| Автор: | Сервантес М. С., год: 1604 |
| Категория: | Роман |
ГЛАВА XXVI
Дон Кишот-пустынник
Рыцарь Печального образа, оставшись один в рубашке, перестал кувыркаться и взошел на утес. Там начал он размышлять об одном важном затруднительном пункте.
- Рассмотрим, - сказал он самому себе, - что лучше? Неистовое сумасшествие Роланда или печальное - Амадиса? Оба достойны подражания; но этот Роланд, который, сказать правду, мог храбровать, сколько хотел, без всякого страха, потому что был невредим, взбесился вдруг от того, что Ангелика, забыв честь и невинность, кинулась в объятия красавца Медора53. Подражать Роланду - бесчестить Дульцинею! Давать повод насмешникам сомневаться в ее невинности; а Богу известно, как она строга и неприступна! Великий Амадис, который стоит великого Роланда, удалился на утес бесплодный и плакал на нем столько-то лет единственно о том, что несравненная Ориана прогнала его. В этом поступке все благородно, благопристойно и приносит честь обоим. Да здравствует Амадис! Призываю вас, великие воспоминания несравненных подвигов сего рыцаря, Феникса героев и любовников! Ему желает подражать Дон Кишот Ламанхский.
Он сошел с утеса, оделся до половины, и вспомня, что Амадис часто и очень усердно молился, набрал желудей, нанизал их на нитку, наподобие четок, и начал перебирать с великою набожностию. Иногда прогуливался он по лугу, думал о прошедшем и будущем и сочинял стихи, которые вырезывал на деревьях или писал на песке. Стихи сии почти все потеряны, а одни следующие дошли до нас:
Так славил наш рыцарь свою красавицу; так жаловался он сильванам и нимфам на ее нечувствительность, питаясь дикими плодами и растениями. Санко между тем ехал путем-дорогою. Когда бы сие путешествие продолжалось три недели, а не три дни, то верный оруженосец едва ли бы нашел господина своего в живых; но Санко чрез двадцать четыре часа после разлуки с рыцарем остановился обедать в оном ужасном трактире, в котором некогда познакомился с привидениями. Увидя его, пилигрим почувствовал дрожь во всем теле, но голод был сильнее страха - он остановился и посматривал косо на вороты, не зная, войти ли в них или нет. Вдруг они отворяются, и два человека выходят. Один говорит другому:
- Отец священник, посмотрите; мне кажется, это Санко Панса, тот крестьянин, который, по словам управительницы, уехал с нашим приятелем!
- Точно он, - отвечает священник, - под ним и лошадь господина Киконы.
Священник Перо Перес и цирюльник Николас (думаю, читатель узнал их) приближились к нашему страннику.
- Друг Санко, - сказал ему священник, - куда девал ты своего господина?
- О! Мой господин жив и здоров - он теперь в некотором месте, занят некоторыми важными делами, которых я дал присягу не открывать никому, ни священникам, ни цирюльникам.
- О! - перехватил Николас. - Если приятель Санко вздумал быть скромным, то и нам для чего не вздумать, что он обокрал господина Дон Кишота; доказательство - эта лошадь, которая нам очень знакома.
- Потише, сударь, - воскликнул оруженосец, - сперва подумайте, потом говорите: я от роду ничего не крал! Бог милостив! Не всякий это про себя скажет: иной в чужом глазе видит соломинку, а в своем и бревна не замечает. Господин мой в здешних горах под искусом, а я, Санко Панса, его посол, везу письмо к госпоже принцессе Дульцинее Тобозской, дочери Лорана Корчуело, в которую влюбился он до глупости.
Николас и священник, удивленные такою новостию, попросили письма у посланника. Санко сказал им, что оно в записной книжке и что приказано переписать его набело в первой деревне. Священник взял на себя эту комиссию. Посланник спрыгнул с Рыжака, начал искать за пазухой записной книжки, но не нашел, потому что забыл ее на месте. В замешательстве и в страхе, с бледным лицом, оруженосец выворачивает все свои карманы один за другим, ощупывает, ошаривает себя везде, наконец, берет в обе руки свою бороду, вырывает из нее целую половину, дает себе шесть или семь пощечин и царапает свое лицо.
- Что с тобою сделалось! - закричал священник.
- Что со мною сделалось! Ах! Боже мой! Я потерял в одну секунду трех прекрасных осленков! Они, по крайней мере, стоили целой мызы, а может быть, и острова!
- Конечно, потому что я имел на них прекрасный вексель, подписанный рукою моего господина, в котором именно сказано, чтобы госпожа племянница изволила мне отдать трех осленков из.четырех или пяти, оставшихся под ее присмотром; этот вексель был у меня в книжке с письмом к Дульцинее, а книжку я потерял! Теперь понимаете?
