Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Глава LXVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Глава LXVIII. (старая орфография)

Глава LXVIII.

Не смотря на полнолуние, луна не показывалась там, где ее можно было видеть, и ночь была темна; - госпожа Диана совершает иногда прогулку к антиподам, оставляя долины во мраке и горы в тени. Дон-Кихот заплатил дань природе, заснул первым сном, но не позволил себе заснуть вторым; - оруженосец же его, напротив, засыпая, по обыкновению, вечером и просыпаясь утром, не знал что такое второй сон: видно он пользовался отличным здоровьем и жил себе припеваючи; потому что вечно озабоченный, вечно задумчивый Дон-Кихот спал прерывистым сном. "Удивляет меня право, Санчо, твоя беззаботность", сказал он своему оруженосцу, пробудясь этой ночью; "ты как будто вылеплен из мрамора, или вылит из бронзы; в тебе, как в статуе, нет ни чувства, ни движения. Я бодрствую - ты спишь, я плачу - ты поешь, я изнемогаю от воздержания, в то время, как ты с трудом дышишь, наевшись по горло. И однако верному слуге следовало бы разделять горе с своим господином, следовало бы хотя из простого доброжелательства томиться его страданием. Взгляни на свежесть этих лугов, на это уединение, заставляющее нас бодрствовать сколько-нибудь в тишине этой ночи. Встань, ради Бога, отойди отсюда, и дай себе наконец триста или четыреста ударов, в счет тех, которыми назначено тебе разочаровать Дульцинею. Умоляю тебя, сделай это, не заставь меня, как в прошлый раз, прибегнуть к насилию; у тебя я знаю грубая и тяжелая рука. Если ты хорошенько отстегаешь себя, мы проведем остаток этой ночи в пении; я стану оплакивать в песнях моих разлуку, ты - сладость верности, и мы сделаем таким образом первый опыт той пастушеской жизни, которую мы станем вести в нашей деревне".

- Не монах я, ваша милость, ответил Санчо, чтобы вставать в полночь и бичевать себя, и не думаю, чтобы отодрав себя до крови можно было, как ни чем не бывало, сейчас же запеть. Дайте мне, ради Бога спать, и не заставляйте меня пороть себя, или я поклянусь не прикасаться даже в ворсу на моем камзоле, а не то в своей коже.

- О, черствая душа! воскликнул Дон-Кихот; о бездушный оруженосец! о хлеб, Бог весть кому поданный, о милости, которыми осыпал я и намерен осыпать еще Бог знает кого. Бездушный, благодаря мне, ты видел себя губернатором, и благодаря мне же надеешься увидеть себя графом, или чем-нибудь подобным, и это не позже одного года, этого тяжелого года, после которого должен же, как после мрака, наступить свет.

- Ничего я не знаю, ответил Санчо, кроме того, что не боюсь я, не надеюсь, не тружусь и не наслаждаюсь в то время, когда сплю. Да будет благословен тот, кто даровал нам сон, этот плащ, прикрывающий все наши помыслы, это насыщающее нас кушанье, эту свежесть, умеряющую сжигающий нас пламень, эту всемирную монету, на которую все купишь, эти весы, на которых колеблются король и простолюдин, мудрый и простой. Одно в нем дурно, это то, что он, как слышно, похож на смерть: от сонного до мертвого разстояние не большое.

- Никогда, Санчо, не слышал я от тебя такой умной речи, сказал Дон-Кихот, видно правду ты говоришь, что живешь не с тем, с кем родился, а с кем ужился.

-- Ну что, воскликнул Санчо, я, что ли, теперь пословицами заговорил? клянусь Богом, вы, ваша милость, лучше меня умеете сыпать ими. Только ваши приходятся кстати, а мои - ни к селу, ни к городу. Но так или иначе, а все-таки это пословицы.

В это время в поде раздались какие то острые звуки и глухой шум, распространившийся по всей долине. Дон-Кихот встал и схватился за шпагу, а Санчо спрятался под своего осла, оградив себя с обеих сторон баррикадами, сложенными из Дон-Кихотовского оружия и ослиного вьюка; слуга был так же испуган, как господин его взволнован. Шум между тем усиливался с минуты на минуту и раздавался все ближе и ближе ушей наших искателей приключений, из которых один окончательно струсил, мужество же другого хорошо известно каждому. Дело было в том, что продавцы гнали в этот ночной час на рынок более шестисот поросенков, которые хрюканием и писком своим оглушали Дон-Кихота и Санчо, не догадывавшихся, что бы это могло быть. Между тем огромное в безпорядке двигавшееся хрюкавшее стадо приближалось к нашим искателям приключений, и не уважив нисколько достоинства Дон-Кихота и Санчо, прошло поверх их, опрокинув ретраншаменты Санчо и свалив на землю Дон-Кихота с Россинантом в придачу. Своим неожиданным, быстрым нашествием эти нечистые животные перемяли вьюк, оружие, осла, Россинанта, Санчо и Дон-Кихота. Санчо поднялся, как съумел, и попросил у своего господина шпагу, говоря, что он намерен переколоть с полдюжины невежливых поросят, (он скоро узнал их), чтобы научить их вежливости.

