Дон Кишот Ламанхский.
Часть первая. Том второй.
Глава XXV. Подражание горному красавцу

ГЛАВА XXV

Подражание горному красавцу

Герой наш ехал среди гор. Санко шел за ним; вздыхал усердно и умирал от скуки, не смея начать разговора. Наконец молчание стало ему несносно.

- Милостивый государь! - сказал он. - Благословите меня и отпустите домой; дома, по крайней мере, могу я говорить с женою и с детьми! Лучше соглашусь лечь живой в могилу, нежели ездить с вашею милостию молча и не разевая рта, хотя бы звери говорили по-прежнему! Тогда, по крайней мере, имел бы я надежду встретиться с каким-нибудь честным волком, с ним познакомиться и побеседовать о том и о другом; но правду сказать, худо искать приключений, летать против воли по воздуху, быть изувеченным и не сметь языком шевельнуть!

- Хорошо! - сказал Дон Кишот. - Соглашаюсь уничтожить мое запрещение, но только на время, пока мы в горах пробудем!

- Доброе дело, милостивый государь! Иначе я бы скоро задохся! Прежде всего, позвольте мне у вас спросить, за что вы так любите госпожу королеву Маркасину (так ли я выговариваю?), и какая вам нужда до того, был ли этот господин лекарь сердечным ее другом или нет? Если бы ваше странствующее рыцарство пропустили это мимо ушей, то бы сумасшедший досказал свою историю и вас не сбил с ног камнем, а мне не изломал боков и бороды не выщипал!

- Мой друг! Если бы ты знал, как добродетельна Мадазина, если бы имел понятие о красоте ее, то, верно бы, сам признался, что я был терпелив не кстати, спустя этому безбожнику, оскорбившему честь ее. Правда, и лекарь Лизбет - человек редкий. Мадазина часто советовалась с ним и никому, кроме его, не давала лечить себя; но говорить, что он был ее любовником, есть бесстыдная клевета, которой Карденио, конечно бы, не позволил себе, когда бы не был в припадке безумия!

- Зачем же вы связывались с безумным? Что если б этот большой камень, который так ловко попал вас по брюху, поднялся повыше и ударил вас по лбу, куда б вы годились, прошу не погневаться, с вашею прекрасною королевою, которую черт побери!

- Наш брат, странствующий рыцарь, обязан защищать честь красавиц от умных и безумных, особливо когда идет дело о такой великой принцессе, какова Мадазина! К тому ж, признаться тебе, я всегда был особенно привязан к этой красавице, славной своими прелестями, добродетелью и несчастиями. Бедная Мадазина! Увы! Я всегда готов плакать, когда вспомню о ее горести и страданиях, в которых один добрый Лизбет подкреплял ее благоразумными советами! И вас, нежные друзья, хотят обесславить! Нет! Никогда, никогда не стерплю такой несправедливости! Обличу и буду обличать безумцев, которые осмелятся оскорбить вас словом или мыслию!

- Я, сударь, не говорю ни слова и ничего не думаю; в чужие дела не люблю вмешиваться! Если они спали вместе, для них же лучше! Я пришел с поля, не знаю дела! У кого свербит, тот и чешется! Купил дорого, говорил дешево, а в кошельке пусто! Голым родился, гол и живу: ни прибыли, ни убыли! Какая мне нужда: видел, не видал, слышал, не слыхал! На всех не угодишь! Слухом земля полна!

- Помилуй, какое множество пословиц! Тебя, однако ж, извиняю, только удивляюсь, как ты не рассудишь, что я во всем следую правилам рыцарства, которых никто лучше меня не знает. Все мои дела имеют цель! Например, ты не знаешь, зачем я теперь еду в горы! Важное предприятие, которое одно сделает меня славнее всех рыцарей на свете!

- Скажите мне, сударь, в этом прекрасном предприятии можно сломить себе шею или встретиться с привидениями, которые заставляют летать по воздуху!

