Дон-Кихот Ламанчский (Часть первая).
Глава XX, о самом страшном приключении, когда-либо случившемся с нашим странствующим рыцарем и притом без всякого для него ущерба.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский (Часть первая). Глава XX, о самом страшном приключении, когда-либо случившемся с нашим странствующим рыцарем и притом без всякого для него ущерба. (старая орфография)

ГЛАВА XX,
о самом страшном приключении, когда-либо случившемся с нашим странствующим рыцарем и притом без всякого для него ущерба.

- Здесь очень много свежей и сочной травы, - сказал Санчо. - Из этого видно, что поблизости должна быть река. Пойдемте, ваша милость, поищем ее, а то у меня горят все внутренности от этих прекрасных солений и копчений, которых я поел на славу за здоровье господ лиценциатов... Наверное, и ваша милость не прочь напиться, потому что и вы покушали с аппетитом.

- Да, друг мой, - отвечал рыцарь, - я положительно умираю от жажды, которая, как известно, всегда мучительнее голода... Пойдем на поиски воды. А животных тут, что ли, оставим?

- Нет, как можно! Без нас может явиться сюда кто-нибудь и украсть их; тогда мы останемся как без ног. Ведите Россинанта, а я поведу своего Длинноуха с провизией.

Было очень темно, и потому нашим путникам приходилось брести чуть не ощупью. Пройдя шагов двести, они услышали шум, какой обыкновенно бывает от водопада, и очень обрадовались ему.

Остановившись, чтобы послушать, с какой стороны доносится этот шум, рыцарь и оруженосец были поражены каким-то странным гулом, не имеющим ничего общого с шумом падения воды. Вслушавшись несколько минут, они стали различать сильные глухие удары, следовавшие друг за другом в определенные промежутки времени и сопровождавшиеся как бы звоном оружия и цепей. Трусливый от природы, Санчо совсем растерялся от ужаса, но Дон-Кихот на этот раз нисколько не смутился.

Случай привел наших искателей приключений остановиться как раз под густолиственными каштанами; ночной ветер колебал вершины деревьев и производил таинственный шелест, способный расшевелит чье угодно разстроенное воображение.

Место, время, мрак, шум падения воды, странные звуки, лязг железа и шелест деревьев - все это вместе взятое приводило в невольный трепет.

Подумав немного, Дон-Кихот вдруг вскочил на коня, прикрылся щитом, крепко сжал в руке пику и вскричал задыхающимся от волнения голосом:

- Друг Санчо, узнай, что я именно по воле Небес родился в этот железный век, чтобы воскресить золотой! Для меня созданы величайшия опасности; мне предназначены небывалые подвиги и безсмертные дела. Повторяю тебе, я рожден для того, чтобы затмить славу рыцарей "Круглого Стола", двенадцати пэров Франции, девяти знаменитых мужей доблести, Оливантов, Белианисов, Платиров, Фебов и всех странствующих рыцарей прошедших и будущих времен... Заметь, мой преданный оруженосец, какой глубокий мрак окружает нас, обрати внимание на эту мертвую тишину, прерываемую призрачным шопотом листьев, ревом воды, точно низвергающейся с лунных гор, и на эти страшные стуки, раздражающие мой слух, - стуки, вместе с которыми слышится лязг цепей и звон оружия. Одного из этих необъяснимых явлений было бы достаточно, чтобы заставит ужаснуться даже самого Марса, а не только обыкновенного смертного; но на меня все это влияет только возбуждающим образом, укрепляя мое мужество и разжигая мою страсть к борьбе. Сердце мое так и рвется из груди навстречу опасностям, каким, быть-может, не подвергался еще никогда ни один рыцарь... Подтяни подпруги Россинанта, мой друг, а остальное предоставь мне. Жди меня здесь трое суток. Если я в течение этого времени не возвращусь, отправляйся к себе домой; но не забудь по пути заехать в Тобозо и передать несравненной Дульцинее, что её рыцарь погиб славною смертью во время совершения им одного из тех подвигов, которым он надеялся обезсмертить свое имя и сделаться достойным её.

