Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Глава LXIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Глава LXIII. (старая орфография)

Глава LXIII.

Дон-Кихот пытался разгадать, каким образом отвечала очарованная голова, но все догадки нисколько не заставили его подозревать тут какого нибудь обмана; напротив, он помнил только пророчество, не допускавшее в уме его никакого сомнения, о разочаровании Дульцинеи. Санчо же, хотя и возненавидел всякия губернаторства, все еще желал бы приказывать, желал, чтобы его слушали; - с таким сожалением заставляет вспоминать о себе всякая бывшая в руках наших власть, хотя бы мы держали ее только для смеху. Наконец, в назначенный час, дон-Антонио Морено и два друга его отправились с Дон-Кихотом и Санчо осмотреть галеры. Предуведомленный о приходе их, начальник эскадры лично ожидал знаменитых гостей, и едва Дон-Кихот и Санчо появились в виду эскадры, в ту же минуту заиграли трубы, галеры вывесили флаги и на воду спустили ялик, покрытый богатыми коврами и украшенный красными бархатными подушками. Когда Дон-Кихот ступил на галеру, капитан выстрелил из кормовой пушки, тоже сделали на других галерах, а на палубе, куда ввели рыцаря по правой лестнице, его приветствовал весь экипаж, совершенно также, как приветствуют на галерах появление какого нибудь важного лица: трижды повторенными кликами hou, hou, hou. Адмирал, - назовем так валенсианского дворянина - начальника эскадры, и дал Дон-Кихоту руку и обнявши рыцаря сказал ему: "я отмечу белым камнем этот день; - один из прекраснейших в моей жизни, потому что я увидел сегодня Дон-Кихота Ламанчского, в котором сияет и олицетворяется весь блеск странствующого рыцарства". Восхищенный таким почетным приемом, Дон-Кихот отвечал адмиралу с не меньшей любезностью. Гости вошли затем в роскошно меблированную каюту и сели на шкафутах, а капитан вошел между дек и подал знак экипажу раздеться, что и было сделано в одну минуту. Увидев столько голых людей, Дон-Кихот разинул рот, но удивление его удвоилось, когда паруса натянули в его глазах с такой быстротой, словно все черти принялись за дело. Все это было однако ничего в сравнении с тем, что и сейчас скажу. Санчо сидел на кормовом столбе возле шпалерника, или первого гребца на правой скамье. Наученный, что ему делать, шпалерник вдруг поднял Санчо и, тем временем, как весь экипаж стоял на своих постах, передал его правому гребцу, тот следующему, и бедный оруженосец стал перелетать из рук в руки с такою быстротой, что у него помутилось в глазах и ему показалось, что его уносят черти; препроводив его таким образом чрез руки гребцов левой стороны обратно до самой кормы, его наконец оставили там, запыхавшагося, потевшого крупными каплями и недоумевавшого, что с ним делается? Дон-Кихот, взиравший на перелеты своего оруженосца, спросил адмирала, неужели это одна из церемоний, которыми приветствуют прибытие на галеры гостей? "Что до меня", добавил он, "клянусь Богом, я вовсе не желаю совершить подобное путешествие, и если кто-нибудь наложит здесь на меня свою руку, так я вырву душу из его тела". Сказавши это, он встал с места и дотронулся до эфеса своей шпаги.

В это время убрали паруса и спустили большую рею с таким шумом, что Санчо показалось, будто на голову его обрушивается небо, и он со страху спрятал ее между ног; сам Дон-Кихот не сохранил в эту минуту своего обычного хладнокровия - он немного перепугался, нагнулся и изменился в лице. Галерные гребцы подняли рею с такою же быстротою и таким же шумом, с каким опустили ее, и все это, не говоря ни слова, точно у них не было ни голоса, ни дыхания; потом подали сигнал поднять якорь, и капитан вскочив в эту минуту между дек, с бычачьим нервом в руках, принялся опускать его на плечи гребцов; вскоре за тем галера двинулась с места.

Когда Санчо увидел, что все эти красные ноги пришли в движение, - весла показались ему красными ногами, - он проговорил сам себе: "вот где я вижу очарование, а вовсе не в том, что рассказывает мой господин. Но за что же так бьют этих несчастных, что сделали они такого? и как хватает смелости у одного человека бить столько народу? Клянусь Богом, вот, вот где истинный ад, или по "друг Санчо, как было бы удобно тебе раздеться теперь с головы до ног и поместившись между гребцами покончить с разочарованием Дульцинеи. Среди страданий стольких людей ты не почувствовал бы твоего собственного! И очень может быть, что мудрый Мерлин счел бы каждый удар, данный такой увесистой рукой, за десять".

