Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Глава LXXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Глава LXXI. (старая орфография)

Глава LXXI.

Опечаленный и обрадованный: - опечаленный своим поражением, обрадованный чудесной силой, обнаруженной Санчо при воскресении Альтизидоры, - отправился из замка побежденный странствователь Дон-Кихот. Он однако несколько сомневался, чтобы влюбленная девушка унерла от любви в нему, Санчо же отправился далеко необрадованный; - особенно тем. что Альтивидора не подарила ему обещанных шести рубах. Думая и передумывая об этом, он сказал своему господину: "право, господин мой, должно быть я самый несчастный лекарь на свете, другие лекаря, уморивши больного, требуют еще денег за это; - экой труд, подумаешь, прописать какое-нибудь лекарство, которого они не приготовляют даже, а велят приготовить аптекарю на беду больных; - между тем я, излечивая других своими боками, исщипывая, избивая, искалывая булавками и хлестая себя плетьми, я - не получаю за это ни обола. Нет, уж если попадется теперь в мои руки больной, так я потребую вперед за лечение: священник кормится обеднями, которые он поэт, и я не думаю, чтобы небо одарило меня таким чудесным свойством для того, чтобы я помогал им другим, не получая за это ни дна, ни покрышки.

- Ты прав, друг Санчо, сказал Дон-Кихот; Альтизидоре следовало отдать тебе обещанные рубахи. И хотя чудесная сила твоя досталась тебе gratis, без труда и учения с твоей стороны, но претерпевать мученичество для счастия других, это хуже всякого учения. Что же касается меня, так я дал бы тебе Санчо все, чего бы не попросил ты, в вознаграждение за разочарование Дульцинеи. Не знаю только, последует ли исцеление если заплатить за него, а мне бы не хотелось платой уничтожить чудесное действие лекарства, но попытка не пытка; Санчо, назначь что хочешь и выпори себя сейчас же; а потом заплати себе чистыми деньгами из собственных рук: деньги мои у тебя.

Услышав это, Санчо выпучил глаза, вытянул уши, и согласился от чистого сердца на сделанное ему предложение.

- Ладно, ваша милость, готов услужить вам, сказал он, потому что это выгодно для меня, что делать - любовь к жене и детям заставляет меня казаться интересантом; - но сколько же, ваша милость, пожалуете вы мне за каждый удар.

- Если оценить всю силу боли, которую придется претерпеть тебе, то не вознаградить тебя всеми богатствами Венеции, всеми рудниками Потози; но соображай свое требование с моим кошельком и оцени сам каждый удар.

- Я должен дать себе три тысячи триста и столько-то ударов, сказал Санчо; я дал себе уже пять, остается значит все остальное, будем считать эти пять за столько-то и столько-то, и положим круглым числом три тысячи триста. Если взять за каждый удар по квартилле, {Четверть реала.} а меньше я ни за что не возьму, выйдет три тысячи триста квартилл, или за три тысячи ударов - полторы тысячи полуреалов, а за триста остальных - полтораста полуреалов; если приложить эти полтораста к прежним семи стам пятидесяти реалам выйдет восемсот семдесят пять. Я вычту эти деньги из тех, что находятся у меня, и вернусь домой богатым и счастливын, хотя и отлично избитым и отхлестанным, но не достанешь форели.... {No se ton a il truchos a bragas enjutos - говорит испанская пословица - не достанешь фрелей, не замочивши штанов.}

- О благословенный, милый, добрый Санчо, воскликнул Дон-Кихот, о, как мы будем обязаны тебе с Дульцтнеей; всю жизнь мы должны будем благодарить тебя., если Дульцинея возвратит свой первобытный вид, а это невозможно, чтобы она не возвратила его, её несчастие станет счастием и мое поражение моим торжеством. Когда же, Санчо, начнешь ты бить себя? начинай скорей, я прибавлю сто реалов.

- Сегодня же ночью начну, сказал Санчо, постараемся только провести эту ночь в поле под открытым небом, и тогда я немного пущу себе крови.

не умеющим сводить концов с концами в своих желаниях. Своротив немного с дороги, рыцарь и оруженосец въехали в густолиственную рощу, и, сняв так седло с Россинанта и вьюк с осла, расположились на зеленой траве и закусили провизией из котомки Санчо. Устроив потом из узды и недоуздка своего осла прекраснейшую плеть, Санчо отошел шагов за двадцать от Дон-Кихота под тень четырех буковых деревьев. Видя, как твердо и решительно шествовал Санчо на место своего бичевания, Дон-Кихот сказал ему: "Смотри, мой друг, не разорви себя в куски, бей себя не сразу, а постепенно - удар за ударом, не спеши, чтобы на половине дороги не занялось у тебя дыхание; другими словами, не убей себя, давши себе только половину ударов. И чтобы все дело не пропало даром из-за одного лишняго или недоданного удара, я буду считать их на четках. Помогай же тебе небо, как того заслуживает твое благое намерение.

- Хороший плательщик не боится выдавать деньги, ответил Санчо, я я думаю так отодрать себя, чтобы уходить себя не убивая; в этом вся штука будет.

В ту же минуту он обнажил себя до поясницы и схватив узду принялся хлестать себя, а Дон-Кихот считать удары. Не успел он однако дать себе восьми или десяти ударов, как дело показалось ему не совсем шуточным и награждение не совсем выгодным. Он остановился и сказал своему господину, что он ошибся в счете, что за такие удары следует заплатить не по квартилло, а по полреала.