Растроганный словами своего господина, Санчо заплакал и проговорил:

- Зачем вы, ваша милость, хотите итти на такую страшную опасность? Теперь темно, нас никто не может видеть, так что мы могли бы преспокойно свернуть с дороги, отойти от зла и сотворить блого. Раз нет свидетелей, то никто не может назвать нас трусами. Я часто слышал, как наш священник, с которым вы так дружны, говаривал: "Тот, кто напрашивается на опасность, сам ищет своей погибели". Зачем вам испытывать Божие долготерпение и бросаться, очертя голову, в такую опасность, из которой может спасти вас только чудо? Разве вам мало того, что вы победили всех этих факельщиков, тащивших покойника? Чего еще нужно для вашей славы?.. Если вы не хотите пожалеть себя, то сжальтесь хоть надо мною, своим верным слугою! Как только вы уедете отсюда без меня, я с испуга готов буду отдать свою душу всякому, кто только пожелает взять ее... Для вас я покинул дом, жену и детей, в надежде, что я, благодаря вам, сделаюсь важным человеком. Но, видно, правду говорит пословица "Жадность разрывает мешок". Я хотел слишком много наложить в свой мешок, и он у меня разлезается. Я все зарился на остров, который вы мне столько раз обещали, а теперь вот вы хотите, в награду за ною службу, покинуть меня одного в этой страшной пустыне... Ради Бога, сжальтесь надо мною, ваша милость! Если уж вас так тянет в это новое ужасное приключение, то обождите хоть до утра. Я был пастухом и потому привык узнавать время по звездам, а когда их нет, как, например, сейчас, то узнаю его по воздуху. Чувствуете, какой веет ветерок? Это значит, что до зари осталось всего каких-нибудь три часа. Если бы небо не было затянуто тучами, вы увидали бы, что пасть Малой Медведицы поднялась...

- Очень мне нужно знать, над чем разеваеть свою пасть твоя Медведица! - с досадой перебил Дон-Кихот. - Замолчи, пожалуйста, и не мешай мне делать то, к чему призывают меня мои обязанности. Я не хочу, чтобы моим будущим историком было сказано обо мне, что чьи-нибудь слезы или просьбы были в состоянии отвлечь меня от исполнения моего рыцарского долга... Не бойся за меня: Бог, подвигающий меня на это страшное дело, охранит и поддержит меня, а тебе, наверное, пошлет какое-нибудь утешение... Подтяни же подпруги у Россинанта и оставайся сам здесь. Даю тебе слово, что возвращусь сюда, если буду жив.

Видя непоколебимую решимость своего господина, на которого не действовали ни мольбы, ни увещания, ни даже слезы, Санчо решился пуститься на хитрость, чтобы удержать его хоть до разсвета Делая вид, что исполняет приказание Дон-Кихота относительно подпруг, он ловко связал Россинанту задния ноги, воспользовавшись для этого недоуздком своего осла; потом, отступив в сторону, он слезливо сказал:

- Счастливого пути вашей милости! Дай вам Господи вернуться здравым и невредимым, с хорошим царством для себя и большим островом для меня!

Дон-Кихот, пришпорив коня, хотел ответить, но онемел от удивления, видя, что Россинант делает какие-то странные прыжки, не двигаясь с места.

- Вот, ваша милость, - продолжал невинным тоном Санчо, - должно-быть Небо тронулось наконец моими слезами и не желает, чтобы вы покидали меня. Посмотрите, Россинанть выбивается из сил и не может оторвать копыт от земли. Грех вам так мучить бедное животное и упорствовать на том, чего не хочет допустить сама судьба.

Не обращая никакого внимания на слова своего оруженосца, Дон-Кихот продолжал пришпоривать Россинанта и всеми силами понукать его; но как ни старался рыцарь работать шпорами, дергать поводами и кричат, дело не клеилось: конь хотя и подпрыгивал, но не двигался ни на шагу с места.

Убедившись наконец в полной невозможности заставить Россинанта сдвинуться с места и не имея никаких подозрений, рыцарь решился покориться судьбе и терпеливо ожидать, когда его конь снова подучит способность двигаться.

- Делать нечего! - с глубоким вздохом проговорил он. - Россинанть, действительно, очарован; но я надеюсь, что это очарование окончится с восходом солнца, первых лучей которого буду ожидать с понятным нетерпением. Хотя это и очень досадно, но...

- Ну, есть о чем досадовать! - перебил обрадованный оруженосец. - Чтобы сократить время, я буду рассказывать вашей милости такия чудесные сказки, каких вы сроду не слыхивали, если только вы не захотите лучше сойти с Россинанта и прилечь отдохнуть на травке, как часто делали настоящие странствующие рыцари... Право, не мешало бы вам хорошенько отдохнуть и набраться сил, чтобы потом легче было победить новых врагов.

