Дон Кишот Ламанхский.
Часть вторая. Том четвертый.
Глава XV. Неоспоримое доказательство, что не было, нет и не будет рыцаря неустрашимее Дон Кишота

ГЛАВА XV

Неоспоримое доказательство, что не было, нет и не будет рыцаря неустрашимее Дон Кишота

Надобно знать, что Санко в ту самую минуту, когда рыцарь его кликнул, купил у пастухов свежего сыру и в торопливости положил его в шишак Дон Кишотов.

- Подай шишак! - сказал наш паладин, как скоро приближился к нему оруженосец. - Я позволю назвать себя сумасшедшим, если подвиг, представляющийся в сию минуту, не будет самым славным и удивительным из всех подвигов на свете. Вооружимся!

Путешественник в зеленой епанче начал осматриваться во все стороны. Он увидел на большой дороге закрытую повозку с бандеролями; подумал, что везли казенные деньги, и сказал об этом Дон Кишоту; но Дон Кишот, который слепо верил своему воображению, отвечал, что знает свое дело; что неприятели, видимые и невидимые, готовы всякую минуту напасть на него под разными образами; что он не может не быть осторожным. И горя желанием сразиться, вырывает из рук Санки свой шишак, не давши ему времени вынуть сыр, надевает его на голову, укрепляется на седле и готовится поразить неприятеля.

Между тем сыр, находившийся в шишаке, мало-помалу начал растапливаться и потек молочными ручьями по лбу, щекам и вдоль носа нашего рыцаря.

- Что это значит? Мой друг Санко, - спросил он в изумлении, - голова моя тает; мозг превращается в воду; я еще никогда не бывал облит таким ужасным потом. Потею, точно потею, но кажется, не от страху! Конечно, предвещание чего-нибудь ужасного! Дай мне обтереться, Санко! Глаза мои залиты; не могу ничего видеть.

Оруженосец подает ему полотенце, не говоря ни слова, и молит потихоньку Бога, чтобы рыцарь не узнал истины. Герой снимает шишак, и увидя в нем что-то, похожее на творог, приближает его к носу:

- Клянусь прелестями Дульцинеи! Это сыр! - воскликнул он. - Мой плут, мой негодяй оруженосец наклал сыру в шишак!

- В самом деле, сыр? - спросил Санко с притворным простодушием. - Пожалуйте его мне: я очень люблю сыр. Однако... извините; этого сыру не возьму в рот. Черт его стряпал, черт его и ешь! Как могли подумать, чтобы я, ваш верный Санко, принял рыцарский шлем за горшок и наклал в него сыру? Нет, нет, это на меня не похоже! Конечно, есть такие очарователи, которым и я не понравился, которые и меня, как маленькую частицу странствующего рыцарства, согласились преследовать. Плуты выдумали эту прекрасную хитрость, чтоб рассердить моего доброго господина и заставить его пощупать мне бока и спину! Обманулись, милостивые государи! Мой рыцарь - человек рассудительный! Он знает, что со мною не было сыру, и что я в противном случае не в шишак, а в желудок бы его спрятал.

Дон Кишот, не отвечая ни слова, обтер свой нос и щеки, вычистил шишак, надел его на голову, осмотрелся с грозным видом, потряс копьем и воскликнул:

- Да явятся враги мои, ожидаю их без трепета, и в сию минуту готов сразиться с самим сатаною!

Путешественник, который все видел и слышал, не верил самому себе и смотрел на рыцаря большими глазами. Повозка с бандеролями приближилась. При ней были два человека: один впереди на мулах, другой назади на самой повозке. Дон Кишот их останавливает.

- Скажите мне, любезные друзья, куда вы едете и что это за повозка?

- Это моя повозка! - отвечал сидевший на мулах. - Я везу двух африканских львов, посылаемых оранским губернатором в подарок его величеству: вы видите королевский герб на бандеролях.

- Сильны ли немного эти львы?

- Так сильны, что в Испании никогда не бывало им подобных. Я уже перевозил их немало, но лучше этих не видывал. В этой клетке лев, а в этой львица; они еще нынешний день не кормлены и начинают чувствовать голод. Прошу покорно вашу милость долее нас не удерживать.

