Дон Кишот Ламанхский.
Часть первая. Том второй.
Глава XXIII. Удивительные приключения в Сиерре Морене

ГЛАВА XXIII

Удивительные приключения в Сиерре Морене

Дон Кишот, видя, как заплатили ему за благодеяния, воскликнул:

- Санко! Правду говорят люди: злого любишь, себя губить! Мне бы надлежало тебя послушаться! Вперед буду умнее!

- Вы, сударь, - сказал оруженосец, - вы тогда будете умнее, когда я стану к верху ногами ходить! Но если вам жаль, что прежде меня не послушались, то послушайтесь теперь: уберемся отсюда поскорее; все ваши рыцарства не помогут вам, когда попадетесь в лапы святой Германдад. Она мараведиса⁴⁰ не даст за всех странствующих рыцарей в свете; ради Бога! Уедем отсюда.

- Бедный Санко! Натура не создала тебя храбрым! Но чтобы доказать, что я не упрям, соглашаюсь исполнить твое желание; только смотри! Никогда, ниже при самой смерти (помни это условие), не смей говорить, что робость понудила меня удалиться! Если это скажешь, Санко, то солжешь непростительно. Признаюсь, когда бы я мог подумать, что такая мысль придет в твою голову, то ни на что несмотря, остался бы в этом месте. Не боюсь ни святой Германдад, которая для тебя так ужасна, ни всех Ермандад двенадцати колен израильских, ни семи Маккавеев, ни Кастора и Поллукса⁴¹, ниже всего, что называется братьями в свете!

- Господин рыцарь! Сойти с места не значит бежать, а бросаться на нож - быть умным и смелым! По-моему, человек, который имеет хотя каплю рассудка, всего вдруг не делает, а оставляет что-нибудь и на завтра, и на послезавтра. Береги монету про черный день. Хотя я и простой крестьянин, но, Бог милостив, умею два перечесть, и умишка мой, который никогда меня не обманывает, говорит, что вы хорошо сделаете, если сядете на Рыжака и проедете вслед за мною.

Дон Кишот не стал спорить и послушался. Благоразумный оруженосец отправился вперед на осле; Дон Кишот за ним, и скоро очутились они в долинах Сиерры Морены, в которых были намерены спрятаться. По счастию, котомка с припасами каким-то чудом спаслась от колодников. Санко не боялся умереть с голоду, погонял осла и остановился не прежде, как совсем смерклось. Наши странники расположились ночевать у подошвы одного утеса под густыми деревьями. Но судьба, которая не уставала гнать их, как нарочно, привела в это место Гинеса Пассамона, того славного мошенника, которого Дон Кишот спас от галер и который также имел свои причины бояться святой Германдад. Пассамон нашел героев наших в глубоком сне, а как благодарность была не из главных его добродетелей, то он не посовестился украсть Санкина осла, который показался ему гораздо лучше Рыжака. Заря едва, едва блистала, как оруженосец, проснувшись, увидел, что при нем осла не было, поднял прежалобный крик:

- О, друг мой! Душа моя! - повторял он. - Я тебя не увижу! Тебя, который родился в моем доме, никогда не оставлял меня, рос перед моими глазами, стоил мне таких трудов и попечений! Я тебя не увижу! Я тебя лишился! Как показаться жене, которая тебя так любила! Детям, которых ты утешал, соседям, которые смотрели на тебя завистливыми глазами! О, мой осел! Осел возлюбленный! Без тебя жизнь мне в тягость: ты один сохранял ее потому, что каждый день вырабатывал по двадцати шести мараведисов, почти столько же, сколько выходили на мои расходы. Ах! Теперь мне ничего не надобно, ни расходов, ни приходов; я потерял тебя, я умру с горя!

Дон Кишот, пробужденный жалобами Санки, утешал его, как мог; сказал ему прекрасную проповедь о неприятностях в жизни; однако не успокоил по тех пор, пока не обещал дать ему трех осленков из пяти, оставшихся у него дома.

Оруженосец, всхлипывая, поблагодарил господина своего за милость; потом, повеся голову, пошел за ним пешком, таща на плече котомку, которая опять избавилась от похищения и которую нередко посещал он с глубокими вздохами. Дон Кишот ехал шагом, час от часу больше углублялся в горы, с удовольствием посматривал на утесы и пустыни, его окружавшие, и приводил на память все, что случалось с рыцарями в таких же диких уединениях. Вдруг Санко увидел, что рыцарь его поднимал копьем какой-то полусогнивший чемодан, оставленный посреди дороги. Он подбежал к нему, взял чемодан, который был весь в дырах, осмотрел его и нашел в нем четыре голландские рубашки, несколько тонкого белья и узел с золотыми деньгами.

