| Автор: | Сервантес М. С., год: 1604 |
| Категория: | Роман |
ГЛАВА XXVIII
Нечаянность
Как не любить нам рыцаря Дон Кишота, который, несмотря на все препятствия, не покидал великого намерения воскресить рыцарство! По крайней мере, он доставляет нам в этом прескучном веке несколько минут веселых и приятных: мы улыбаемся, читая его историю; находим в ней занимательные эпизоды, которые нравятся нам не меньше подвигов паладина. Мы дивимся его силе и мужеству; Санко нередко смешит нас, но бедный, чувствительный Карденио нас трогает: что будет вперед, не знаю! А приятный голос, который услышал священник, говорил, что следует:
- Боже! Конечно, услышана молитва моя! В этой пустыне я найду неизвестность и могилу! В ней сокроюсь навеки от людей, жестоких и развратных, губителей непорочности!
Священник, удивленный сими словами, пошел в ту сторону, в которой они слышались. Николас и Карденио последовали за ним: прошли шагов двадцать и увидели под ясенью молодого крестьянина, который сидел, опустив голову, и мыл ноги в источнике. Они приближились к нему осторожно, спрятались за утес и удивились нежной белизне прекрасных его ног. Он был одет в серый камзол из толстого сукна, в панталоны, подпоясан кушаком и на голове имел шляпу. Обмыв ноги, он вынул из шляпы белый платок, которым обтер их. Сие движение открыло нашим путешественникам лицо незнакомца: красота его поразила их; Карденио вздохнул.
- Что может быть его прекраснее? - сказал он. - Но это не Люцинда.
Молодой человек, думая, что он один, сбросил с себя шляпу, тряхнул головой, и длинные волосы, посыпавшись на плечи его, упали до самого пояса. Путешественники тотчас догадались, что это - переодетая женщина; несколько минут смотрели они, как она расправляла руками прекрасные волосы; но кто-то из них зашумел: незнакомка приподняла волосы и начала осматриваться с боязливостию. Увидя их, вскочила поспешно, схватила узелок, лежавший подле нее, и босиком, без шляпы побежала, как серна, со всеми знаками величайшего страха. Она скоро спотыкнулась и упала на острые камни. Священник был уже подле нее.
- Чего вы боитесь, сударыня? - сказал он ей. - Мы ваши друзья, один случай завел нас в сии горы. Волосы открыли нам вашу тайну: верьте, что мы сохраним её свято; но мы желали бы, сколько можем, вам быть полезными.
Молодая незнакомка смешалась, покраснела, и не отвечая, смотрела на священника, который старался ласковыми словами ее успокоить. Наконец она ободрилась, опустила вниз прекрасные глаза свои, полные слез, вздохнула и сказала:
остаться в этой пустыне, хотела утаить пол свой! Стыжусь ваших обо мне заключений; но ради Бога, не судите слишком строго: будьте благосклонны; если б вы знали, как я несчастна!
Слова сии были сказаны таким приятным и трогательным невинным голосом, с таким милым добродушием, что наши путешественники почувствовали необыкновенную привязанность к незнакомке. Она отошла на несколько шагов, поправила на себе платье, подобрала свои длинные волосы и, севши с доверенностию подле священника, начала говорить, что следует.
- Есть в Андалузии местечко, по которому дано титло герцога одному испанскому гранду57. В этом местечке живет мой отец, богатый земледелец. Его богатство не сделало меня счастливою: мое низкое происхождение погубило меня. Я не стыжусь быть крестьянкою; ах! Нет, честность вместе с низкою долею досталась нам в наследство от предков наших. Бедные нас любят и благословляют; мы делим с несчастными все, что имеем; какого ж благородства желать более! В доме родительском я была так счастлива! Мои родители мною гордились, называли меня милою дочерью, своею надеждою, своим единственным счастием, своим утешением в старости; я их любила горячо и непритворно: их счастие было моим счастием, моим единственным желанием! Доверенность их ко мне была неограниченна; я управляла домом! Слуги повиновались мне; жнецам, работникам платила я; продажа хлеба, хозяйство, милостыни, подаяния - все было на моем отчете, и мои добрые родители хвалили все, что ни делала их дочь; я не имела праздного времени; несколько свободных минут посвящала я рукоделию, чтению, музыке, которую любила за то, что она смягчает душу и успокаивает ум наш. Такую невинную жизнь вела я в хижине моих родителей; не гордость, а благодарность к ним побуждает меня говорить об них.