Адмирал собрался было спросить, что это за удары и за разочарование Дульцинеи, но в эту минуту вахтенный закричал: "форт Монжуих делает знак, что он открыл на западе весельное судно".

"Ребята", крикнул в ответ на это капитан, выскочив из высоты между дек, "судно это не должно ускользнуть от нас. Это, вероятно, какой нибудь бригантин алжирских корсаров". Три другия галеры приблизились к адмиралу, чтобы узнать, что, делать им? Адмирал велел им выйти в открытое море, а сам вознамерился держаться берега, чтобы не дать таким образом бригантину ускользнуть из его рук. Гребцы принялись грести, и галера поплыла с такой быстротой, как будто она летела по воде. Выступившия в открытое море галеры открыли - приблизительно в двух милях -- судно с четырнадцатью или пятнадцатью гребцами, Завидев галеры, оно пустилось убегать от них, надеясь на свою легкость. Но капитанская галера, была к счастию одним из самых легких судов, которые плавали когда бы то ни было по морю. Она двигалась так быстро, что гребцы на бригантине увидели невозможность спастись, и арраец {Так назывались начальники алжирских судов.} приказал сложить весла и сдаться, чтобы не раздражить начальника испанских галер. Но в ту минуту, когда испанская галера подошла так близко к бригантину, что на нем услыхали приказание сдаться, два пьяных турка, находившиеся в числе других четырнадцати гребцов, выстрелили из аркебуз и убили двух испанских солдат, спускавшихся с палубы. Увидев это, адмирал поклялся не оставить в живых ни одного пленника, взятого на бригантине и яростно атаковал его, но бригантин успел отвернуться от удара, прошедши под веслами, и галера опередила его на несколько узлов. Видя свою погибель, на бригантине подняли парус. Тем временем, как галера возвращалась назад, и потом под парусом и на веслах бригантин принялся снова лавировать. Но его искуство помогло ему меньше, чем повредила его смелость. Капитан настиг бригантин на разстоянии полумили, опрокинув на него ряд весел и захватил на нем всех гребцов; в ту же минуту подоспели другия галеры, и моряки возвратились с добычею в порт, где их ожидала огромная толпа, любопытствуя узнать с чем они возвращаются. Кинув якорь вблизи берега, адмирал увидел, что его вышел встретить сам вице-король, и он приказал спустить на воду ялик и поднести рею, чтобы повесить на ней арраеца вместе с другими тридцатью шестью пленными - все молодцами, вооруженными большею частью аркебузами.

Адмирал спросил, кто из них арраец. "Вот кто!" сказал по испански один пленный, оказавшийся испанским ренегатом; указав на одного из самых прекрасных юношей, какие когда либо существовали на свете; на вид ему не было и двадцати лет.

"Собака безумная!" воскликнул адмирал, "какой чорт дернул тебя убивать моих солдат, когда ты видел невозможность спастись; так ли должно выказывать покорность адмиралу? Рааве не понимаешь ты, что дерзость не есть еще мужество. "В сомнительных обстоятельствах человек может показаться храбрым, но не дерзким".

Арраець собирался что-то ответить, но адмиралу было не до него; он поспешил встретить вице-короля, ступившого на галеру в сопровождении своей свиты и нескольких особ из города.

- Адмирал, вы сделали не дурную охоту - сказал вице-король.

- Очень хорошую, отвечал адмирал, и ваше превосходительство сейчас увидите ее повешенной за этой рее.

- Почему? спросил вице-король.

^:и обычаям войны, двух лучших, солдат; и я поклялся вздернут на виселицу всех, кого я захвачу на этом бригантине, и прежде всего этого молодого мальчика - арраеца на этом судне. Говоря это, он указал вице-королю на молодого юношу, ожидавшого смерти с связанными руками и с веревкой на шее. Вице-король взглянул за него и при виде такого красавца, такого решительного и храброго юноши, преисполнился глубоким состраданием и пожелал спасти его.

- Кто ты, арраец? спросил его вице-король: турок, мавр, ренегат?

