Дон-Кихот Ламанчский (Часть первая).
Глава XXVI, о дальнейших сумасбродствах нашего доблестного рыцаря в Сиерре-Морене и о том, как Санчо исполнил его поручение.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский (Часть первая). Глава XXVI, о дальнейших сумасбродствах нашего доблестного рыцаря в Сиерре-Морене и о том, как Санчо исполнил его поручение. (старая орфография)

ГЛАВА XXVI,
о дальнейших сумасбродствах нашего доблестного рыцаря в Сиерре-Морене и о том, как Санчо исполнил его поручение.

Описав отъезд Санчо Панцы, арабский историк продолжает следующим образом.

Видя, что Санчо ускакал, не дождавшись конца его новых подвигов, Дон-Кихот - как был, в одной рубашке - на четвереньках взобрался на вершину утеса, уселся там, свесив ноги вниз, и принялся всесторонне обсуждать важный вопрос: кому следует подражать - Роланду в его неистовствах или Амадису в его меланхолии? Решить это было для него очень трудно, потому что оба способа выражения любовного отчаяния казались ему одинаково сильными. Чтобы взвесить все "за" и "против", он принялся разбирать по косточкам характер и поступки упомянутых рыцарей.

"Что ж в этом особенного, - разсуждал он сам с собою, - что Роланд заслужил славу храброго рыцаря? Ведь всем известно, что он был заколдован и его можно было убить, только воткнув черную булавку в его правую пятку, в предупреждение чего он постоянно носил железную пластинку на обуви и имел в сумке целый запас этих пластинок. Но в конце-концов ему все-таки пришлось разстаться с жизнью, когда он попался в руки Бернарду де-Карпио, который и задушил его в ущелье Ронсеваля... Впрочем, меня сейчас интересует не причина его смерти, а только способ его безумствования, вызванного убеждением в измене Анжелики. Помнится, эту измену открыл ему один пастух, видевший, как прекрасная дама его сердца приходила на свидание к красавцу-мавру Медору. Не велика, в сущности, заслуга, сойти с ума после такого открытия! И с какой стати мне подражать его безумию, когда у меня нет такого же повода к этому? Я могу поклясться чем угодно, что Дульцинея Тобозская никогда, даже на картине, не видывала никакого мавра, и что она так же невинна, как в минуту своего рождения. Следовательно, я только оскорблю ее, если начну неистовствовать, как Роланд, когда она никакой измены не совершила; мои поступки будут как бы указывать на то, что я подозреваю ее в такой низости; а это, конечно, должно показаться ей очень обидным. К тому же Амадис без всяких неистовств и особенных сумасбродств прославился своим любовным горем больше кого-либо другого. Из истории видно, что когда его дама Ориана разсердилась на него и не велела ему показываться на глаза, он удалился с одним, пустынником на скалу и, разливаясь там в слезах, потрясал горное эхо вздохами до тех пор, пока наконец Небо не сжалилось над ним и не послало ему утешение в ту самую минуту, когда его отчаяние достигло высшого предела. Если это правда, - в чем, впрочем, я не смею и сомневаться, - то к чему же мне, в самом деле, бегать здесь раздетым, вырывать с корнем эти бедные деревья, которые мне никакого зла не делали, и мутить воду, когда мне самому же потом придется пить ее? Буду лучше подражать Амадису Галльскому, единственному рыцарю, достойному подражания Дон-Кихота Ламанчского, о котором, быть-может, скажут, как уже говорили о каком-то другом, что если он и не совершил великих подвигов, зато по крайней мере погиб из-за того, что всегда предпринимал их! Да, и мое настоящее положение более подходит к положению Амадиса, нежели Роланда: если моя дама и не прогнала меня, я все-таки разлучен с нею и потому должен чувствовать страшную скорбь... Скорей же к делу!.. Воскреснете в моей памяти славные деяния Амадиса, дайте мне припомнить, с чего я должен начать, чтобы мое подражание вышло вполне точным!.. Кажется, великий Амадис посвящал большую часть времени молитве; буду делать так и я, раз хочу быть вторым Амадисом".

Вздохнув из глубины души, Дон-Кихот сполз с утеса, оделся и, набрав круглых плодов пробкового дерева, устроил себя из них чудовищные четки, навязав их на длинный стебель какого-то растения. За неимением под рукою пустынника, который мог бы исповедывать и утешать его, он царапал острым камнем на коре деревьев и писал палкой на песке стихи, обращенные к Дульцинее и свидетельствующие о любви рыцаря к ней и об его тоске в разлуке с нею.