- Ложиться отдыхать в такую минуту?! - воскликнул Дон-Кихот тоном глубокого негодования. - Неужели ты думаешь, что я из тех жалких рыцарей, которые спят в то время, когда им следует лететь навстречу величайшей опасности?.. Спи сам, сколько хочешь, делай, что тебе нравится, а я буду делать только то, что мне повелевает мой долг... Ты ведь на то и создан, чтобы пить, есть да спать, а мое назначение совершенно другое.

- Ну, не гневайтесь, ваша милость, - пробормотал Санчо: - я сказал это так... по простоте... Позвольте мне только стать поближе к вам, а то я еле жив от этих проклятых стуков, которые исходят как будто из самой преисподней?

Санчо придвинулся вплотную в Россинанту и обеими руками вцепился в седло. Он весь дрожал от страха, и даже было слышно, как громко бьется его сердце.

- Ты хотел рассказывать мне сказки: начинай же, - сказал рыцарь.

- Ох, ваша милость, - простонал дрожавший оруженосец, - по правде сказать, не до сказок мне сейчас!... Ну, да уж так и быть, попробую доставить вам удовольствие... Боюсь только, что от страха у меня пропала память, а если она уцелела, то вы услышите самую прекраснейшую сказку в свете. Только, пожалуйста, не перебивайте меня, чтобы мне не сбиться. Ну, извольте слушать. Как-то раз случилось то, что должно было случиться... Нет, впрочем, не так, а вот как: да будет добро со всеми добрыми, а зло со всеми злыми... Так начинали свои сказки старики, и неспроста был у них обычай такого начала, потому что это слова самого Катона, римского цензора... Ваша милость, конечно, слыхивали о нем не хуже моего?.. Это поговорка сложена точно про вашу милость, чтобы вы не искали зла, а просили бы Бога помочь вам свернут поскорее с этой дороги. Ведь никто насильно не заставляет вас лезть на разные опасности и ужасы...

- Говори свою сказку, - перебил его Дон-Кихот, - а о дороге предоставь заботиться мне.

- Слушаю, ваша милость... Я это только так... кстати сказал... Ну, я начинаю. Жил был в Эстремадуре козий пастух, которого звали Лопецом Рюисом. Этот самый козий пастух Лопец Рюис возьми да и влюбись в пастушку Торальву, дочь богатейшого владельца стад; а этот богатейший владелец стад...

- Санчо, если ты будешь повторят каждое слово по два раза, то не кончишь своей сказки до второго пришествия. Говори как следует или замолчи.

- Разсказываю так, как научился у стариков, и по другому не умею. Ваша милость напрасно изволите обижать меня...

- Ну хорошо, рассказывай, как умеешь! Надоест мне слушать - перестану.

- Не бойтесь, ваша милость, не надоест: больно уж хороша сказка, честное слово!.. Ну-с, я уже докладывал вашей милости, что пастух Лопец Рюис был влюблен в пастушку Торальву. Эта самая Торальва была девица здоровая, краснощекая и с порядочными усами, поэтому никому с ней не было никакого сладу... Ведь известно, что если девка с усами, так лучше к ней и не подступайся.

- Почему же это, Санчо? - полюбопытствовал Дон-Кихот.

- А потому, что тогда она имеет непомерную храбрость, в роде вот, например, вашей милости... Ну, вот эта самая бой-девка Торальва имела такие славные усы, что я как будто вижу их отсюда, настоящие мужские...

- А ты разве знал эту девушку? - снова перебил рыцарь.

- Нет, я сам её не знал, - отвечал Санчо. - Но тот, кто мне рассказывал эту сказку, уверял меня, что если мне придется когда-нибудь рассказывать другим про Торальву, то я могу присягнуть, как будто видел ее собственными глазами, что она была с усами... Итак, вот влюбился пастух Лопец Рюиз в эту усатую бой-девку Торальву; а чорт, который никогда не дремлет и везде высматривает, где бы ему напакостить, устроил так, что любовь пастушка к пастушке обратилась в ненависть, потому что Лопецу стало казаться, будто она любит другого, а не его... Возненавидев свою бывшую возлюбленную, Лопец Рюис видеть ее больше не мог и чтобы никогда не встречаться с ней, решился уйти из своей родной стороны. Как только Торальва заметила эту перемену, то сама так втюрилась в Рюиса, что только им и бредила...