- Ни турок, ни мавр, ни ренегат, ответил юноша.

- Кто же ты такой?

- Христианка, в этом платье, - арраецом на Турецком бригантине? воскликнул удивленный вице-король; этому можно скорее изумиться, чем поверить.

- Отсрочьте на время казнь, сказала прекрасная девушка; вы не много потеряете, удалив минуту мщения на столько, сколько нужно времени, чтобы рассказать вам мою историю.

Какое каменное сердце не смягчилось бы при этих словах, хоть на столько, чтобы пожелать услышать рассказ несчастного юноши? Адмирал согласился выслушать его. Но просил не надеяться вымолить себе прощение в столь тяжкой вине. Получив это позволение арраец рассказал следующее. "Я принадлежу к той, более несчастной, чем благоразумной нации, на которую в последнее время обрушилось столько ударов. Я - мавританская девушка. Двое дядей моих увезли меня - во время постигшого наше племя несчастия - в Варварийския земли, не смотря на то, что я христианка не из притворных, а из самых искренних. Напрасно я говорила правду; те, которым поручено было прогнать нас не слушали меня, дяди мои не верили мне; они думали, что я хочу обмануть их, чтобы остаться на родной стороне и насильно увезли меня. Мать и отец мои христиане; воспитанная в строгой нравственности, с молоком всосавши веру католическую, ни словом, ни обычаем, не выдавала я своего мавританского происхождения; и по мере того, как укреплялась я в этой добродетели - по моему, это добродетель - разсцветшая моя красота; и хотя жила я рассказывать, особенно тогда, когда я ожидаю, что между шеей и языком моим скоро поместится роковая веревка. Скажу только, что дон-Грегорио последовал за мною в изгнание. Зная хорошо наш язык, он смешался с толпами изгнанных морисков, и во время пути подружился с моими дядями. Предусмотрительный отец мой, услышав про эдикт, грозивший нам изгнанием, поспешил покинуть родную сторону и отыскать для нас убежище на чужбине. Он зарыл в тихом месте, которое известно только мне, множество драгоценных камней и дорогих жемчугов и много, много денег, и велел мне не дотрогиваться до всех этих богатств, если нас изгонят прежде его возвращения. Я послушала его, и отправилась в Варвариискую землю с дядями и другими родственниками моими. Мы поселились в Алжире, которому суждено было стать моим адом. Алжирский дей, услыхав о моей красоте, о моем богатстве, велел привести меня к себе и спросил меня в какой Испанской провинции я родилась и какие драгоценности и сколько денег привезла я с собою. Я назвала ему родной мой край и сказала, что деньги и вещи зарыты в землю, но что их очень легко откопать, если я сама отправлюсь в Испанию; я думала корыстью ослепить его сильнее чем моей красотой. Тем временем, как я разговаривала с ним, ему сказали, что меня сопровождал из Испании один из прекраснейших юношей на земле; я догадалась, что дело шло о доне Гаспаре Грегорио, действительно одном из самых прекрасных мужчин. Я задрожала при мысли грозившей ему опасности, потому что эти варвары предпочитают прекрасного юношу прелестнейшей женщине. Дей в ту минуту приказал привести к себе дон Грегорио и спросил меня, правду ли говорят о нем. Как бы вдохновенная самим небом, я ответила ему: "правда, но только я должна тебе сказать, что это не юноша, а такая же девушка, как я. Позволь мне пойти и одеть ее в женское платье, чтобы оно выказало красоту ее во всем блеске и чтобы она спокойнее появилась пред тобой". Дей согласился и сказал, что на другой день переговорить со мною, как мне вернуться в Испанию за моими богатствами. Я бросилась к дон Гаспару и сказав ему какой опасности подвергается он, показываясь в мужском платье, одела его как мавританскую девушку, и в тот же вечер повела к дею; - обвороженный его наружностью, дей задумал оставить у себя эту красавицу, чтобы подарить ее султану. Но, устраняя опасность, грозившую ей от него самого, даже в его собственном гареме, он приказал отдать ее под надзор знатных мавританок, и дон Грегорио отвели к ним в туже минуту. Что почувствовали мы, в минуту разлуки, мы так нежно любившие друг друга, об этом пусть судят те, которые любят так-же нежно. Вскоре затем дей решил, чтобы я отправилась в Испанию на этом бригантине, в сопровождении двух природных ту рок, тех самых, которые убили ваших двух солдат. за мною последовал также этот испанский ренегат (она указала на того, кто первый ответил адмиралу); христианин в глубине души, он отправился со мною скорее с желанием остаться в Испании, чем вернуться в Варварийския земли. Остальные гребцы - мавры и турки, но они только гребцы и больше ничего; а те два жадных и дерзких турка, не слушая моего приказания, высадить нас в христианском платье, которое было с нами, в первом удобном месте на испанском берегу, хотели прежде всего ограбить эти берега, боясь, чтобы с нами не случилось чего нибудь такого, что помогло бы открыть их бригантин и им не овладели-бы испанския галеры, если оне будут по близости. Вчера вечером мы пристали к берегу, не зная, что вблизи находятся четыре галеры; сегодня нас открыли, остальное вы знаете. Добавлю только, что дон-Грегорио в женском платье остается между женщинами, опасаясь за свою жизнь, а я, с связанными руками, ожидаю здесь смерти, освободящей меня от моих страданий. Вот вам моя грустная история. Прошу вас только, позвольте мне умереть, как христианке, я не причастна греху, в который впало мое несчастное племя". С последним словом она умолкла и с глазами полными слез вызывала слезы из глаз всех её слушателей. Тронутый вице-король подошел к прекрасной мориске и, не говоря ни слова, сам развязал веревку, связывавшую ей руки, а какой-то старый пилигрим, вошедший на галеру вместе с вице-королем, не сводил с нее все время глаз, и когда она умолкла, упал к её ногам, сжал их в своих руках и воскликнул, обливаясь горючими слезами: "О, Анна Феликс, дочь моя злосчастная! я отец твой Рикот, я пришел за тобою, потому что не могу я жить без тебя, без всей души".