- Понимаю! - сказал Дон Кишот с улыбкою презрения. - На меня выпускают львенков! Ха! Ха! На меня! Львенок! Львенков! На меня! Эти господа с ума сошли. О! Они сей час узнают, что я делаю со львенками⁴⁶. Добрый человек! Слезь поскорее с мула; потрудись отворить клетки и дай мне этих бедных тварей: мне приятно будет доказать господам волшебникам, которые их ко мне посылают, что рыцарь Дон Кишот Ламанхский не охотник до шуток.

Между тем как извозчик, остолбенев, смотрел на паладина, а дон Диего, изумленный, не говорил ни слова, Санко, сложив руки, подбежал к сему и со слезами на глазах воскликнул:

- Милостивый государь! Будьте уверены, что эти львы нас проглотят, если вы не отсоветуете господину моему с ними драться.

- Твой господин не так глуп, чтобы напасть на этих ужасных животных.

- Вы его не знаете! Он нападет на черта!

- Успокойся! Я поговорю с ним.

- Господин рыцарь! Извините меня, если напомню вам, что истинное мужество соединено всегда с осторожностию. Кто подвергается неминуемой погибели, тот поступает неблагоразумно. Эти львы не за тем приехали из-за моря, чтобы с вами сразиться. Такая мысль им в голову не приходила. Они просто едут ко двору, будут представлены его величеству, и только! Советую вам их не беспокоить и отпустить с миром.

- Государь мой! - отвечал Дон Кишот. - Вы очень искусно стреляете куликов и цаплей; вы умеете управляться с своим домом и семейством - все это прекрасно. Я умею быть рыцарем. Всякий знай свое дело, говорит пословица. Я уверен, что эти львы нарочно для меня оставили Африку. Сей час докажу вам истину моего мнения. А ты, плут-извозчик, отпирай скорее клетку, или клянусь всем на свете, что этим копьем сделаю сито из твоего тела!

- По крайней мере, позвольте мне отпрячь моих мулов! - воскликнул извозчик, приведенный в ужас голосом и взором Дон Кишота. - Они составляют все мое богатство.

- Недоверчивый! Соглашаюсь исполнить твое безумное желание! Отпрягай мулов и беги! Через минуту узнаешь, как бесполезна твоя предосторожность.

Извозчик поспешил отпрячь мулов; потом сказал дон Диего и Санке:

- Государи мои! Вы свидетели, что не я выпустил львов. Не мне, а этому господину должно будет отвечать за все пакости, за все беды, которые они наделают, за все протори⁴⁷ и убытки. Я не виноват ни в чем! Однако советую вам уехать подалее, прежде, нежели отопру клетки; мне же бояться нечего: львы меня знают.

Дон Диего начал было опять уговаривать Дон Кишота, но его не послушали. Санко на коленях со слезами просил, заклинал его бросить опасных животных, в сравнении с которыми все ветряные мельницы, все сукновальни и все палочные удары казались ему розами.

решетку только одну лапу этих господ и уверяю вас, что всякий лев, у которого есть такая прекрасная лапа, должен быть огромнее башни.

- Понимаю! - сказал Дон Кишот. - Кто трус, для того и лев покажется с башню! Поди, поди, мой друг, Санко, дело и без тебя обойдется! Если погибну в сражении, то знаешь, что сказать Дульцинее: эта материя должна быть давно тебе известна. Поди, Бог с тобою! Мне время с ними разделаться.

Дон Диего, видя, наконец, что не было возможности остановить Дон Кишота, решился дать шпоры своей кобыле и уехать подалее; товарищ извозчика последовал за ним с своими мулами, также как и печальный Санко, которому казалось уже, что господин его в зубах у страшных львов, и что он сам до половины съеден; он плакал, охал, а между тем не забывал толкать под бока осла и скакал по полю не останавливаясь.

"Не лучше ли сделаю, когда сражусь пеший? Рыжак может испугаться, увидя львов; может броситься в сторону и унести меня с собою: бешенство его и неукротимость всем известны. Отпущу его!"

