Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Глава LXVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Глава LXVII. (старая орфография)

Глава LXVII.

Если до поражения своего Дон-Кихот был неустанно обуреваем кучею мыслей, тем сильнее он был обуреваем ими теперь. Он стоял, как мы сказали, в древесной тени, и там, как мухи мед, осаждали его всевозможные мысли; он думал то о разочаровании Дульцинеи, то о жизни, которую станет вести он в своем уединении. Пришедший между тем Санчо рассказал ему о гостеприимстве лакея Тозилоса.

- Санчо, воскликнул Дон-Кихот, неужели же ты до сих пор думаешь, что это настоящий лакей. Ужели ты забыл Дульцинею, превращенную в грубую крестьянку и рыцаря зеркал в бакалавра Карраско? Ведь это все - дело преследующих меня волшебников. Но, спросил ли ты этого Тозилоса, что сталось с Альтизидорой, оплакивала ли она мое отсутствие, или же схоронила уже в недра забвения влюбленные мысли, волновавшия ее, когда я был в замке?

- Право, мне теперь не до того, чтобы заниматься разным вздором, ответил Санчо; и что вам, ваша милость, до чужих мыслей, особенно до влюбленных

- Санчо, сказал Дон-Кихот, есть разница между любовью и благодарностью. Рыцарь может оставаться холодным и равнодушным, но не неблагодарным. По всему видно, что Альтизидора нежно любит меня; она подарила мне три хорошо знакомых тебе головных платка, она оплакивала мой отъезд, она упрекала, проклинала меня, и забывая всякий стыд, обнаруживала перед всеми свою любовь; какого тебе лучшого доказательства, что она обожала меня; гнев влюбленных всегда разражается в проклятиях. Я не мог утешить ее надеждой, потому что все мои надежды принадлежат Дульцинее; я не мог предложить ей подарков, потому что сокровища странствующих рыцарей подобны сокровищам легких умов - они прозрачны и ложны; я могу значит подарить ее только воспоминанием, не затмевая им воспоминания, оставленного во мне Дульцинеей; той самой Дульцинеей, которую ты так оскорбляешь, отказываясь до сих пор выпороть себя по твоему мясистому телу. О, я желал-бы видеть пожранным волками это тело, которое ты предпочитаешь сохранять лучше в добычу земным червям, чем исцелить им мою несчастную даму.

- Правду сказать, ваша милость, я решительно не понимаю, какое отношение может иметь порка моя в разочарованию очарованных; это все равно, что чесать себе пятку от головной боли. И готов поклясться, что во всех историях, прочитанных вашею милостью, вы не прочли ни об одном разочаровании помощью плетей. Впрочем так или иначе, а я выпорю себя, но только тогда, когда мне придет охота.

- Да просветит тебя небо настолько, чтобы ты сознал свою обязанность помочь моей даме и повелительнице, она-же и твоя повелительница, как моего слупи, сказал Дон-Кихот.

Разговаривая таким образом, они продолжали путь и пришли на то место, где их опрокинули и измяли быки. Узнав его, Дон-Кихот сказал Санчо: "вот луг, за котором мы встретили прекрасных пастушек, хотевших воскресить здесь пасторальную Аркадию; - прекрасная мысль! и если ты согласен со мною, Санчо, то, в подражание этим прекрасным пастушкам, сделаемся тоже пастухами, хотя-бы впродолжение этого года, который я должен прожить в уединении. Я куплю несколько овец, все нужное для пасторальной жизни и станем мы - я - под именем пастуха Кихотиза, а ты Пансино - бродить по горам, лесам и лугам, распевая в одном месте веселые, в другом жалобные песни. Прозрачные воды ручьев, или глубоких рек станут утолять нашу жажду, дубы предложат нам в изобилии их сладкие, здоровые плоды, пробковые деревья отдых, убежище и ночлег. И они не лишат нас тени своей, розы аромата, луга - роскошных, разноцветных ковров, воздух свежести, луна и звезды сладкого света во мраке ночей, пение - удовольствия и радостных слез, Аполон - стихов, любовь сантиментальных мыслей, соделающих нас славными и безсмертными не только в настоящее время, но и в грядущих веках.

- Клянусь Богом, воскликнул Санчо, вот это жизнь самая по мне; к тому-же за одно с вами верно не откажутся сделаться пастухами цирюльник и бакалавр Самсон Карраско; да как-бы и самого священника не взяла охота пристроиться к нашему пастушеству; он такой весельчак и охотник до удовольствий.