- Все от тебя зависит! Будь только проворен и кончи как можно скорее славное посольство, которого тебя удостою. Приближься и все узнаешь. Ты, конечно, слыхал, мой друг, что знаменитый Амадис Гальский был, может быть, совершеннейшим из странствующих рыцарей; что я говорю: может быть! Он первый, единственный, глава и солнце всех, которые когда-либо существовали! Во всяком искусстве и звании подражают тем, которые наиболее в них прославились: итак, в звании рыцарей Амадис должен быть северным сиянием, полярною звездою всех избранных смертных, сражающихся под знаменами любви и рыцарства. Амадис неоспоримо доказал свое мужество и постоянство, удаляясь на утес бесплодный и проведши на нем несколько лет в тоске и унынии под именем горного красавца. Мне легче подражать Амадису-пустыннику, нежели Амадису-герою, который душил великанов, умерщвлял чудовищ и разгонял целые воинства: итак, воспользуюсь случаем, который завел меня в такую прекрасную пустыню.

- Я что-то вас не понимаю, - сказал Санко, - растолкуйте мне, что вы хотите делать?

- Подражать Амадису, а может быть, и Роланду, который, узнавши, что Ангелика променяла его на мавра Медора⁴⁸, вырывал с корнями деревья, мутил ручьи, побивал стада, жег хижины и села и совсем потерял ум, что ему сделало много чести!

- Но вы, кажется мне, сказали, что эти господа имели свои причины делать такие прекрасные подвиги; а какие ж вы имеете? Разве думаете, что госпожа Дульцинея изволит без вас утешаться с каким-нибудь мавром или христианином!

- Нимало; но тем для друг мой, как это славно и как должно быть приятно его красавице! Впрочем, и отсутствия Дульцинеи для меня довольно! Дело решено, Санко, я схожу с ума! Да, сын мой, хочу быть и буду сумасшедшим по тех пор, пока не получу ответа на письмо, которое отнесешь от меня к госпоже Дульцинее. Когда ответ сей будет благоприятен, то я возвращу свой ум, чтобы сильнее почувствовать свое счастие; когда же нет, когда жестокая пренебрегает меня, то я останусь безумным, чтобы не знать, в какую пропасть меня низвергнули. Видишь ли, что в обоих случаях я в выигрыше.

Между тем подъехали к одной высокой горе, которая, отделившись от прочих, возвышалась одна посреди луга, орошенного источником. Свежесть быстрой воды, красота яркой зелени, диких цветов, группы дерев, рассеянные по лугу, пленили рыцаря: он решился остаться в этом месте с своим унынием.

- Так! Я нашел его, - воскликнул он, осмотрев с восхищением предметы, его окружавшие. - Нашел убежище, в котором буду вздыхать по жестокой! Светлый, журчащий ручеек, ты потечешь моими слезами! О вы, уединенные боги сей мирной пустыни! Простите несчастному, дерзнувшему стопами возмутить безмолвную обитель вашу! О вы, Дриады, Напеи⁴⁹, внимайте моим тщетным жалобам! Разделите мои страдания! Молю небо, да сохранит вашу невинность от фавнов и сатиров. О Дульцинея Тобозская, солнце ночей моих, магнит моего сердца, звезда-сопутница моих странствий, узнай бедственное состояние, в которое привело меня твое отсутствие! А ты, верный оруженосец мой, ты, участник и наследник моей славы, не забудь - ах! Не забудь того, что видел и увидишь! Расскажи обо всем тиранке души моей.

Дон Кишот при сих словах спрыгивает с Рыжака, снимает с него узду и седло, и ударив его по спине рукою, говорит:

- Наслаждайся свободою, которой лишен господин твой! Не хочу более тебя обуздывать, о ты, послушный и вместе грозный, о ты, который превосходишь быстротою и славного Фронтина, и Гиппогрифа Астольфова!⁵⁰

- Когда бы мой бедный осел был здесь, - воскликнул Санко, - то и я, снявши с него седло, насказал бы ему много всякой всячины, хотя, в самом деле, и не все было бы справедливо, потому что бывший хозяин его, помнится, не влюблен и не влюблялся. Но, господин рыцарь Печального образа, если вы не шутя безумный и если непременно хотите посылать меня в Тобозо, то не пускайте на волю Рыжака, а лучше уступите его мне; он довезет меня не хуже моего осла-покойника, и я возвращусь к вам гораздо скорее: вы сами знаете, что я не очень легок на ногу.

- Согласен, - отвечал Дон Кишот, - только помедли здесь три дни, чтобы хорошенько на меня наглядеться и описать Дульцинее все глупости, которые могу сделать, когда захочу.

