Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Глава LXX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Глава LXX. (старая орфография)

Глава LXX.

Санчо провел эту ночь, против своего желания, в одной комнате с Дон-Кихотом, чего ему, правду сказать, вовсе не хотелось: он знал, что рыцарь не даст ему всю ночь сомкнуть глаз своими вопросами и ответами, а между тем он не чувствовал ни малейшей охоты говорить; боль от недавних бичеваний бичевала его до сих пор и сковывала ему язык. И он согласился бы лучше провести эту ночь один в пастушьем шалаше, чем ночевать в пышном покое вместе с кем бы то ни было. И боялся он не напрасно. Не успел он лечь в постель, как Дон-Кнхот сказал уж ему: "Что думаешь ты, Санчо, о происшествии этой ночи? Какова должна быть сила любовного отчаяния, если - ты видел это собственными глазами, - оно убило Альтизидору, умершую не от яда, не от стрелы, не от меча, а только от моего равнодушия".

- Чтоб чорт ее побрал, ответил Санчо, чтобы околела она, как и когда ей угодно и оставила бы меня в покое, потому что никогда я не воспламенял и не отталкивал ее. И право не понимаю и не могу понять я, такое отношение имеет исцеление этой взбалмошной девки с бичеванием Санчо Павсо. Теперь я начинаю ясно видеть, что есть в этом мире очарователи и очарования, и да освободит меня от них Бог, потому что сам я не могу освободить себя. А пока, дайте мне, ради Бога, спать и не спрашивайте меня больше ни о чем, если вы не хотите, чтобы я выпрыгнул из окна головой вниз.

- Спи, друг Санчо, сказал ему Дон-Кихот, если только боль от щипаний, щелчков и колотий позволит тебе заснуть.

- Никакая боль не сравнится с тем стыдом, который берет меня, когда я подумаю, что меня щелкали дуэньи, провалиться бы им сквозь землю. Но дайте же мне, ради Бога, спать, ваша милость, потому что сон облегчает всякия страдания.

- Аминь, проговорил Дон-Кихот, спи с Богом.

Рыцарь и оруженосец заснули, и автору этой большой истории Сид Ганеду хочется теперь сказать, что заставило герцога и герцогиню устроить всю эту погребальную церемонию. Вот что говорит он по этому поводу: бакалавр Самсон Карраско не забыл, как Дон-Кихот победил и свалил на землю рыцаря зеркал; поражение это разстроило все планы бакалавра Он решился однако попытать счастия во второй раз, надеясь на лучший исход, и узнав от пажа, приносившого письмо и подарки Терезе Пансо, жене Санчо, где находится Дон-Кихот, облекся в новые доспехи, и на новом коне - с щитом, носившим изображение серебряной луны, отправился вслед за Дон-Кихотом в сопровождении одного, везшого за муле оружие его, крестьянина, но только не старого оруженосца своего Фомы Цециаля, боясь, чтобы не узнали его Дон-Кихот и Санчо. Он посетил герцога и узнал от него, что Дон-Кихот отправился за Саррагосские турниры; герцог рассказал ему также все мистификации, устроенные в замке Дон-Кихоту, историю разочарования Дульцинеи помощью бичевания Санчо, уловку последняго, уверившого Дон-Кихота, будто Дульцинея обращена в крестьянку и как наконец герцогиня заставила поверить самого Санчо, что Дульцинея действительно очарована и что надувая другого он сам попал в просак. Все это насмешило до нельзя бакалавра, удивившагося столько же наивности Санчо, сколько невероятному безумию Дон-Кихота. Герцог просил бакалавра, чтобы победителем или побежденным он заехал к нему в замок после битвы с Дон-Кихотом и подробно рассказал ему это происшествие; бакалавр дал слово герцогу исполнить его желание и отправился отыскивать Дон-Кихота. Не найдя его в Саррагоссе, он отправился в Барселону, где и произошло то, что мы знаем. На возвратном пути бакалавр заехал в герцогу в замок, рассказал ему битву свою с Дон-Кихотом и условия, за которых она состоялась, добавив, что, верный своему слову, Дон-Кихот как истинные странствующий рыцарь, возвращался уже в свою деревню прожить там год своего искуса. "Этим временем", говорил бакалавр, "я надеюсь вылечить Дон-Кихота от его безумия". Вот что побудило бакалавра наряжаться на все лады. Ему больно было видеть, говорил он, такого умного человека с головой, перевороченной вверх дном". За тем бакалавр простился с герцогом и отправился в деревню, ожидать там следовавшого за ним Дон-Кихота.