Вот одно из этих чудных поэтических произведений, случайно сохранившееся для потомства:

"Прекрасные деревья, возносящия своя вершины до небес и принимающия под свою сень странников, и вы, прелестные цветы, травы и растения, услаждающие взоры мои своим разнообразием! Если мое присутствие не очень вам противно, - слушайте непрестанные вопли души моей!

"Слушайте внимательно, с полным участием, что меня жучит, что терзает мое сердце хуже всех пыток и всех египетских казней. В благодарность за это я полью вас своими слезами... Здесь Дон-Кихот будет рыдать и безутешно скорбеть в разлуке с Дульцинеей Тобозской!

"Вот место, избранное верным влюбленным, самым несчастным из всех влюбленных. Скрытый от взоров своей красавицы, он предается здесь безутешной скорби, раздирающей душу, сам не зная - зачем и почему он так безумствует, когда она вовсе и не отгоняла его прочь.

"Его охватила горячая, как огонь, любовь, жгущая хуже самого сильного адского пламени! Она не дает ему покоя ни днем ни ночью. Чтобы потушить пожар сердечного пламени, Дон-Кихот примется здесь проливать слезы и безумно рыдать в разлуке с Дульцинеей Тобозской!

"Добиваясь безсмертной славы, он пришел сюда, чтобы совершат среди этих пустынных утесов смелые подвиги любви и безпримерного терпения. Он отрекся от всех радостей и предается глубокой скорби, следуя примеру славного и неподражаемо великого Амадиса Галльского.

"Деревья, травы и цветы, товарищи моего уединенья, - не соскучьтесь, слушая мои стенания, мою скорбь и вопли насильно страждущого влюбленного! В благодарность за это я полью вас своими слезами... Здесь Дон-Кихот будет рыдать и безутешно скорбеть в разлуке с Дульцинеей Тобозской!"

Эти стихи особенно понравились всем, имевшим удовольствие прочесть их впоследствии, как выражение трогательной любви Дон-Кихота к несуществующей Дульцинее Тобозской.

Прошло три дня. Все это время Дон-Кихот питался одними жолудями да корнями некоторых растений, употребляемых в пищу пастухами. Рыцарь то молился, то бродил между скал, заклиная горное эхо, водяных нимф, лесных фавнов и прочую языческую тварь откликнуться ему и утешить его в испытываемых им безпримерных напускных страданиях. Когда его уж очень разбирала охота более осязательно выразить вызванное в нем его воображаемое любовью безумие, он принимался ползать вверх и вниз по крутой, почти отвесной скале, при чем для разнообразия иногда скатывался с нея кувырком. Несколько раз он бросался в ручей, желая уверить себя, что он готов утопиться от отчаяния, но достигал этим только того, что он весь промокал, а потом все время дрожал, пока высыхало его платье. В конце-концов он довел себя своими страданиями до того, что вернись Санчо хоть днем позже, от его господина ничего не осталось бы, кроме скелета.

Посмотрим теперь, как исполнил оруженосец поручение своего господина.

Выбравшись из Сиерры-Морены на большую дорогу, Санчо прямо направился в Тобозо, и на другой день был уже около той самой корчмы, где его заставили играть роль мячика, после того, как он ночью был весь избит. Он чувствовал сильный голод, и ему очень хотелось заехать в корчму, но страх, как бы опять с ним не проделали разных "дьявольских штук", удерживал его. Придержав коня, он несколько времени простоял в нерешительности, не зная, что ему делать.

Трусость перевесила было голод, и оруженосец хотел отправиться дальше, как вдруг из корчмы вышли двое людей. Увидав всадника, один из них сказал другому:

- Э, да это никак Санчо Панца, который отправился с нашим другом в качестве оруженосца!..

Это были уже знакомые нам священник и цирюльник, осудившие на сожжение библиотеку Дон-Кихота.

- Здравствуй, друг Санчо, - сказал священник. - Что поделывает твой господин?

Санчо, не желая выдавать тайны Дон-Кихота, ответил неопределенно:

- Мой господин находится в одном месте, где он занят очень важным делом. А где это место и какое дело, - я не могу сказать, потому что не имею на это разрешения.