- Продолжай, продолжай, сказал Дон-Кихот, я плачу вдвое.

- Ну это дело другое - ответил Санчо, принимаясь опять хлестать себя; скоро однако плеть перестала опускаться на спину Санчо, он стал хлестать ею по деревьям, вздыхая от времени до времени так тяжело, словно душа у него вылетала из тела. Тронутый Дон-Кихот, страшась, чтобы Санчо в самом деле не уходил себя и тем не погубил всего дела, сказал ему: "довольно, довольно; лекарство слишком сильно, его следует принимать не сразу, а по частям, - Замору взяли не в один день. Ты дал себе, если я не ошибся в счете больше двух тысяч ударов, за сегодня довольно, нужно и меру знать; осел и тот чрез меру не потянет.

о чем будет горевать вам.

- Бог с тобой, если пришла тебе такая охота, бей себя, я отойду, сказал Дон-Кихот. И Санчо так энергически принялся за дело, что скоро снял кожу с нескольких деревьев: с таким остервенением разочаровывал он Дульцинею. Хватив наконец с ужаснейшим криком плетью изо всей силы по буковому дереву, он воскликнул: "здесьумер Самсон и пропадай я, как он".

Услышав этот ужасный удар, этот раздирающий крив, Дон-Кихот подбежал в Санчо и вырвав у него недоуздок, служивший ему вместо бычачьяго нерва сказал ему: "Санчо, не допусти Бог, чтобы ты погубил из-за меня жизнь, которой ты поддерживаешь семью твою. Пусть Дульцинея живет, как я, близкой надеждой, и подождет пока ты соберешься с силами, чтобы кончить это дело в общему удовольствию".

- Если вашей милости так угодно, извольте, я согласен, сказал Санчо; но только прикройте меня вашим плащем, потому что я страшно потею и не хотел бы схватить насморка, как это случается с кающимися, бичующями себя в первый раз

Дон-Кихот поспешил снять с себя плащ и покрыл им Санчо, преспокойно проспавшого потом до зари, - оставшись сам в одном камзоле. Днем они продолжали путь и отошедши мили три, остановились в одной деревне где провели ночь в деревенской корчме, принятой Дон-Кихотом за корчму, а не за замок, с рвами, подъемными мостами, башнями, решетками; нужно заметить, что со времени своего поражения Дон-Кихот как будто несколько образумился. Рыцарю и оруженосцу предложили комнату внизу с окнами, украшенными в виде занавесей - двумя кускани старой, разрисованной саржи, какая обыкновенно бывает в моде в деревнях. На одной из них, изображено было похищение Елены, на другой история Энея и Дидоны, подававшей простыней с высокой башни знаки своему убегающему любовнику, уносившемуся на всех парусах на каком-то фрегате или бригантине. Разсматривая их Дон-Кихот заметил, что Елена изподтишка улыбалась и отправлялась без особенной, повидимому, горести, прекрасная же Дидона проливала слезы величиною в орех. "Эти две даны", сказал он внимательно разглядев их, "очень несчастны тем, что родились не теперь, а еще более несчастлив я, не родившись в их время; еслиб я встретил этих прекрасных господ, Троя не была бы сожжена, Карфаген не был бы разрушен; мне довольно было убить Париса, чтобы предотвратить все эти бедствия".

не такой малярной рукой.

- Живописец этот, ответил Дон-Кихот, действительно как будто сродни жившему в Убеде рисовальщику Орбанея, который на вопрос, что думает он рисовать, отвечал: что случится; а если случалось ему нарисовать петуха, он подписывал: "это петух", чтобы не приняли его как-нибудь за лисицу. Такого же рода должен быть, если я не ошибаюсь, живописец или писатель, - это впрочем все равно, - написавший нового Дон-Кихота; он тоже писал на обум и напоминает мне еще поэта Модеона, приезжавшого несколько лет тому назад представляться во двору и отвечавшого сразу на все предлагаемые ему вопросы, и когда однажды его спросили, что значит Deum Deo он ответил: "откуда ни подай". Но довольно об этом. скажи мне теперь, Санчо, если тебе придет охота покончить сегодня с твоим бичеванием, где тебе сподручнее это сделать - на воздухе или под крышей?

- А разве мне не все равно, где не бить себя, ответил Санчо; впрочем лучше бы под деревьями; они словно мазу мне держат и позволяют терпеливо переносить боль.

- Нет, Санчо, сегодня ты не будешь бить себя ни под закрытым, ни под открытых небом, сказал Дон-Кихот; соберись с силами и докончи это дело дома, куда мы вернемся не позже после завтра.

- Как вам угодно, ответил Санчо; хотелось бы мне только покончить поскорей с этим делом и сковать железо пока оно горячо; потому что опасность часто в промедлении, на Бога надеясь, сам не плошай, синица в руках лучше журавля в небе и одно на я дам.

- Довольно, довольно, воскликнул Дон-Кихот, ради Бога остановись с своими пословицами; ты опять принимаешься за старое. Говори просто, не пугаясь и не заговариваясь; сколько раз я уже замечал это тебе; послушай меня, и ты увидишь, все будет отлично.

- Уж это какое-то проклятие лежит на мне, сказал Санчо, что не могу я никакого довода привести без пословицы и никакой пословнцы без довода, но я исправлюсь, если это только удастся мне.