Вести, сообщенные герцогу бакалавром, побудили его сыграть с Дон-Кихотом последнюю шутку: так нравилось ему морочить рыцаря и оруженосца. Приказавши конным и пешим занять вблизи и вдали от замка все дороги, по которым мог пройти Дон-Кихот - он велел привести его волей или неволей в замок, если только он попадется на встречу высланным им людям; и Дон-Кихот, как мы видели, действительно попался. Извещенный об этом герцог поспешил тотчас же устроить всю эту погребальную церемонию, велел зажечь факелы и свечи, положить Альтизвдору на катафалк, и все это было устроено натурально до нельзя.

Сид-Гамед замечает по этому поводу, что мистификаторы и мистифицируемые были по его мнению одинаково безумны, и что герцог и герцогиня не могли придумать ничего глупее, как насмехаться над двумя безумцами, из которых один спал уже как убитый, другой бодрствовал как полуумный; и с первыми лучами солнца поднялся на ноги; - победителем, или побежденным, Дон-Кихот никогда не любил нежиться в постели. Призванная, по мнению рыцаря, от смерти в жизни, Альтизидора, угождая господам своим, отправилась к Дон-Кихоту и одетая в белую тафтяную тунику, усеянную золотыми цветами, покрытая той самой гирляндой, в которой она лежала в гробу, опираясь за черную эбеновую палку, она неожиданно вошла в спальню рыцари. Смущенный и удивленный этим визитом, Дон-Кихот почти весь спрятался в простыни и одеяло и совершенно онемел, не находя ни одного любезного слова для Альтизвдоры. Севши с тяжелым вздохом у изголовья рыцаря, Альтизидора сказала ему нежным и слабым голосом:

- Только доведенные любовью до крайности, знатные дамы и девушки, забывая всякое приличие, позволяют языку своему открывать тайны сердца. Благородный Дон-Кихот Ламанчский! я - одна из этих влюбленных, терпеливая и целомудренная до того, что от избытка целомудрия душа моя унеслась в моем молчании, и я умерла. Безчувственный рыцарь! размышиляя два дни тому назад о том, как жестоко ты обошелся со мною, вспоминая, что ты оставался твердым, как мрамор, к моим призваниям, я с горя умерла, или по крайней мере всем показалось, что я умерла. И еслиб любовь не сжалилась надо мною, еслиб она не явилась во мне за помощь в бичевании этого доброго оруженосца, так я навсегда осталась бы на том свете.

- Лучше-бы было этой любви действовать за вас через моего осла, воскликнул Санчо, ужь как бы я поблагодарил ее за это. Но скажите, ради Бога, сударыня, - да пошлет вам господь более чувствительного любовника, чем мой господин, - что видели вы в аду? потому что тот, кто умирает с отчаяния, должен же побывать там.

- Должно быть я не совсем умерла, ответила Альтизидора, потому что я не была в аду; еслиб я туда попала, так не выбралась бы оттуда, не смотря на все мое желание. Я только приближалась к воротам его и увидела, что черти играли там в мяч, одетые, как следует, в камзолах и панталонах, с валонскими воротниками, обшитыми кружевом и с такими-же манжетами, высунув из под них четыре пальца, чтобы руки казались длиннее. Они держали зажженные ракеты, и что особенно удивило меня, это то, что мяч заменяла им - небывалая и невиданная вещь - книга, наполненная пыжами и надутая ветром. Но еще более удивило меня то, что они не радовались, как всякие игроки, выигрывая, и не печалились, проигрывая, а только ворчали, ругались и проклинали.

- Что к тут удивительного? заметил Санчо; играют или не играют, выигрывают или проигрывают черти, они всегда недовольны.

- Должно быть так, ответила Альтизидора, но вот что еще удивляет или удивило меня, это то, что мяч, кинутый вверх, не падал назад, так что в другой раз его нельзя было подбросить и книги - новые и старые - так и летели одна за другой; между прочим одна из них, вся в огне, но совсем новая и отлично переплетенная, получила такого тумака, что вся разлетелась. "Посмотри, что это за книга, сказал один чорт другому. - Вторая часть Дон-Кихота Ламанчского, ответили ему, написанная не Сид-Гамедом, а каким-то тордезиласским аррагонцем." Вон ее отсюда, кликнул чорт, швырнуть ее в бездны ада, чтобы не видели её мои глаза. "Разве это такая плохая книга?" спросил другой чорт. Такая плохая, сказал первый, что - я сам чорт - не мог бы написать ничего хуже. Потом они принялись играть другими книгами, а я постаралась запомнить это видение, услышав о Дон-Кихоте, которого я так пламенно люблю.