- О, сударь, я уже нагляделся!

- Нет, добрый Санко, ты еще ничего не знаешь: сперва издеру все свое платье, разбросаю оружия и начну стучать головой об утесы, потом...

- Берегитесь! Я вижу здесь такой прекрасный утес, который с одного разу кончит ваш искус. Послушайте: если уж непременно надобно вам кувыркаться и не жалеть бедной головы своей, то ныряйте в воду либо катайтесь по мягкому песку; мое дело назвать песок и воду железною горою.

- Нет, Санко, законы рыцарства не позволяют обманывать!

- Разве я рыцарь! Положитесь на меня! И зачем откладывать? Вообразите, что три дни прошли; напишите письмо к госпоже принцессе, не забудьте и векселя на трех осленков, отдайте все это мне, и я пущусь, как из лука стрела, в Тобозо, поклонюсь госпоже Дульцинее, расскажу ей об вас чудеса; сделаю вам ее, как шелковую, и прилечу скорее ветра освободить вас из чистилища.

- У меня теперь нет бумаги, но все равно есть записная книжка. Ты велишь переписать мое письмо в первой деревне школьному мастеру или пономарю: что нужды, моя ли рука или чужая? Принцесса не умеет читать и не знает моей руки. Во все двенадцать лет пламенной любви моей не видался я с нею больше четырех раз и смею уверить, что в эти четыре раза она не заметила моих нежных и томных взоров; так строго содержит ее отец и мать: Лоран Корчуело⁵¹ и Альдонца Ногалес!

- Что вы говорите? Разве принцессою Дульцинеею называете вы нашу Альдонцу Лоренцу, дочь Ларона Корчуело?

- Разумеется!

- О! Я ее знаю! Очень знаю! Черт побери! То-то девка, она исковеркает тебя лучше всякого медведя! И красавица! Настоящая принцесса: борода с локоть, сильна, дородна и, без сомнения, перебьет на кулачках всех рыцарей, сколько их ни есть на свете. Я помню, как она взлезла однажды на колокольню, чтобы оттуда скликать работников отца своего, которые работали в поле, за полверсты от деревни: так заревела, что, верно, и за полверсты оглушила их. Посмотрели бы вы, какие дает оплеухи, когда вздумаешь поиграть с нею! Отпустите меня, очень хочу видеть Альдонцу Лоренцо. Думать надобно, что она теперь стала немного посмуглее, потому что беспрестанно на солнце. Какой же я был дурак! Я воображал, что эта госпожа Дульцинея, и Бог знает что! Какая-нибудь великая принцесса, у которой и бискайцам, и колодникам, и черту, и дьяволу ноги целовать нестыдно! Вздор! Госпожа Дульцинея не иное что, как наша Альдонца Лоренцо! И если все господа, которых вы послали к этой принцессе, точно у ней были, то, верно, нашли ее с цепом на гумне либо с ухватом перед печью: то-то, я думаю, посмеялись, и, правду сказать, есть чему посмеяться.

- Санко! - сказал герой тихим, но важным голосом. - Я уже открыл тебе великую истину, которую ты всегда забываешь! Открыл, что ты несносно болтливый глупец! Кто вздумает на твоем месте умничать, тот должен наперед узнать, что только две вещи на свете: мудрость и красота - заслуживают любовь нашу! И то, и другое найдешь в совершенстве в моей Дульцинее! Какое мне дело до породы и звания; что значат сии случайные достоинства пред личными! Довольно: я люблю, обожаю ее; и все принцессы мира, все красавицы и богини не существуют для моего сердца. К тому же, возьмем в пример всех Амарилл, Сильвий, Галатей⁵², которых славят наши поэты. Неужели они, в самом деле, таковы, какими их изображают! Нимало! И кто запретит воображению творить для себя существа идеальные, украшать их всеми возможными прелестями, всеми совершенствами! Сверх того, все это имеет свою выгоду: или служит примером изящного, или научит нас любить достойное любви нашей! Вот моя Дульцинея! Вот то, чего некоторые мелкие умы понять не могут! Но можно ли думать о их одобрении?

- Вы говорите правду, и признаюсь от всего сердца, что перед вами я сущий осел. Ах, Боже мой! Говоря об осле, не могу не вздохнуть и не вспомнить своего друга, которого я потерял и за которого вы обещали мне дать трех.