Рыцарь слезает с коня, бросает на землю копье, накрывается щитом, вынимает меч и, призвав на помощь Бога и Дульцинею, становится с видом спокойствия, с мужеством во взорах против повозки.

- О, Дон Кишот! Неустрашимейший из рыцарей! - восклицает в сем месте правдолюбивый повествователь его деяний. - Какими словами достойно изображу твое мужество? Поверят ли потомки сим подвигам, превышающим понятие человеческое. Один пеший, без всякой подпоры, кроме своего сердца, сего великого сердца, незнакомого с робостию, с одним палашом, увы, тупым и иззубренным, с одним щитом, до половины покрытым железом и съеденным ржавчиною, ты хочешь победить львов, и таких львов, которым подобных не найдешь в целой Африке! Нет, нет, не буду хвалить тебя, о рыцарь Ламанхский! Опишу просто, без всякого украшения, твое великое дело.

Извозчик, наконец, решается удовлетворить желанию Дон Кишота. Он отпирает клетку льва, который является со всем своим ужасом: огромный ростом, покрытый страшною гривою, с горящими, грозными взорами. Дон Кишот смотрит на него без робости. Лев поворачивается, ложится на спину, катается по клетке, вытягивает свои лапы, выставляет когти, опять ложится на бок, открывает широкую пасть и зевает; потом ужасным языком своим, который выходит на два фута наружу, облизывается, обчищает свою морду, щеки, брови; приподнимается на ноги, выставляет свою необъятную голову из клетки и начинает обращать направо и налево глаза свои, воспламененные, как жаровни.

Наш рыцарь, неподвижный и внимательный, следовал взором за всеми движениями грозного зверя, не чувствуя никакого ужаса и горя желанием начать сражение; но великодушный лев, который очень мало думал о рыцарях, о поединках и о славных подвигах, поглядев на все стороны, поворачивается назад, показывает герою широкий зад свой и покойно ложится в угол своей клетки.

- Нет, прошу извинить меня, этого ни за что не сделаю! Он первого меня разорвет на части. Но скажите мне, господин рыцарь, чего вам еще хочется? Неужели вы еще не довольны? Разве неустрашимость ваша не доказана в сем случае самым неоспоримым образом? Кому придет в голову требовать от вас нового опыта? Клетка отперта; лев может выйти, если захочет; вы ожидали его и теперь ожидаете: довольно! Я думаю, что всякий рыцарь, который вызывал напрасно врага своего на поединок, исполнил все обязанности рыцарского звания и может остаться спокойным на счет своей славы. Победа ваша! Милостивый государь: лев струсил, следственно побежден.

- Ты говоришь правду, любезный друг, - сказал Дон Кишот. - Запри клетку и дай мне свидетельство по форме во всем том, что я сделал пред глазами твоими; напиши, что ты выпускал на меня льва; что я вызывал его на поединок; что он струсил; что я повторил свой вызов, и что он опять отказался от сражения. Прекрасно! Я прав со всех сторон: да погибнут очарователи и волшебники; да здравствует рыцарство!

Извозчик не заставил рыцаря дожидаться и тотчас запер клетку; между тем Дон Кишот, навязав на копье платок, начал им махать и кликать дон Диего и Санку, которые, скакавши во всю прыть, беспрестанно оглядывались. Они увидели платок.

- Что это? - сказал Санко. - Рыцарь нам машет! Поздравляю! Бедные львы, конечно, отправлены на тот свет. Поедем к нему!

- Мой друг! Ты можешь опять запрячь своих мулов и ехать своею дорогою; а ты, Санко, дай этим господам по ефимку за то, что они были так снисходительны к моей просьбе.

- Охотно дам! Но где же львы? Что с ними сделалось?

Извозчик рассказал подобно, с пышными похвалами Дон Кишотовой неустрашимости, о всем, что произошло в их отсутствии: как лев не осмелился сразиться, и как рыцарь, приказав отпереть клетку, наконец, согласился опять запереть ее.