- Оставь их, грустно ответил ему Дон-Кихот: пусть они спокойно продолжают путь; - этот позор ниспослан мне в наказание за мой грех, и небо справедливо карает побежденного странствующого рыцаря, предавая его на съедение лисицам, на укушение осам и на топтание свиньям.

- И это тоже небесное наказание, сказал Санчо, что странствующие оруженосцы предаются на съедение москитам, на укушение блохам и на томление от голоду. Еслиб мы - оруженосцы - были сынами наших рыцарей, или по крайней мере, близкой родней им, тогда пусть бы карали нас за грехи ваших господ до четвертого поколения. Но что общого у Пансо с Кихотом? Право, перевернемся лучше на бок, да вздремнем немного до света. Бог озарит нас солнцем и утром мы встанем свежее.

- Спи, Санчо, сказал Дон-Кихот, спи ты, созданный для спанья, а я, созданный для бодрствования, погружусь в мои мечтания и выскажу их в маленьком мадригале, сочиненном иною вчера вечером, так что ты и не подозревал этого.

- Ну, ваша милость, сказал Санчо, мечты, которые поддаются на песенки не должны быть слишком мучительны. Слагайте же вы себе стихи, сколько вам будет угодно, а я стану спать, сколько мне будет возможно. С последним словом, растянувшись на земле в полное свое удовольствие, он скорчился и глубоко заснул, не тревожимый во сне ни долгами, ни горем, ни заботой. Дон-Кихот же, прислонясь к пробковому или буковому дереву (Сид Гамед не определяет деревьев) пропел следующия строфы, под музыку своих собственных вздохов:

Раздираемый горестью в разлуке с Дульцинеей, томимый мыслью о своем поражении, рыцарь сопровождал каждый стих этой песни безчисленным количеством вздохов и орошал его ручьями слез.

и тех, кто гнал их. Вскоре за тем рыцарь и оруженосец пустились в путь и под вечер увидели десять всадников и четыре или пять пешеходов, шедших на встречу им. У Дон-Кихота застучало сердце, Санчо обмер от испугу, увидев против себя воинов с копьями и щитами.

- Санчо, сказал рыцарь, обращаясь к своему оруженосцу, еслиб я мог обнажить меч, еслиб данное иною слово не связывало мне рук, эти воины, готовые напасть на нас, были бы для меня освященным хлебом. Но может быть это совсем не то, что мы думаем.

В эту минуту к Дон-Кихоту подъехали всадники и подставили ему, не говоря ни слова, пики к груди и к спине, грозя ему смертью, а один пешеход, приложив палец ко рту, - подавая этим знак рыцарю молчать, - схватил Россинанта за узду и отвел его с дороги. Другие пешеходы окружили Санчо и осла и в чудесном молчании последовали за теми, которые уводили Дон-Кихота. Два или три раза рыцарь собирался спросить, куда его ведут, во чуть только он успевал раскрыть губы, ему в ту же минуту закрывали их острием копий. Тоже самое происходило с Санчо: чуть только он собирался заговорить, в ту же минуту кто-нибудь из сопровождавших его людей укалывал палкой и его и осла, точно тот тоже изъявлял намерение говорить. Между тем наступила полная ночь; пешеходы и всадники двинулись быстрее, и ужас пленников возрастал все сильнее и сильнее, особенно, когда от времени до времени им стали говорить: "двигайтесь, троглодиты! молчите, варвары! терпите, людоеды! полно вам жаловаться, убийцы. Закройте глаза, полифемы, львы кровожадные!" восклицания эти раздирали уши пленного господина и его слуги, и Санчо думал в это время про себя: "Мы - сырные объедалы; мы цирюльники, мы ханжи - мне это, правду сказать, совсем не по нутру. Дурной ветер подул, все беды пришли с ним за разом; на нас, как на собаку обрушились палки, и дай еще Бог, чтобы мы отделались однеми палками от этого приключения".

только, что ему следует ожидать всего дурного и ничего хорошого. Около часу по полуночи они приехали, наконец, в замок, в тот самый герцогский замов, в котором Дон-Кихот прожил столько времени. "Пресвятая Богородице"! воскликнул он, "что к бы это могло значить такое? В этом замке все любезность, предупредительность, вежливость, но видно для побежденных добро претворяется в зло, а зло во что-нибудь еще худшее". Господин и слуга въехали на парадный двор герцогского замка, представлявший такое зрелище. Которое могло лишь усилить удивление и удвоить ужас всякого, как это мы увидим в следующей главе.