- Это очень понятно, - заметил Дон-Кихот: - такова уж женская натура. Я знаю из книг, что женщина всегда ненавидит того, кто ее любит, и любит того, кто ненавидит ее.

- Мне это давно известно без книг, ваша милость, - сказал Санчо. - Ну, вот, задумав бежать, Рюис собрал свое стадо и направился с ним в Эстрамадуру, откуда он хотел пробраться в Португалию. Узнав об этом, Торальва пустилась за ним следом, на босу ногу, с башмаками в одной руке, с посохом в другой и с котомкой за плечами. В котомку она уложила зеркало, гребень и коробочку с красками для расписывания своего лица... Впрочем, чтобы она туда ни уложила - это для нас ни важно; будем продолжать сказку. Шел-шел наш пастух, да и пришел к реке Гвадиане, а река эта в ту пору страшно вздулась и почти вышла из берегов. Как ни глядел Лопец Рюис, нет ли где лодки для переправы, - ничего не мог выглядеть. Такая взяла его тут досада, что хоть прямо головой в воду!.. Он знал, что Торальва идет за ним, и боялся, как бы она не настигла его и не устроила ему каких неприятностей... Но вот он наконец высмотрел рыбака с лодкой, но такой маленькой, что в ней мог поместиться только один человек, да разве еще козе нашлось бы место. Нечего, однако, было делать. Окликнул пастух этого рыбака и попросил перевезти на другой берег сначала его, а потом и всех триста коз. Перевез рыбак пастуха и вернулся за одной из коз; перевез козу, вернулся за другой; перевез другую, вернулся за третьей; перевез третью, вернулся за четвертой... Смотрите, ваша милость, не сбейтесь в счете коз, а то тут сейчас и сказки конец, - все, что было дальше, сразу вылетит у меня из головы, потому что на нее такой положен зарок... Теперь вам нужно знать, что другой-то берег был крутой, глинистый и скользкий, так что рыбаку было очень трудно высаживать туда коз, и требовалось страх сколько времени на перевозку всего стада... Ну-с, перевел он четвертую козу, вернулся за пятой; перевез пятую...

- Боже, как это скучно! - нетерпеливо перебил Дон-Кихот. - Неужели ты будешь пересчитывать всех этих дурацких коз с начала до конца? Предположим, что оне уж все перевезены. Продолжай свой рассказ.

- А сколько их было перевезено до сих пор? - спросил Санчо.

- А чорт их знает сколько! - воскликнул рыцарь.

- Ну, вот, говорил я вашей милости, чтобы вы твердо помнили счет, а вы все-таки забыли. Теперь пеняйте на себя: сказке конец, потому что я более не помню ни одного слова.

- Ведь я докладывал вашей милости, что как только вы ошибетесь в счете коз, то у меня сейчас же отшибет память. Так оно и случилось. Теперь я, хоть лопни, ни словечка дальше не могу припомнить. Знаю только, что самое интересное во всей сказке было впереди.

- Странное дело! Я сроду не слыхивал и не читывал ничего подобного... Да у тебя память, вероятно, пропала не от чего другого, а просто от трусости. Так бы ты и говорил, чем придумывать небылицы. Тебя, наверное, смущает шум и стукотня, поэтому у тебя в голове все и перепуталось.

- Есть тот грех, ваша милость. Но что касается моей сказки, то я еще раз докладываю вашей милости, что она, действительно, должна окончиться, как только собьешься в счете коз.

- Ну, и Бог с ней, если так. Она мне, сказать по правде, не особенно и понравилась... Однако надо попытать счастия: не тронется ли теперь Россинант.

Между тем приближался разсвет. Как только стало настолько светло, что можно было различать окружающие предметы, Санчо незаметно развязал ноги Россинанту. Почувствовав ноги свободными, конь, к величайшей радости своего господина, мог двигаться вперед. Странные удары все еще продолжали раздаваться в известные промежутки, причина их оставалась попрежнему неизвестною, несмотря на то, что стало светло.

Не желая терять более ни одной минуты, Дон Кихот еще раз простился со своим оруженосцем и повторил свое приказание - ожидать его на этом месте трое суток, а если не дождется в этот срок, то помолиться Богу за душу своего господина, который должен будет считаться павшим жертвою своего высокого рыцарского долга.