- Ну, это ничего не значит, что ты не имеешь разрешения, - сказал цирюльник. - Твой господин просто не предвидел, что тебе встретятся его друзья и захотят узнать о нем; а если бы предвидел, то, наверное, не стал бы запрещать тебе говорить, где он и что делает... Ты обязательно должен сказать нам это, если не хочешь, чтобы мы подумали, что ты убил и ограбил его, судя по тому, что ты разъезжаешь на его лошади... Говори сейчас хе, в каком месте и положении ты его оставил, а то тебе не сдобровать.

- Напрасно вы мне угрожаете, - хладнокровно проговорил Санчо. - Я не убийца, и не разбойник, а добрый христианин. Но, чтобы не канителиться с вами зря, сделаю по-вашему - разскажу все, как есть.

И он подробно сообщил о всех похождениях Дон-Кихота и своих собственных. Мы знаем, что раз язык его начинал работать, ему трудно было остановиться. Изумленные слушатели узнали не только то, что было в действительности, но даже и то, что существовало пока лишь в пылкой фантазии Дон-Кихота и было принято его оруженосцем на веру. Санчо закончил свое повествование заявлением, что он теперь едет с письмом своего господина в Дульцинее Тобозской, дочери Лоренцо Корчуелло, по которой Дон-Кихот сходить с ума.

Хотя странное помешательство гидальго не было тайной для его друзей, они тем не менее остолбенели от удивления, слушая рассказ Санчо. Желая узнать, что бы такое рыцарь мог написать мнимой Дульцинее Тобозской, они попросили Санчо показать им письмо. На это последний ответил:

- Письмо написано в записной книжке, и мой господин поручил мне отдать его переписать на отдельный лист бумаги какому-нибудь деревенскому учителю или церковному ключарю.

- Вот и отлично, - заметил священник. - Дай мне книжку, я и перепишу письмо.

Санчо сунул руку за пазуху, чтобы достать оттуда книжку, но там её не оказалось, по той простой причине, что Дон-Кихот в минуту отъезда оруженосца забыл передать ему ее, а тот, в свою очередь, забыл спросить ее. Не находя книжки, Санчо побледнел как смерть, и на лбу его выступили капли холодного пота. Несколько раз он принимался выворачивать все свои карманы и ощупывать себя со всех сторон, но все было напрасно, - пропажа не находилась. С отчаянья он вырвал у себя чуть не полбороды и до крови исколотил себя кулаками по лицу.

Не зная, в чем дело, священник и цирюльник с изумлением спрашивали его, за что он так истязует себя.

- Как за что? - воскликнул Санчо. - Я потерял целых трех ослят, а вы удивляетесь, что я бью себя за это!

- Каких ослят? И как мог ты их потерять? - спросил цырюльник. - Разве они сидели у тебя за пазухой?

- Не они там сидели, а книжка, где, кроме письма к госпоже Дульцинее, была еще записка от моего господина, в которой он приказывал своей племяннице выдать мне трех ослят из пяти, стоящих у него на конюшне.

Кстати он рассказал о пропаже его собственного осла и хотел продолжать свое самоистязание; но священник не допустил до этого и утешил уверением, что он сам отправится в горы к Дон-Кихоту и заставит его написать вторую записку о выдаче ослят прямо на листе бумаги, с соблюдением всех формальностей, без чего никакое письменное обязательство не имеет законной силы.

- За это я буду вам глубоко благодарен, господин лиценциат, - сказал успокоенный оруженосец. - А что касается письма к Дульцинее, то мой господин прочитал мне его вслух, так что я запомнил каждое слово и могу повторить его тому, кто возьмется написать мне его.

- Ну, и прекрасно, - проговорил цырюльник. - Повтори нам его, мы послушаем, а потом и напишем.

Санчо подумал, поглядел вверх, почесал в затылке, поерзал на седле, отгрыз себе чуть ли не целый ноготь и наконец вскричал:

постойте... начало я припоминаю: "Высокая, вместительная дама..."

- Вместительная?.. - нараспев протянул цырюльник. - Этого быть не может!

- Как не может быть, когда я говорю, что именно этими словами и начиналось письмо моего господина! - обиженно возразил Санчо. - Ну, а потом говорилось... Ах, дай Бог памяти, что потом-то было?.. Да, вот что: "Пораженный, безсонный, изъязвленный, целует вашей милости ручки, неблагодарная и нечувствительная красота..." Потом что-то было сказано о том, что мой господин посылает ей здоровья, которое отнял у самого себя... Дальше не помню ничего, кроме одной подписи: "Ваш до гроба рыцарь Печального Образа".