- Ну! Что скажешь, Санко? - воскликнул восхищенный Дон Кишот. - Еще ли думаешь, что истинное мужество непременно подвластно чародеям и волшебникам? Нет, мой друг, не оскорбляй Провидения! Счастливец бывает их жертвою; добродетельный никогда!

- Государи мои! - сказал Дон Кишот. - Если его величеству будет угодно спросить вас о имени сего неустрашимого человека, который отважился на такое дело, то вы меня обяжете, если назовете меня рыцарем Льва. Я решился принять сие прозвание и оставить свое прежнее рыцарь Печального образа.

Извозчики согласились на все и поехали. Дон Кишот, дон Диего и Санко продолжали вместе свою дорогу.

Сей добрый дон Диего, пораженный изумлением, молчал и был в совершенном замешательстве от всего того, что видел и слышал. Он не знал, как назвать Дон Кишота: мудрецом или сумасшедшим. Ему не случилось еще прочесть первой части его приключений. Он сравнивал его разговор умный, приятный и учтивый со всеми его сумасбродными поступками. Его рассуждение о поэзии с творогом в шлеме, который казался ему обвороженным; его справедливые мнения о любви, о семейственном счастии, о правах родителей - с сим неожиданным намерением сразиться со львами, которых везли в королевский зверинец: столько противоречий казались ему совершенно непонятными; он был погружен в размышления, не говорил ни слова, и Дон Кишот, посмотрев на него с примечанием, сказал:

- Я уверен, что вы, дон Диего, теперь думаете обо мне, и что я кажусь вам несколько странным! Вы правы, любезный друг; но войдем в некоторые рассуждения.

Уважают искусного рыцаря, который на площади перед глазами двора и многочисленного народа пронзает копьем разъяренного быка; дают награду победителю на турнире, и я согласен, что позволено, даже похвально искать такой славы; но есть другая, гораздо прелестнейшая, потому что она полезна для каждого, слава странствующего рыцаря, который пробегает степи, пустыни, взбирается на горы, на утесы, не ужасается, ищет опасностей, и все единственно для того, чтобы подать руку помощи какому-нибудь несчастному, забытому в неизвестном углу света, и все в непоколебимом уверении, что добрые дела гораздо лучше блестящих и громких. Пускай могущий своим могуществом, богатый своею пышностию, светский человек своею любезностию привлекают милости государя, удивляют двор и ловят красавиц: я хочу быть другом, защитником сироты и вдовицы. Предпочитаю страдание для других наслаждению для одного себя. Уверен, что для моего сердца, необходимо должно ополчить свое тело против трудов и слабостей, приучить душу к презрению страха и опасностей; уверен, что должно искать сих опасностей, стремиться к ним, одолевать их или пленяться.

Итак, встречая на дороге львов, нападаю на них без ужаса, не колеблясь нимало. Такой поступок может показаться неосторожно смелым. Соглашаюсь и даже уверен, что истинное мужество столь же удалено от сей безумной смелости, как от самой робости; но, любезный дон Диего, разве не лучше на пути к добродетели перешагнуть через цель, нежели, не дойдя до нее, остановиться?

- Не могу не назвать справедливыми ваших рассуждений; сам рассудок говорит языком вашим, - отвечал дон Диего, - и если бы когда-нибудь законы рыцарства, столь благотворные и чистые, могли потеряться в этом мире, то я уверен, что их опять нашли бы в вашем сердце. Однако поспешим, любезный рыцарь! Пора нам приехать в свое место. Я надеюсь, что вы у меня пробудете несколько дней и отдохнете от трудов своих.

Рыцарь учтиво поблагодарил его; кольнул шпорами ленивого Рыжака, который прибавил шагу. В два часа пополудни они приехали в деревню дон Диего, которого Дон Кишот называл рыцарем Зеленой епанчи.

⁴⁶ Они сей час узнают, что я делаю со львенками. -- Вступая в сражение со львами, Дон Кихот подражает деяниям героев ряда рыцарских романов ("Пальмерина Оливского", "Бельяниса Греческого" и др.)

⁴⁷ Протори -- Издержки, расходы, убытки, изъян (устар.).