Нихолазо. Как назвать священника? Этого я право не знаю, разве уменьшительным именем: пастухом Куриамбро {Священник по испански el cura.}. Имена-же пастушкам, в которых мы будем влюблены, очень легко подобрать; в тому-же имя моей дамы одинаково подходит в принцессе и пастушке, и мне нет надобности ломать голову, приискивая ей другое, более соответственное имя, ты-же назовешь свою даму, как тебе будет угодно.

- Терезиной - иначе не назову, ответил Санчо, имя это подойдет и в её крестному имени и в её толщине. Воспевая ее в своих стихах, я покажу, как чисты мои помыслы, потому что не хочу я молоть хлеб свой на чужих мельницах. Священнику же не подобает иметь пастушки, не хороший был бы пример; а что касается бакалавра, у него душа в его руках.

- Боже! воскликнул Дон-Кихот; какая чудесная будет это жизнь! Сколько рогов, сколько виолей, сколько тамбуринов, свирелей и дудок станут услаждать наш слух! И если в этой музыке будут раздаваться звуки альбога, тогда у нас составится целый пасторальный оркестр.

- Это что альбог? спросил Санчо, я не видел и не слышал его никогда.

- Альбог - это металлическия доски, похожия на ноги подсвечника, сказал Дон-Кихот, которые издают весьма приятный, мелодичный звук, - подходящий как нельзя более в резкому звуку тамбурина и волынки, - когда их ударяют одна о другую пустой стороной. Слово альбог - арабское, как и все, начинающияся в нашем языке слогом al: {Чердак.}; слово alheli {Левкой.} тоже арабское, но кончаясь на i, оно начинается на al. Говорю это тебе между прочим, в слову, по поводу альбог. Что в особенности поможет нам украсить пастуший нас быт, продолжал он, это то, что я слегка, а бакалавр Самсон сполна поэты. О священнике ничего не могу сказать, но готов биться об заклад, что он тоже не прочь от стихотворства, о цирюльнике же Николае, не может быть и речи; все цирюльники играют на гитарах и складывают песеньки. Я буду оплакивать в стихах моих разлуку, ты станешь прославлять свою верную любовь, пастух Карраскон явится отвергнутым любовником, священник чем ему будет угодно; словом дело устроится на славу.

- Да, но только такой я несчастный человек, сказал Санчо, что не дождаться мне должно быть никогда этой прекрасной жизни. А уж каких бы наделал я деревянных ложечек, ставши пастухом! сколько сбил бы я сливок, сколько собрал бы салату, сколько сплел бы гирлянд, сколько наделал бы пастушьих игрушек! Не доставили бы мне эти работы, быть может, славы умного человека, но доставили бы славу изобретательного и ловкого. Дочь моя, Саншета, приносила бы обед нам в наши пастушьи шалаши; только чур! смотри в оба! не все пастухи - люди простенькие, есть между ними и лукавые, а дочь моя право, ничего себе, и мне вовсе не желательно, чтобы отправившись за шерстью, она сама бы вернулась без шерсти. Любовь и на полях также заигрывает, как в городах, везде ее носит: и по нашим земледельческим хижинам и по дворцам королей. Но удали искушение и удалишь прегрешение, говорит пословица; когда не видят глаза, спокойны сердца, и лучше скачок чрез забор, чем молитва доброго человека.

- Довольно, довольно, перебил Дон-Кихот; одной пословицей ты мог прекрасно выразить твою мысль. Сколько раз советывал я тебе, Санчо, не быть таким щедрым на пословицы, и не давать им воли, когда оне сорвутся у тебя с языка, но видно говорить тебе об этом значит стрелять горохом в стену:

- Санчо, сказал Дон-Кихот, я говорю пословицу кстати; она подходит к тому, что я сказал, как перстень к пальцу, ты же вытаскиваешь их насильно, за волосы, не ожидая, чтобы оне сами пришли. Если память не изменяет мне, я, кажется, сказал тебе однажды, что пословицы - это кратко высказанные истины, выведенные из долгого опыта и наблюдений нашими древними мудрецами. Но пословица, сказанная не кстати, это краткое, но только не мудрое, а глупое изречение. Довольно однако, время близится в ночи, поэтому сойдем с большой дороги и отыщем себе убежище на ночь. Бог весть, что будет завтра.

Отошедши в сторону от большой дороги, Дон-Кихот и Санчо плохо и поздно закусили; последний со вздохом вспомнил лишения, претерпеваемые странствующими рыцарями в городах и лесах, и сменяющее их порою изобилие в замках богатых и знатных, или в домах достаточных людей, как у дон-Диего де Миранда, на свадьбе Камаша и у дон-Антонио Марено. Но, подумавши, что не вечно быть дню и не вечно ночи, он заснул под боком своего бодрствовавшого всю ночь господина.