Священник утешил бедного Санку и обещал выпросить ему другой вексель у Дон Кишота. Оруженосец, успокоясь немного, сказал, что не жалеет о потере письма к госпоже Дульцинее, потому что выучил его наизусть. Цирюльник, любопытствуя знать эту эпистолу, просил Санку прочесть ее. Посланник почесался, потряс ногою, посмотрел вниз и вверх, отгрыз у себя половину ногтя и, наконец, сказал:
- Что за дьявольщина! Теперь ничто нейдет в голову! Помнится, начиналось так: великая и прекрасная принцесса!
- Конечно, прелестная! -- перехватил цирюльник.
- Так точно, прелестная! Помню; после прелестной, кажется, стояло: тот, кто при тебе страдает, любезная тиранка, желает тебе ужасного положения. За тем следовала бедственная жизнь; потом одно слово, после одного слога на конце: твой до гроба рыцарь Печального образа!
Цирюльник и священник поздравили Санку с хорошею памятью и просили его повторить письмо несколько раз, чтобы списать его повернее. Санко прочел его раза три с переменами. Потом рассказал подробно все, что случилось с его рыцарем со времени выезда; пропустил, однако ж, свое воздушное путешествие в том трактире, в который он войти боялся. В заключение прибавил, что господин его тотчас, по получении ответа от госпожи Дульцинеи, намерен был сделаться где-нибудь императором, и что он, Санко Панса, также имел в мыслях, как скоро овдовеет (чему надобно быть скоро), жениться на какой-нибудь императрициной любимице, за которую получит в приданое доброе герцогство на твердой земле, а не остров, потому что он разлюбил острова и об них уже не думает. Оруженосец говорил это с таким хладнокровием и таким уверительным тоном (изредка обтирая рубцы, которые на лице сделал), что Николас и священник сочли не нужным разуверять его, и увидели в нем такого ж безумца, каков был и сам рыцарь-император.
- Поздравляю! Поздравляю! - сказал священник. - Я уверен, что господин Дон Кишот очень скоро будет королем или, по крайней мере, архиепископом: тогда-то....
- Архиепископом! - закричал оруженосец. - Он что-то не говорил об архиепископах! Но если это может войти ему в голову, то скажите мне, что странствующие архиепископы дают обыкновенно своим оруженосцам!
- По большей части, назначают им простое жалованье либо дают приход, который приносит им изрядную прибыль, не считая случайных доходов.
Перо Перес, посоветуйте господину Дон Кишоту не думать об архиепископстве; лучше быть императором.
Цирюльник и священник обещали похлопотать об этом, но, прибавили они, должно выманить его из пустыни; об этом подумаем за столом, поди с нами в трактир!
- Нет, - сказал Санко, зажмурив глаза, - не пойду! Когда-нибудь узнаете причину. Вы можете и сюда прислать мой обед с овсом для Рыжака.
Его не стали принуждать, и Санко изволил обедать за воротами трактира.
- Наряжусь в женское платье, - сказал он цирюльнику, - ты будешь моим конюшим; закутаю лицо в покрывало и, в виде странствующей принцессы, явлюсь к нашему рыцарю, брошусь к нему в ноги и буду просить милости. Верно, согласится на мою просьбу - тогда стану требовать защиты от какого-нибудь рыцаря или великана, похитителя моей короны, с условием не снимать с меня покрывала по тех пор, пока не совершится подвиг. Верное средство заманить его в нашу деревню! А там либо станем стараться его вылечить, либо не дадим ему воли сумасбродствовать.
Примечания
53 ...Ангелика, забыв честь и невинность, кинулась в объятия красавица Медора... -- Медор и его возлюбленная Анжелика - герои поэмы Боярдо.
54 -- Стихи, сочиненные Дон Кихотом, Флориан значительно сокращает, трансформируя их в стансы, состоящие из 2-х строф, повторяющих 2 последние стиха (в испанском подлиннике это произведение названо куплетами). Лирический герой стансов вполне соответствует сентименталистскому чувствительному герою, переживающему свои любовные чувства на лоне природы. Жуковский довольно точно переводит текст Флориана, увеличив, впрочем, каждую из 2-х строф на один стих. Примечателен повтор в переводе Жуковского - он вводит образ "тиранки Дульцинеи", отсутствующий как во французском переводе-посреднике, так и в испанском оригинальном тексте. Сохранились черновые наброски стихотворения (л. 12 об.), пронумерованные цифрой "4". Ниже приведем этот автограф:
Кроме того, приведем окончательные варианты тех стихов автографа, которые расходятся с печатными. Все они находятся во второй строфе: 2-й стих - "Гремел бессмертными делами", 6-й стих - "Лежит у ног ее герой", 9-й стих - "Смягчись, о Дульцинея!", 8-й стих имеет зачеркнутую редакцию: "(Ругается) Гнушается его тоской!"