения".

Благородная речь Рока крайне удивила Дон-Кихота. Он никогда не думал, чтобы между людьми грабежа и разбоя мог найтись благородно мыслящий человек.

"Благородный Рок", сказал ему Дон-Кихот; "человек, почувствовав, что он болен, и что ему необходимо лечиться делает первый шаг в выздоровлению. Вы знаете чем вы больны, и небо, или лучше сказать наш общий врач - Бог укажет вам целебное для вас лекарство, чудесно исцеляющее нас мало-по-малу. К тому же грешник, одаренный умом, стоит ближе к раскаянию, нежели глупец. Мужайтесь же, Рок, и ожидайте исцеления от вашей совести. Если же вы хотите сократить путь к покаянию и легче обрести стезю спасения, отправтесь со мною: я вас научу быть странствующим рыцарем. Странствующий рыцарь претерпевает столько лишений, выносит столько трудов, столько приходится испытать ему несчастных приключений, что вы можете смело обречь себя на эту жизнь в виде искупительного бичевания, и считать себя с той минуты вознесенным на небо".

Рок не мог не улыбнуться этому совету, и переменив разговор рассказал Дон-Кихоту трагическую историю Клавдии Иеронимы. Разсказ этот до глубины души потряс Санчо; красота и ярость несчастной девушки произвели на него перед тем глубокое впечатление. Между тем оруженосцы Рока вернулись с так называемой ими охоты и привели с собою двух благородных всадников, двух пеших пилигримов, карету, в которой ехало несколько женщин в сопровождении шести слуг верхом и пешком - и наконец двух молоденьких погонщиков. Пленники ехали посреди окружавших их бандитов. В глубокой тишине двигались победители и побежденные ожидая, что скажет им великий Рок Гинар. Атаман прежде всего спросил двух благородных всадников: это они? куда отправляются и сколько с ними денег?

- Мы испанские пехотные капитаны, ответил один из них; товарищи наши в Неаполе, а мы отправлялись в Барселону: там, как слышно, стоят в рейде четыре фрегата, с приказанием отплыть в Сицилию; на них мы собирались уехать. С двумя или тремя стами червонцев в кармане мы считали себя богачами и радостно отправлялись в дорогу; у бедного солдата не бывает обыкновенно больших денег.

С таким же вопросом обратился потом Рок к пилигримам. Пилигримы ответили, что они намеревались отплыть в Рим, и что у них обоих найдется, может быть, реалов шестьдесят. За тем Рок спросил, что это за дамы в карете, куда оне отправляются и сколько везут с собою денег? Один из лакеев, сопровождавших верхом дан в карете, ответил, что это едет дона Гионар да Канонес, жена управляющого неаполитанским наместничеством с маленькой дочерью, служанкой, дуэньей и шестью слугами, и что она везет с собою около шестисот червонцев денег.

- У нас набралось, значит, девятсот червонцев и шестьдесят реалов, воскликнул Рок. Нас всех шестьдесят, сосчитайте же, сказал он бандитам, сколько приходится на долю каждого; я плохой счетчик.

"да здравствует Рок Гинар! многая ему лета! на зло судам и шпионам, поклявшимся погубить его."

Но не так радостно выслушали эти слова пленники. Капитаны понурили голову, дама сильно опечалилась, да не особенно обрадовались богомольцы, когда им объявили конфискацию их имуществ. Несколько минут продержал их Рок в этом томительном ожидании, которое можно было прочитать на их лицах на разстоянии выстрела из аркебуза, но он не хотел мучить их слишком долго.

обеднями, которые поет, - за тем вы можете безопасно продолжать ваш путь; я вам данм провожатого, чтобы не испытать. вам неприятностей в случае, встречи с другими оруженосцами моими, отправившимися на поиски в разные места. Никогда не намеревался я делать что либо неприятное военным, или оскорблять дам, особенно знатных.

Офицеры не находили слов благодарить Рока за его любезность и великодушие; по их мнению, трудно было поступить в этом случае великодушнее Рока. Дона же Гиомар де Канонес хотела было выйти из кареты и кинуться к ногам великого атамана, но Рок не только остановил ее, но попросил еще извинения в сделанной задержке и нанесенном ей убытке, оправдываясь обязанностями, налагаемыми на него его суровым званием. Госпожа в карете приказала одному из своих слуг тотчас же отдать Року восемдесят червонцев, а капитаны заплатили уже потребованные от них шестдесят. Богомольцы также собрались достать свои мошны, но Рок велел им оставаться спокойными. Обернувшись затем к своей шайке он сказал: "из этих ста сорока червонцев вам придется по два червонца на брата, и останется еще двадцать; дайте из них десять этим богомольцам, а другие десять этому доброму оруженосцу на память о нас." После этого принесли чернильницу и портфель, - Рок постоянно возил их с собою, - и атаман вручил начальнику конвоя, предназначенного сопровождать путешественников, охранный лист. Простившись за тем с путешественниками, он позволил им продолжал путь, до того удивив их прекрасной наружностью, великодушием и своим странным образом жизни, что они готовы были видеть в нем скорее Александра Великого, чем прославленного бандита. В эту минуту один из оруженосцев его сказал на гасконско-испанском наречии: "нашему атаману пристало быть более монахом, чем бандитом, но только с этих пор пусть великодушничает он, если хочет, на свои деньги, а не на наши". Несчастный проговорил это не так тихо, чтобы Рок не услышал его; не долго думая, он обнажил мечь и раскроил дерзкому башку чуть не на двое. "Вот как я наказываю дерзких, не умеющих держать на привязи языка", сказал он. Бандиты ужаснулись, но никто из них не ответил ни слова; такое уважение, такую боязнь внушал в себе атаман.

Отошедши за тем в сторону, Рок написал письмо одному из своих друзей в Барселону, уведомляя его, что возле него находится тот знаменитый странствующий рыцарь Дон-Кихот Ламанчский, о котором говорят столько удивительного; Рок уверял своего друга, что этот удивительный рыцарь обладает большими сведениями и интересен до нельзя. Он добавил, что на четвертый день, именно в праздник Иоанна Крестителя, он привезет его в Барселону, вооруженного с головы до ног всевозможным оружием, верхом на Россинанте, и оруженосца его Санчо верхом на осле. "Не забудьте уведомить об этом друзой наших Пиаррос", писал он, "пусть позабавит их Дон-Кихот. Хотел бы я лишить этого удовольствия врагов их Каделль, но это невозможно: умные безумства Дон-Кихота и милые речи оруженосца его Санчо Пансо не могут не забавлять в одинаковой степени всего мира".