- Должно быть вы видели все это на яву, сказал Дон-Кихот, потому что я один на свете. Новая эта история переходит из рук в руки, но всякий швыряет ее. Я впрочем нисколько не встревожен тем, что брожу, как привидение, во мраке бездн и по свету земному - потому что в этой истории говорится вовсе не обо мне. Если она хороша, правдива, она проживет века, если плоха, она скоро перейдет пространство, разделяющее колыбель её от могилы.

Альтизидора вновь начала было жаловаться на безчувственность рыцаря, но Дон-Кихот поспешил прервать ее: "я уж несколько раз говорил вам", сказал он, "что напрасно обратились вы с вашей любовью ко мне; я не могу любить вас взаимно, и могу предложить вам - одну только благодарность. Я рожден для Дульцинеи Тобозской, и если есть на свете рок, то он сохранил меня только для нее. Думать, что образ другой красавицы может затмить в моем сердце образ Дульцинеи, значит мечтать о невозможном; невозможное же останется невозможным и это должно заставить вас забыть обо мне".

Услышав это, Альтизидора в порыве притворного гнева воскликнула: "ах ты, доyъ-мерлюшка сушеная, ах ты чугунная душа, смертный ты грех, бездушнейший негодяй из негодяев; если и вцеплюсь тебе в лицо, я выцарапаю тебе глаза. Неужели ты думаешь, дон-избитый палками, дон-побежденный, что я, в самом деле, умирала из-за тебя? Да ведь перед тобой играли сегодня ночью комедию! Стану я из-за такого верблюда умирать!

- Я тоже думаю, перебил Санчо; потому что когда говорят будто влюбленный умирает от любви, так ведь это говорят для смелу. Язык без костей, говорить можно что угодно, но чтобы умереть от любви, пусть Иуда предатель поверит этому.

В эту минуту в комнату Дон-Кихота вошел музыкант, певец и поэт, певший известные строфы над гробом Альтизидоры: "Прошу вашу милость", сказал он низко поклонившись рыцарю, "считать меня самым верным и преданным вашим слугой, я им стал давно, удивляясь вашим подвигам столько же, сколько вашей славе"

- У вас превосходный голос, ответил Дон-Кихот, но только я должен сказать вам, что ваша песнь была совсем не кстати; что общого имеют стансы Гарсиласко с смертью этой дамы.

- Ничего, ответил музыкант; но мы, поэты, пишем, что нам на ум взбредет и крадем, что придется, не заботясь о том, кстати это или некстати, зная, что всякая пропетая и написанная глупость сойдет нам с рук, как поэтическая вольность.

Дом-Кихот собирался что-то ответить, но ему посещал приход герцога и герцогини. Между хозяевами и гостем завязался тогда длинный и приятный разговор, в продолжение которого Санчо наговорил столько милых вещей и таких злых шуток, что вновь изумил герцога и герцогиню своей тонкой остротой, соединенной с таким простодушием. Дон-Кихот просил герцога позволить ему отправиться сегодня же, сказав, что побежденным рыцарям приличнее жить в свинушнике, чем в царственных чертогах. Герцог охотно согласился на это, а герцогиня спросила его, зол ли он на Альтизидору?

- Герцогиня, сказал Дон-Кихот; все несчастие, вся беда этой девушки происходит от праздности, она всему виною, и самое лучшее, что можно посоветовать Альтизидоре, это заняться каким-нибудь честным делом. В аду, говорит она, наряжаются в кружева, вероятно она тоже умеет плести их, пусть же прилежно займется она этим делом, и пока пальцы её будут заняты иглой, любимый или любимые образы не будут тревожить её воображения. Вот мое мнение, вот мой совет.

о моей хозяйке, Терезе Пансо, а между тем, я люблю ее, как звезду глаз моих.

- Ты прав, Санчо, заметила герцогиня; и я с сегодняшняго же дня усажу Альтизидору за работу, она к тому же такая мастерица в разных рукодельях.

- Не зачем вам этого делать, сказала Альтизидора; мысль о том, как безчувственно оттолкнул меня, как сурово обошелся со мною этот бродяга, убивает во мне всякую любовь. Прошу вас, позвольте мне уйти, чтобы не видеть, не скажу этого печального образа, а этого несчастного отвратительного скелета.

Альтизидора притворно утерла глава платком, поклонилась своим господам и вышла из комнаты.

не ту бы я песеньку запел ей.

Этим кончилась беседа Дон-Кихота с хозяевами; одевшись он пообедал с ними и после обеда отправился в путь.