- Не забудь, - сказал, между прочим, Дон-Кихот, - что я приказывал тебе передать несравненной Дульцинее Тобозской. О своем жалованье не безпокойся: перед моим отъездом из дому я составил завещание, в котором ты занимаешь первое место. Но если Господь сохранит меня на этот раз, то ты можешь считать остров в своих руках.

Тронутый до глубины души, Санчо снова расплакался и стал божиться, что он ни за что не пустит своего дорогого господина одного в предстоящую ему новую страшную опасность, но последует за ним и будет защищать его своим телом.

своего оруженосца и один помчался в ту сторону, откуда доносились неумолкающие удары и шум водопада.

Видя, что рыцарь не оборачивается, Санчо потихоньку пошел по его следам, ведя своего осла под уздцы.

Дон-Кихот предвидел этот маневр Санчо, но притворялся, будто не замечает, что его догадка оправдывается, и в глубине своей души был очень доволен, что его верный оруженосец все-таки следует за ним.

Так прошло с четверть часа.

- Ей, Санчо! - крикнул вдруг рыцарь, не оборачиваясь. - Садясь на своего Длинноуха и догоняй меня! Что уж мне мучить тебя, раз ты в самом деле так ко мне привязан, что не можешь пробыть без меня ни одной минуты!

Оруженосец поравнялся со своим господином только на обширном лугу, замыкавшемся с одной стороны высокою скалой, с которой с шумом низвергался красивый водопад. У подошвы этой скалы были расположены какие-то безобразные лачуги; в них-то раздавались стуки, так пугавшие бедного Санчо.

Успокоив начавшого брыкаться Россинанта, Дон-Кихот направился пряно к этим лачугам, мысленно прося свою даму бодрствовать над ним в эту роковую минуту и вознося краткую молитву к Богу.

Санчо до невозможности вытягивал шею и напрягал слух, чтобы скорее узнать, отчего происходит таинственная стукотня со звоном и лязгом.

Проехав таким образом шагов сто, рыцарь и его оруженосец наконец увидели то, что заставило их целую ночь воображать разные ужасы. Дело в том, что всю эту кутерьму производили шесть сукновален, в которых работали молотки.

и сам невольно улыбнулся. Это дало оруженосцу повод расхохотаться уж без стеснения, так что он едва не свалился с седла.

- Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! - закатывался Санчо, утирая катившияся по лицу слезы и раскачиваясь взад и вперед на седле. - Ха-ха-ха!.. "Узнай, Санчо, что я родился в этот железный век, чтобы воскресить золотой!" - передразнил он своего господина, в точности подражая его голосу и жестам. - Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!.. "Для меня созданы величайшия опасности, меня ожидают великие подвиги и безсмертные дела..." Ха-ха-ха!

- Ты что же это, негодный трус, еще издеваешься надо мною?! - вне себя от гнева вскричал Дон-Кихот, ударив своего оруженосца древком пики несколько раз по плечам с такою силой, что попади эти удары по голове Санчо, пришлось бы изменить составленное в его пользу завещание и назначить наследником уж не его, а кого-нибудь из его семьи.

Поняв, что зашел слишком далеко, оруженосец мгновенно сделал умильное лицо и сказал униженным и заискивающим тоном:

- Успокойтесь, ваша милость, и простите меня, ради Бога! Разве вы не видите, что я шучу?

отступил бы пред ними, забыв и честь свою и рыцарскую присягу?.. Нет, я этого никогда бы не сделал! Я смело бросился бы в бой со всею этою страшною силой, вышедшею из тьмы, и с Божией помощью победил бы ее! Но я вовсе не обязан уметь различать одни звуки от других. Не мое дело знать, как стучат сукновальные молотки, - это скорее касается тебя, потому что ты рожден и вскормлен среди простолюдинов... Знай, что если бы в это мгновение все эти шесть молотов превратились в шестерых великанов, достигавших бы головою хотя бы до облаков, я разгромил бы их всех одним ударом своего славного меча... Посмотрел бы я тогда, как ты засмеешься!

- Простите меня, окаянного, ваша милость! - взмолился Санчо. - Я сознаю, что виноват пред вами. Но сознайтесь сами, разве не смешно, что я в эту ночь чуть не сошел с ума от страха по милости этих молотов? Вы-то, конечно, никогда ничего не пугаетесь; но я, воля ваша, слаб и боюсь всего, в особенности ночью и в глухом месте... Ну, да слава Богу, что это приключение окончилось так счастливо! Хорошо бы, если б и все у нас обходилось так благополучно.