Я никуда не выходила; будучи всегда занята и любя сидеть дома, я не знала никого, кроме своих домашних; по воскресеньям бывала я с матушкою в приходской церкви у обедни и всякий раз укутывала свое лицо покрывалом, так что не могла ни видеть кого-нибудь, ни быть видимою. Несмотря на то, сын герцога, нашего господина, меня заметил; я, по несчастию, полюбилась Фернанду.
вниманием рассматривать незнакомку, которая продолжала говорить, не заметив его смущения.
- Нужно ли знать, каким средством открыл мне Фернанд свою любовь? Он подкупил моих слуг; познакомился с моими родителями; осыпал их учтивостями; давал мне серенаду за серенадою; писал ко мне записки пламенные, страстные, которые все доставлялись верно - я не ослепилась, я видела в Фернанде опасного неприятеля, который хотел погубить меня, и удвоила свою осторожность. Однако, стыжусь признаться, предпочтение любезного, прекрасного Фернанда льстило моей гордости; но любовь к добродетели и советы моих родителей меня хранили. "Дочь моя! - говорил мне батюшка. - Твоя честь дороже мне жизни; ты знаешь, как сохранить ее, ты знаешь, что Фернанд не может быть твоим супругом - берегись, моя милая; одна неосторожность, одна минута забвения могут погубить тебя навеки - скорое замужество спасло бы тебя от сетей сего человека. Выбор супруга в твоей воле: всякий почтет за счастие принадлежать тебе, а я благословлю тот день, в который дочь моя будет успокоена". Я не боялась опасности, будучи в себе уверена, и надеялась, что Фернанд, наконец, меня забудет; но мое молчание, моя холодность только что раздражали страсть его. Фернанд узнал, что меня хотели выдать замуж; это известие воспламенило его неукротимый характер: он решился не щадить ничего.
В одну ночь (я была одна с девкою; хотела уже ложиться в постель, осмотрев наперед, хорошо ли заперты окна и двери) вдруг является предо мною Фернанд, сам Фернанд. Окаменев от страха, я не могла отворить рта и смотрела на него, не говоря ни слова. Предатель бросился к моим ногам и лестными выражениями, слезами, которые казались непритворны, старался извинить свою дерзость. Я была молода, неопытна; слезы его меня тронули: но вспомня свою должность, я отвечала Фернанду: "Государь мой! Вы ошибаетесь, если думаете, что близкая опасность меня испугает и обезоружит; я не боюсь недостойного исступления вашего: смерть будет моим спасением. Я дочь вашего подданного, не ваша невольница. Благородство и знатность не дают вам права на мою честь; душа моя, гордая и свободная, выше вас и ваших низких побуждений; поберегите свои слезы и клятвы, они бесполезны: сердце мое будет принадлежать одному супругу, которого изберет оно..." - "Ах! - перехватил Фернанд. - Вот все, чего смею надеяться; я предлагаю вам руку свою; клянусь именем Бога не иметь другой супруги, кроме любезной, несравненной Доротеи".
При имени Доротеи Карденио сделал еще движение, и не в силах будучи себя удержать, сказал с чувством:
- Ах, сударыня! Вы Доротея? Я слышал об одной Доротее, которая должна быть очень несчастна. Продолжайте, я в свою очередь, могу рассказать вам нечто такое, что, конечно, вас удивит.
- Сия неожиданная, торжественная клятва меня удивила и тронула; я представила Фернанду, сколько препятствий ожидало его, какие горести приготовлял он себе и герцогу, отцу своему. Со слезами умоляла я его не ослепляться страстию, ничтожною красотою, которая не извинит его ни перед кем. И, наконец, именем самой любви ко мне, просила его оставить меня под мирным кровом родительской хижины, в счастливой неизвестности, которою наслаждаются только с равными себе. Увещания и просьбы мои не подействовали; Фернанд был неумолим: он повторял свои клятвы; сердце мое было тронуто; оно говорило мне, что меня не первую возводит любовь на степень величия, что Фернанд не первый заключит из любви неравный союз, что, может быть, для меня опасно доводить до крайности молодого человека, пылкого, неукротимого, который, вышед в полночь из моей горницы, мог замарать меня перед людьми и оставить в вечном раскаянии, что не умела пользоваться последнею минутою его добродетели. Обещания, просьбы, слезы Фернандовы, может быть, и его любезность и пламенная страсть, которая пылала в глазах его, - все, все заставило меня поверить моему сердцу. Я кликнула свою девку; Фернанд при ней повторил свою клятву быть моим супругом; изменник призывал небо в свидетели; просил его быть моим мстителем, если он меня обманет, словом, уверил меня совершенно.
