Дон Кишот Ламанхский.
Часть вторая. Том шестой.
Глава XLIX. Маленькая ссора

ГЛАВА XLIX

Маленькая ссора

Они въехали в лесок, в котором нашли прекрасный ручей, бежавший на траве и привлекательный своею чистотою; они остановились на берегу, умыли руки и лицо, разнуздали коня и осла и легли на мягкий дерн. Санко, который все молчал, открыл свою котомку, очень туго набитую, вынул провизию, разложил ее перед Дон Кишотом, и не смея притронуться к кушанью первый, поглядывал то на обед, то на рыцаря с глубокими и нежными вздохами.

- Ешь, мой друг, - сказал Дон Кишот, - насыщайся; горесть утоляется вместе с голодом; но моей горести ничто, кроме смерти, утолить не может. Так! Одна смерть есть мое утешение²⁶, когда подумаю, что сей Дон Кишот, которого историю читает вселенная, которого подвиги утомили стоязычную славу, сей рыцарь, почитаемый принцами, любезный женщинам, обожаемый красавицами, в ту самую минуту, когда новый венец для него готовился, был попран ногами нечистых животных. О судьба! О друг мой! Все решилось; я не могу перенести такого посрамления, уморю себя с голоду, если горесть уморить меня не хочет.

- Ах! Сударь, что вы говорите! - воскликнул Санко с набитым ртом. - На свете нет мучительнее той смерти, которую вы выбрали. Сверх того, мне кажется, не о чем много печалиться: такие вещи с нами не впервой случаются; послушайтесь меня, сударь, покушайте, как надобно, потом засните, утро вечера мудренее; сон лучше всякого лекарства.

- Ох! Друг мой, я знаю, что никакой сон не развеселит меня. Разве ты захочешь это сделать?

- Чего вам от меня надобно?

уничтожения очарования Дульцинеи; признаюсь, это бы меня утешило; много утешило.

-- Жаль, что надобно вам отказать! Это дело требует размышления; не вдруг решишься содрать с себя кожу! Заснем с Богом, а завтра подумаем: во дне много часов; может очень легко случиться, судя по моей любви к госпоже прекрасной Дульцинее, что вдруг я испестрю себе всю спину и сделаю вам ее по-прежнему принцессою. Потерпите немного.

Оруженосец доужинал, пожелал доброй ночи своему господину и заснул глубоким сном. Дон Кишот между тем размышлял о медлительности своего товарища, печалился, вздыхал, наконец, заключил, что Санко, без маленького принуждения, никогда не исполнит приказания Мерлинова. "Так, - сказал он самому себе, --Александр, не могши развязать Гордиева узла, разрубил его; я должен подражать Александру: я должен сам высечь ленивого Санку, или мне никогда не видать своей любезной Дульцинеи".

Рыцарь встает, снимает узду с Рыжака, подходит потихоньку к спящему оруженосцу и хочет сдернуть с него исподницы, но Санко просыпается и начинает кричать во все горло:

- Это я, мой друг! - отвечает герой. - Не бойся ничего, хочу тебе помочь, хочу выплатить твои долги, хочу избавить тебя от неприятной должности сечь самого себя. Дульцинея страждет, сын мой! Дай мне волю! Я в час все кончу!

- Нет, сударь, отойдите от меня, что за шутки! Разве забыли вы, что я сам добровольно должен себя высечь; теперь у меня нет доброй воли, я хочу спать, а не драться с самим собою! Погодите! Дайте мне самому захотеть.

- О, я давно это слышал! Мне наскучило ждать! Я тебя знаю: ты слишком нежен; раздевайся.

Он хочет насильно скинуть исподницы с оруженосца и непременно выполнить повеления оракула. Санко, принужденный защищаться, встает на ноги, схватывается с рыцарем, дает ему толчок под ногу и падает с ним на траву. Дон Кишот попал под низ, а Санко сидел на нем и держал его за руки.

- Я на вас не подымал рук, - отвечал Санко, - я люблю, почитаю своего господина, но не хочу, чтобы он меня сек. Обещайте меня не трогать, и я вас пущу сию же минуту.

Дон Кишот обещал именем Дульцинеи. Санко встал, отошел в сторону без всяких изъяснений и опять расположился на траве спать. Желаем ему доброй ночи.

²⁶ Одна смерть есть мое утешение... "Я... рожден для того, чтобы жить умирая". Мотив жизни-смерти занимает важное место в испанской литературе второй половины XVI--XVII вв., в сочинениях теологов-мистиков, а позже в искусстве барокко в целом. Этот мотив, выражающий идею иллюзорности и быстротечности бытия, тесно связан в романе с мотивом разочарования и очень близок Жуковскому.