- Ничего ты, Санчо, не понимаешь, - сказал уже примиренный рыцарь. - Будь ты немножко поумнее, то не стал бы смеяться над тем, что в сущности вовсе не смешно, и разсуждал бы более здраво.

- Эх, ваша милость, неизвестно еще, кто из нас двоих более здраво... Впрочем, виноват! - я не хотел сказать... Поговорим лучше вот о чем. Если бы я не увернулся от вашей пики, то она хватила бы меня по голове, и я бы теперь валялся с раскроенным черепом. Вашей милости пришлось бы тогда искать себе другого оруженосца, моя бедная жена была бы горемычною вдовой, а мои дети - бедными сиротами... Ну, да ладно: где много гнева, там много и милости. Господа всегда награждают своих слуг после того, как вздуют их; а странствующие рыцари в таких случаях, наверное, дарят своим оруженосцам острова или хоть какие-нибудь именьица на твердой земле. Не так ли, ваша милость?

- Так-то так, друг Санчо. Но сейчас, ты сам знаешь, у меня нет ни острова ни имения, которыми я мог бы наградить тебя. Надеюсь, что ты пока и так не будешь помнить зла. Ведь мало ли что бывает, когда человек выходит из терпения и не помнит себя? Конечно, при первом же случае я подарю тебе остров, как уже не раз обещал. А за то, что я сейчас сгоряча побил тебя, прибавлю тебе еще что-нибудь... может-быть, дам тебе сразу какое нибудь королевство... Ну, а теперь, кстати, я должен предупредить тебя, чтобы ты не слишком много болтал со мною, потому что ни в одной рыцарской книге я не читал, - хотя и много прочитал их, - чтобы какой-нибудь оруженосец так безцеремонно разговаривал со своим господином, как ты со мной. Положим, мы тут оба виноваты: ты в том, что непочтителен ко мне, а я в том, что не сумел внушить тебе настоящого почтения. Вспомни Гандаляна, оруженосца Амадиса Галльского - кстати сказать, этот оруженосец впоследствии сделался владетелем Твердого Острова, - он никогда не говорил со своим господином иначе, как с обнаженною и почтительно склоненною годовой, по турецкому обычаю. А оруженосец дона Галаора, Газабаль, так умел сдерживать свой язык, что имя его упоминается только всего один раз во всей длинной и правдивой истории дона Галаора. Из этого ты можешь заключить, как скромно он держал себя и какая существует громадная разница между рыцарем и оруженосцем. Поэтому я требую, чтобы ты отныне был почтительнее ко мне и не позволял себе в моем присутствии никаких вольностей и шуток, если не хочешь возбуждать моего гнева, от которого тебе не поздоровится. Служи, как служил до сих пор, верою и правдою, и тогда ни награда от тебя не уйдет ни хорошее жалованье, которое я намерен дать тебе.

странствующих рыцарей и в какие сроки оно выплачивается: помесячно или поденно, как рабочим в каменоломнях?

- Никогда оруженосцам прежних времен не давалось определенного жалованья, - отвечал Дон-Кихот. - Они награждались по усмотрению своих господ. Если я назначил тебе в моем завещании жалованье за все время, которое ты прослужишь у меня по день моей смерти, то сделал это только потому, что, может-быть, мне не удастся добыть тебе чего-нибудь более существенного, - потому что наше время вообще очень трудное для рыцарей, - а я не хочу отвечать на том свете за то, что обидел тебя, заставив служить себе, подвергаться со мною опасностям и лишениям и не дав тебе ничего в вознаграждение... Да, Санчо, теперь очень трудно быть странствующим рыцарем, и я понимаю, что не легко быть и оруженосцем... Нет пути более тернистого и опасного, чем тот, по которому следуют искатели приключений...

- Еще бы! - подхватил Санчо. - Если один стук мог напугать таких безстрашных людей, как мы... Виноват! Я хотел сказать - такого безстрашного рыцаря, как ваша милость, - то что уж говорить об остальном!... А насчет моей болтливости и почтительности, то будьте покойны: отныне я буду очень почтителен и зря даже не пикну, а если и промолвлю когда словечко, то только для того, чтобы сказать что-нибудь похвальное о вашей милости.

- Это будет для тебя самое лучшее средство, чтобы долго прожить на земле, - сказал Дон-Кихот. - Имей в виду, что после Бога и родителей следует почитать своих господ, заменяющих их место.