Слушатели смеялись до упада, восхищаясь его "превосходною" памятью, и просили Санчо повторить письмо еще несколько раз, говоря, что им самим нужно заучить его наизусть, без чего они не будут в состоянии воспроизвести его на бумаге. И Санчо повторял, разумеется, каждый раз иначе, при чем привирал всевозможные небылицы, так что привел священника и цирюльника в полный восторг.

В конце-концов болтливый оруженосец рассказал и о том, что как только он привезет своему господину благоприятный ответь на письмо к Дульцинее, тот пустится в новые странствования, и тогда уж непременно сделается императором или по меньшей мере королем.

- это не то, что какие-нибудь дрянные острова, плавающие в море.

- Да разве у твоего господина есть уже и жена? - спросил цырюльник.

- Пока нет, - ответил Санчо. - Но он непременно женится на дочери того императора или короля, которого победить на войне.

Много еще в таком духе болтал Санчо. Слушатели только удивлялись, как заразительно безумие. Не желая разочаровывать беднягу в его радужных надеждах, священник сказал ему:

- Молись хорошенько Богу о здоровье твоего господина, Санчо. Он, по своей храбрости, наверное, достигнет очень высокого положения; тогда и тебе будет хорошо. Может быть он сделается даже архиепископом...

- Дают место ризничого иди делают их священниками в каком-нибудь богатом приходе, где доходов вдесятеро больше, чем жалованья, - ответил священник.

- Да ведь для того, чтобы сделаться священником, нужно быть не женатым, - заметил Санчо. - Притом необходимо знать церковную службу. А я, как нарочно, женат... дернула меня нелегкая навязать себе на шею бабу!.. Да и церковной службы выучить не могу, потому что не знаю грамоте... Господи! Что же будет тогда со мною, если мой господин и правда сделается не императором, как это в обычае у странствующих рыцарей, а архиепископом?

- Не горюй, друг Санчо, - утешал цирюльник. - Мы поговорим об этом с твоим господином и посоветуем ему непременно итти в императоры или в короли, а уж никак не в архиепископы. Да он по своей воинственности и не годится в духовное звание.

- Ну, если не годится, так и слава Богу! - обрадовался Санчо. - По крайней мере тогда мне можно будет жениться на принцессе и ни в чем не стеснять себя.

так заболтались, что мне опять есть захотелось, хотя перед тем мы здесь отлично позавтракали... Ты, должно-быть, тоже голоден. Сойди с своего коня и пойдем с нами в корчму.

- Нет, покорно вас благодарю! - с водимым испугом проговорил Санчо, косясь на дом, в котором он вынес столько неприятностей. - Идите лучше одни и прикажите вынести мне порцию чего-нибудь горяченького да овсеца Россинанту.

- Почему же ты сам не хочешь войти туда? - спросил священник, указывая на корчму.

- Я потом разскажу вам, что со мною раз здесь случилось.

- А! Ты, значить, уже бывал здесь?.. Ну хорошо, пусть будет по-твоему.

Сидя за столом в корчме, священник вместе со своим приятелем цырюльником начали обсуждать средство к излечению сумасшедшого гидальго, в котором они принимали большое участие.

- Я думаю вот что, - сказал наконец священник - прямым путем с ним ничего не поделаешь, поэтому нужно действовать хитростью, но таким образом, чтобы это было в его духе. Для этого вы нарядитесь странствующею принцессой, а я буду разыгрывать роль вашего оруженосца. Разыскав нашего рыцаря, вы должны притвориться обиженною, оскорбленною и страдающею женщиной. Вы скажете ему, что слава об его подвигах, как защитника оскорбленных, дошла и до вас, поэтому, прибегая к его покровительству, вы просите его следовать за вами, чтобы наказать ваших врагов. Отказать вам в исполнении этой просьбы он, как странствующий рыцарь, карающий всякую несправедливость, конечно, не захочет. Понятно, вы будете под густым покрывалом и скажете ему, что только тогда покажете свое лицо, когда он отомстит за вашу поруганную честь, или... Вообще, мы потом придумаем что нибудь. Когда нам таким образом удастся заманить его в себе, мы серьезно займемся его лечением. Надеюсь, что с Божьей помощью нам удастся вылечить его, если он еще не окончательно потерял разсудок.

Цырюльник одобрил этот план, и они принялись подробно обсуждать его.