Фернанд ушел от меня перед рассветом. Девка, отворившая ему дверь моей горницы, его проводила. Он оставил мне богатый перстень, в залог своей верности, вместо кольца обручального, и выпросил позволение видаться со мною скрытно до тех пор, покуда не объявит нашего брака; на другую ночь он посетил меня опять, и этот раз был последним. Напрасно я его искала на гульбищах, в церквах и других публичных местах. Целый месяц ничего не слыхала я о Фернанде; судите о моем страхе, раскаянии; о моей горести, которую должно было скрывать и удерживать в своем сердце. Здоровье мое расстроилось; я была уже на краю гроба, как вдруг неожидаемая весть довершила мое несчастие.
Разнесся слух, будто Фернанд женился в одном городе (неподалеку от нашей деревни) на одной благородной девушке, богатой и прекрасной, которая называлась Люциндою.
- Сказывали еще, - продолжала Доротея, - будто необыкновенное происшествие смутило этот брак. Известия такого роду вместо того, чтобы совсем меня убить, зажгли ярость в моем сердце: я дышала мщением! Я переоделась в мужское пастушье платье, взяла с собою женское и пошла ночью одна в город, в котором женился Фернанд. Я хотела только увидеть, осыпать упреками вероломного и наказать его своего смертию. Прихожу в город: первое мое слово о Люцинде; мне описывают обстоятельства ее брака: в городе знали наверное, что Люцинда перед алтарем не хотела сказать решительного слова; что мать за нее произнесла его, и что Люцинда без памяти...
- Ах! Боже, Боже! - вскричал Карденио, вскочивши с места в восторге, в исступлении. - Повторите! Повторите еще раз "мать Люцинды..."
- Произнесла клятву вместо своей дочери, - перехватила Доротея, - Люцинда упала без чувств. Фернанд, стараясь помочь Люцинде, нашел на груди ее письмо, в котором она признавалась, что Карденио, молодой дворянин того места, был ее супругом и что она предпочитала смерть измене. Вместе с письмом нашли кинжал. Неистовый Фернанд хотел заколоть им Люцинду; безумца удержали. Он в ту же ночь уехал из города; на другой день Люцинда исчезла; ее родители, приведенные в отчаяние, посылали всюду искать ее, плакали горько и обвиняли себя в несчастии бедной своей дочери. Это известие подало мне надежду. Фернанд был еще свободен, еще мог загладить свое преступление. Место, в которое он скрылся, было мне неизвестно; я решилась, однако ж, всюду за ним следовать, как вдруг услышала публичных крикунов, обещавших награждение тому, кто найдет меня и возвратит в дом родительский. Мои лета, мое лицо, мое платье - все было описано. Смертельный страх овладел мною, как показаться на глаза отца, как выдержать его упреки! Ах! Он бы меня простил; но я умерла бы у ног его со стыда и раскаяния. Без плана и мыслей в тот же час оставила я город и скоро увидела себя в этой пустыне. Ее дикость и безмолвие пленили мое бедное сердце. Я решилась в ней остаться и скрыть горестное бытие свое в неизвестности. Целый месяц служила я пастуху здешних гор. Он узнал, что я женщина, и скотские желания родились в его сердце. Я скрылась, пришла в это пустынное место, в котором, не имея ни пищи, ни помощи, скоро надеялась найти сию смерть, которую призываю, которой требует мое сердце, которая одна успокоит мои горести, и в одном гробе со мною сокроет мои несчастия, мой стыд и раскаяние.
57 -- Ф. Родригес Марин считает, что Сервантес имел в виду расположенный в 85 км от Севильи и примерно на таком же расстоянии от Кордовы город Осуну, название которого фигурирует в титуле герцога де Осуна. В семье герцога в 1581--1582 гг. произошли события, сходные с теми, о которых рассказывает Доротея.
В главе размещена копия гравюры Куани с иллюстрации Лефевра.