- Слава Богу! Вот приключение по моему вкусу! - воскликнул он, и не считая денег, начал опять обыскивать чемодан, в котором не нашел более ничего, кроме богатой записной книжки. Дон Кишот взял ее себе, оставя деньги оруженосцу, который, поцеловав у него руку, спрятал их в карман.

- Друг мой! - сказал наш рыцарь. - Все это, конечно, принадлежит какому-нибудь проезжему, ограбленному или умерщвленному разбойниками.

- Нет, сударь, - отвечал Санко, - разбойники не оставили бы этих прекрасных золотых денег, которые у меня в кармане!

Он открыл ее и прочел следующие стихи оруженосцу: 

- Эти стихи ничего не объяснили, - сказал Дон Кишот, - но признаюсь, они хорошо написаны!

- Вы и в стихах знаток, мне кажется? - спросил Санко.

- Великий! - отвечал рыцарь. - Ты в этом и сомневаться не будешь, когда я тебе дам предлинное письмо стихами к принцессе Дульцинее. Старинные рыцари были все музыканты и стихотворцы: любовь, друг мой, всему научит!

- Посмотрите, сударь, нет ли еще чего-нибудь в записной книжке?

Дон Кишот перевернул листок.

- Вот и проза, - сказал он, - и думаю, любовное письмо!

- А! А! - воскликнул оруженосец, который был в духе. - Прочтите его мне, прочтите; я бывал охотник до любовных писем!

Дон Кишот прочел следующее:

"Последнее слово, Люцинда! Не страшись упреков! Я не буду скучать тебе упреками! Ты нарушила свои клятвы; предпочла низкие сокровища любви пламенного сердца, своей должности, своей невинности! Я находил в тебе все добродетели и совершенства; они исчезли - осталась одна красота ничтожная, минутная! Прости; будь счастлива, когда можешь, когда способна забыть мои страдания! Ах, если б ты никогда не узнала, каков человек, избранный тобою! Если бы никогда позднее раскаяние не посетило твоего сердца!

"

- Из письма и стихов мало узнали, - сказал Дон Кишот, перевертывая листочки, на которых написано было еще несколько стихов и отрывков, заключавших в себе жалобы и упреки.

Между тем Санко в другой раз посетил чемодан, не оставил в нем ни одного уголка, ни одной сумки, не ощупав несколько раз рукою - так прельстили его золотые деньги, которых было порядочное количество! По несчастию, не нашлось более ничего; но один взор на сокровище - и наш оруженосец забыл и палочные удары, и беспокойную ночь в трактире, и чудотворный бальзам, и воздушное путешествие, и даже милого осла. Рыцарь Печального образа думал только о том, кому принадлежал чемодан и, судя по письму, стихам, деньгам и тонкому белью, заключил, что какой-нибудь знатный молодой дворянин, влюбленный в жестокую и от любви пришедший в отчаяние, потерял их на дороге. Он решился в горах искать несчастного любовника.

Герой наш с таким намерением отправился уже в путь, как вдруг увидел на вершине холма человека, который прыгал с утеса на утес с удивительною легкостию. Этот человек был покрыт изорванным рубищем: черная борода его была густа и всклокочена, длинные волосы в беспорядке, нижнее платье все изодрано, ноги обнажены. Дон Кишот, несмотря на скорый бег незнакомца, успел сделать свои замечания, и вообразив, что ему принадлежал чемодан, хотел было за ним последовать; но Рыжак, который и по хорошей дороге не привык ходить скоро, отказался идти по утесам и камням. Герой приказал было своему оруженосцу догнать этого человека, но Санко представил ему, что никак не мог удалиться, потому что всякий раз, когда не было с ним его рыцаря, страх отнимал у него ноги.

- Притом же, сударь, - прибавил он, - какая нужда искать хозяина этого чемодана? Если найдем его, то будет надобно отдавать деньги, а мне кажется, что это совсем лишнее!

сзывать своих коз. Дон Кишот увидел его и кликнул. Пастух сошел вниз.

- Верно, хотите вы, - сказал он, приближась, - узнать, для чего этот лошак здесь: он шесть месяцев лежит на одном месте; вы, может быть, встретились с его господином!

- Нет, - отвечал Дон Кишот, - мы только неподалеку отсюда нашли чемодан на дороге.

- Я и сам давно его видел, - сказал пастух, - но боялся до него дотронуться, чтобы не попасться в беду: нечистый дух гораздо хитрее нас!

- Послушай, дружок! - прибавил Дон Кишот. - Не можешь ли ты мне сказать, чей этот лошак и чемодан?