того самого Рикота, которого он встретил в тот день, когда покинул свое губернаторство. Узнал он и дочь Рикота, нежно обнимавшую отца своего, смешивая с его слезами свои.

- Вот, господа, сказал Рикот вице-королю и адмиралу, вот дочь мои, богатая и прекрасная, но более несчастная жизнью, чем своим именем; зовут ее Анна Феликс, по фамилии Рикота; я покинул родину, с намерением отыскать убежище на чужбине, и нашедши его в Германии, возвратился сюда в платье пилигрима с несколькими немцами, чтобы отыскать дочь мою и взять зарытые мною богатства. Дочери я не нашел, но нашел деньги, которые уношу с собой, а в эту минуту, такими непредвиденными путями, отыскиваю самый драгоценный клад свой, мое дитя. Если наша невинность, если наши слезы могут что нибудь значить перед вашим трибуналом, откройте для нас двери милосердия; - мы никогда не имели в мыслях оскорбить вас, никогда не участвовали в заговоре нашего справедливо изгнанного племени.

Приключение это удивило всех.

"Слезы ваши не допускают меня исполнить моего обещания", воскликнул адмирал. "Живите, очаровательная Анна Феликс, столько, сколько небо велит вам, и пусть кара обрушатся на дерзких виновников несчастного события". И он приказал в ту же минуту повесить на рее двух туров, убивших его солдат. Но вице-король настоятельно просил адмирала не казнить их, говоря, что они выказали больше глупости. чем дерзости. Адмирал уступил вице-королю; потому что мстить хладнокровно очень трудно.

За тем стали думать о том, как освободить Гаспара Грегорио от грозившей ему опасности; Рикот предложил за освобождение его более двух тысяч червонцев, в бывших с ним жемчугах и разных драгоценных вещах; предлагали также другие способы освободить, но ренегат предложил самое лучшее: зная где, как и когда можно пристать к берету, зная дом, в котором заперли дон-Гаспара, он предложил отправиться в Алжир: на каком нибудь легком судне с испанскими гребцами. Вице-король и адмирал колебались было доверяться ренегату, особенно поручить ему христианских гребцов, но Анна Феликс ручалась за него, а Рикот предложил внести выкуп, в случае если христиан гребцов оставят в неволе. Когда дело это было улажено вице-король возвратился на берег, а дон-Антонио Морено повел к себе в дом Анну Феликс и её отца; вице-король поручил их вниманию дон-Антонио и просил его принять их, как можно лучше, предлагая помочь с своей стороны всем, что находится в его доме; так тронула его красота Анны Феликс.