- Не надейтесь этого, - сказал Санко, - память моя очень упряма! Я в год пяти строк не выучу; но прочтите мне это письмо; я люблю слушать, когда вы читаете, особливо любовные письма.

Великая и прелестная принцесса!

Тот, кто без тебя страдает, кто, мучимый страстью, проливает слезы и любит свои мучения, тот, несравненная Дульцинея, желает тебе счастия, которого сам лишился! Если отвергнешь любовь мою, красавица, если твое сердце останется непреклонным, то я погибну, паду под бременем горести! Верный оруженосец мой, Санко Панха, опишет тебе, любезная тиранка, ужасное положение твоего рыцаря! От тебя зависит моя участь: одно слово, и я счастливейший человек на свете, одно слово и - я погиб! Произнеси это ужасное роковое слово, прелестная, и ты увидишь, что покорность моя неограниченна!

Рыцарь Печального образа.

- Какая пропасть, - воскликнул Санко, - я от роду не слыхивал подобного! Ну, сударь, нечего сказать! Как же вы пишете! И как искусно умели поместить твой рыцарь Печального образа; вы умны, как черт! Кстати, не забудьте написать на другом листке вексель на трех осленков и подпишите его не так красноречиво, а пояснее. Дон Кишот написал:

"Моя племянница обязуется по сему векселю вручить подателю оного, моему оруженосцу Санке Пансе, трех осленков из пяти, оставленных мною под ее смотрением, которых осленков из списка выключить, а мне подать квитанцию вышеупомянутого Санки.

Дано среди гор Сиерры Морены, 22 августа настоящего года".

- Прекрасно! Прекрасно! - повторял Санко. - Теперь оседлаю Рыжака.

- Потерпи немного, - сказал Дон Кишот, - хочу, чтоб ты увидел меня голым. В две минуты я сделаю при тебе дюжины две дурачеств, о которых можешь рассказывать как очевидец.

- Ах нет, сударь! Избавьте меня от этого! Верно, я заплачу, если увижу вас голым! Я уже столько плакал о своем осле, верно, что бедные глаза мои не выдержат и лопнут. Отпустите меня теперь же, я ворочусь скорее, и верно, привезу вам преласковый ответ; у меня госпожа Дульцинея не заупрямится, дам ей знать о себе пинками в брюхо. Как бы не так! Стерплю я, чтобы господин Дон Кишот, славный странствующий рыцарь, по-пустому сходил с ума для... меня кушать намерены?

- Об этом не беспокойся, друг мой, Санко; свежая мурава сего луга, сочные плоды сих дерев - какой царский стол может с моим сравняться? Но я надеюсь и совсем ничего не есть, что было бы славнее и похвальнее. Бог с тобою, приятель! Я бы советовал тебе нарезать веток и рассыпать их по дороге до самого выезда из гор; иначе можешь заблудиться, когда поедешь назад с ответом.

Санко послушался; нарезал веток, попросил благословения у рыцаря, и севши на Рыжака, которого Дон Кишот приказал беречь более глаза, отправился в дорогу; но не успевши отъехать полуверсты, назад воротился:

--- Вы говорили правду, - сказал он, - лучше мне посмотреть ваших глупостей, чтобы при случае, не греша против совести, побожиться....

Дон Кишот того и требовал, в минуту разделся; оставил на себе одну рубашку, потом прыгнул два раза вверх, перекувыркнулся и начал стучать об землю головою. Санко, не желая больше ничего видеть, зажмурил глаза, повернулся и уехал.

⁴⁸ ...Ангелика променяла его на мавра Медора... -- Персонажи поэмы Ариосто "Неистовый Роланд".

⁴⁹ Дриады, Напеи -- Дриады - нимфы лесов, напеи - долин.

⁵⁰ -- Фронтин - быстроногий конь рыцаря Руджера, персонажа поэмы Ариосто "Неистовый Роланд"; Гиппогриф - сказочное животное, наполовину конь, наполовину птица, принадлежавшее рыцарю Астольфо, персонажу "Неистового Роланда".

⁵¹ Лоран Корчуело

⁵² ...Амарилл, Сильвий, Галатей...-

В главе размещена гравюра Хальбу с иллюстрации Лефевра.