- Я очень немного знаю об этом, - отвечал пастух, - шесть месяцев тому назад приехал сюда молодой человек, статный и прекрасный, на этом лошаке и с чемоданом, до которого вы дотронуться не хотели. Он спросил у нас, где самое уединенное место на горах: мы привели его сюда, и он, кольнув шпорами лошака, скрылся в утесах.

Через несколько дней один из наших товарищей встретился с молодым незнакомцем, который, не говоря ни слова, подбежал к нему, прибил его до полусмерти, отнял у него припасы, которые пастух вез на осле в нашу деревню, и убежал на утесы; мы бросились за ним, искали, нигде не нашли; наконец, увидели в дупле старого дерева. Платье на нем было изорвано, лицо его загорело от солнца, словом, было трудно узнать его. Он подошел к нам с ласковым видом, поклонился, вздохнул и сказал, чтобы мы не дивились, видя его в таком положении, что он великий грешник и желает строгою жизнию себя очистить. Мы хотели узнать его имя, но он потупил голову и не отвечал. Мы просили его назначить нам место, куда приносить ему пищу, либо ходить за нею к нам в хижины, а не брать ее насильно. Молодой человек поблагодарил нас, извинился и обещал вперед не обижать никого, а просить хлеба именем Божиим; прибавил, что не мог указать нам своего жилища потому, что не имел его, а проводил ночи, где случалось. Тут он заплакал, мы также: у него лицо такое доброе; видно, что люди много зла ему сделали! У нас сердце обливалось кровию, когда мы смотрели на бедного молодого человека, убитого горем, бледного и унылого.

Мы утешали его, как могли - меньше словами, нежели сожалением; мы, простые пастухи, красиво говорить не умеем. Вдруг он весь в лице переменился, опустил голову, сжал губы, нахмурил брови и, кинувшись на одного из наших товарищей, начал бить его так сильно, что, верно, без нас убил бы на месте; за всяким ударом он повторял: "Изменник Фернанд, я разорву твое сердце хитрое, коварное, наполненное пороками!" Не припомню, что еще говорил он об этом Фернанде. Мы не захотели его удерживать, и он с удивительною быстротою скрылся в утесах, в которых нескоро найдешь его. Из сих обстоятельств, милостивый государь, мы заключили, что бедный молодой человек есть сумасшедший, и что какой-то Фернанд причиною его сумасшествия. Мы и не обманулись! Он несколько раз после того приходил к нам просить просьбою накормить его, а иногда, не прося, отнимал наши припасы. Когда придет на него дурной час, то хотя все отдай ему, он не менее подерется с тобою. В другое время обходится ласково, просит учтиво и хлебной корки, благодарит, плачет и уходит. Третьего дни я и четверо пастухов из моих приятелей согласились найти его, взять насильно, отвезти в Альмодавар (за несколько миль отсюда) вылечить его, если можно, или отыскать его родных, которые бы могли взять на свои руки этого несчастного молодого человека. Вот, сударь, все, что знаю об этом.

шел прямо к ним и говорил что-то сам с собою. Он приближался медленно, поклонился им и сказал тихим, охриплым голосом: "Здравствуйте!" Наш паладин, скочив с Рыжака, обнял его с горячностию. Молодой человек удивился, отступил назад и, положив обе руки на плечи рыцарю, смотрел на него долго и пристально, потом сказал:

Примечания

⁴⁰ ...мараведиса

⁴¹ ...ни всех Ермандад двенадцати колен израильских, ни семи Маккавеев, ни Кастора и Поллукса... -- В высказывании Дон Кихота по признаку сходства комически соединены братья из 12-ти израилевых родов, семеро братьев Маккавеев, участников восстания иудеев (165 г. до н. э.) против царя Антноха IV, а также братья-близнецы Кастор и Полндевк-Поллукс - персонажи греческой мифологии.

⁴² ...прочел следующие стихи оруженосцу: Надежда, говорят, любовь животворит... Жестокая, и то блаженством он считает! -- Стихотворение из записной книжки в переводном романе Флориана не имеет ничего общего с сонетом из романа Сервантеса. Оно состоит из двух четверостиший с опоясывающей рифмовкой, разделенных двустишием. Его главная тема - надежда как единственная прочная и необходимая основа любви. Сохраняя эту тему, Жуковский сокращает стихотворение на 1 стих. Кроме того, образ Фили (Philis) из стихотворения Флориана, входивший и в сонет Сервантеса, у Жуковского заменен на образ Хлои. Сохранился беловой автограф этого стихотворения (л. 9 об.), размещенного в подборке, озаглавленной "Том II", пронумерованного цифрой "5". 4-й стих в автографе читается так: "(И ах!) Увы! Надежды никакой не знает!", 9-й - "Жестокая, и то (он счастьем) блаженством почитает!".