Дон-Кихот Ламанчский (Часть первая).
Глава XXVIII, о приятном приключении, случившемся с священником и цырюльником в Сиерре-Морене.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский (Часть первая). Глава XXVIII, о приятном приключении, случившемся с священником и цырюльником в Сиерре-Морене. (старая орфография)

ГЛАВА XXVIИИ,
о приятном приключении, случившемся с священником и цырюльником в Сиерре-Морене.

Счастлив тот век, в котором явился на свет доблестный Дон-Кихот Ламанчский! Благодаря возникшему в душе этого великого человека желанию возстановит угасший орден странствующих рыцарей, мы имеем возможность насладиться в наше время, так бедное развлечениями, чтением правдивой истории не только о его собственной жизни и подвигах, но и о жизни многих из тех лиц, с которыми сталкивала его судьба, без чего мы бы и не знали о них.

Но будем продолжать рассказ.

Восклицания, заставившия священника замолчат, приближались, и чей-то голос разливался в горьких жалобах. Вскоре можно было разслышат, как он говорил:

- Неужели нет такого угла на земле, где можно было бы на свободе сбросить с себя непосильное бремя жизни? Неужели я и здесь, среди этих величавых твердынь, воздвигнутых мощною рукой природы, не найду покоя, в котором так нуждается моя истерзанная душа? Неужели я и тут не избегну людей, один вид которых растравляет мои сердечные раны, нанесенные мне их вероломством и обманом? О, Небо, сжалься надо мною и помоги мне укрыться навсегда от мира, переполненного одним злом!

Любопытствуя узнать, что за нового страдальца привела в горы судьба, священник, цирюльник и даже Карденио встали и пошли по тому направлению, откуда раздавался голос. Пройдя не более двадцати шагов, они увидели у подошвы высокой скалы, под тенью ясени, широко раскинувшей свои ветви, молодого человека, одетого по-крестьянски. Он стоял к ним спиною и мыл себе ноги в ручье. Собеседники подкрались к нему так осторожно, что он не слыхал их, и потому они свободно могли любоваться снежною белизной и изящною формой его ног и рук, которые он мыл в воде. Пораженные противоположностью таких нежных членов тела с грубою одеждой незнакомца, наблюдатели спрятались за уступом скалы, чтобы лучше разсмотреть его, не будучи сами замечены им.

Окончив свое дело, молодой человек обернулся и показал лицо такой дивной красоты, что Карденио прошептал:

- Так как это не может быть Люсинда, то, значит, это ангел, спустившийся прямо с небес!

позавидовал бы им. Наблюдатели чуть не вскрикнули от изумления, поняв, что пред ними женщина.

Да, это, действительно, была женщина замечательной красоты. Не даром Карденио говорил, что после Люсинды он не видывал подобной красавицы. Распустившиеся волосы закутали ее как мантия. Достав из кармана гребень, молодая женщина начала было расчесывать их. Цирюльник так был восхищен видом снежно-белых крохотных ручек, перебиравших золотистые пряди волос, что невольно издал громкое восклицание.

Красавица вздрогнула и с безпокойством оглянулась вокруг. Увидав наблюдавших за нею мужчин, она громко вскрикнула, подхватила с земли лежавший возле нея узелок и бросилась со всех ног бежать. Но её нежные ножки не могли долго выдерживать беготни по острым камням, и она с глухим стоном упала на колени. Священник первый подошел в ней и сказал:

- Не бойтесь ничего, сенора; мы не имеет дурного намерения, напротив, желали бы помочь вам, чем можем.

Видя её страшное смущение, он взял ее за руку и продолжал:

заставила вас укрыться в этой пустыне. Мы очень рады, что случай столкнул нас с вами, чтобы хоть поддержать вас словом утешения, если ваше несчастие такого рода, что ему нельзя помочь чем-либо другим. Не из праздного любопытства, а руководясь одним искренним участием, мы просим вас не отказаться сообщить нам, что заставило вас бежать переряженной от людей и искать убежища в этих мрачных горах.

Пока священник говорил, молодая красавица глядела на него с таким изумлением, точно в первый раз видела человека, нелицемерно готового протянуть другому руку помощи. Затем, когда он кончил, она с глубоким вздохом ответила:

- Так как эти скалы не могли скрыть меня от ваших взоров, а мои волосы открыли вам тайну моего пола, то мне безполезно притворяться пред вами и отрицать очевидность. Если вам непременно угодно выслушать историю моих несчастий, то я не нахожу возможным оскорбить вас отказом, потому что читаю в ваших глазах действительное сочувствие ко мне. Но я боюсь, что только напрасно утомлю ваше внимание; мое злополучие так велико, что, кажется, никакая человеческая сила не в состоянии не только помочь мне, но даже просто утешить меня. Не легко мне открывать те тайны, которые я надеялась похоронить вместе с собой в ущельях безмолвных скал; но раз уж Небо поставило вас на моем пути, я не хочу, чтобы вы, узнав во мне женщину, думали обо мне хуже, чем я заслуживаю. Позвольте мне только надеть обувь, которую я было сняла, намереваясь отдохнуть на траве у ручья, и подвязать волосы, спадающие мне на лицо.

С. этими словами красавица отошла немного в сторону. Приведя себя в порядок, она возвратилась к своим собеседникам и села против них. Собравшись с мыслями и отерев нависшия на её шелковистых ресницах слезы, она начала свое повествование:

очень богат, и если бы дары природы равнялись у него с дарами фортуны, то ему ничего более не оставалось бы желать, да и мне не на что было бы жаловаться; я убеждена, что виною всех моих несчастий именно простое происхождение моих родителей. Между тем они не так уж низко поставлены, чтобы мне нужно было краснеть за них; они земледельцы старого рода и чистой крови. Будучи добрыми христианами, обладая богатством и имея за собою длинный ряд честных и постоянно пользовавшихся общим уважением предков, они занимают первое место между людьми одинакового с ними сословия и мало чем отличаются от дворян, которым подражают внешностью и манерами. Я была у них единственною дочерью, и потому они очень любили меня и гордились мною не менее, чем своим богатством. Сделавшись взрослою, я стала безграничною владычицей не только сердец моих родителей, но и всего их состояния. Без меня и моего совета ничего не делалось и не предпринималось; это обусловливалось моим рано проснувшимся практическим смыслом, моею ловкостью и расторопностью во всех делах нашего хозяйства. Доверие родителей ко мне возрастало с каждым днем, благосостояние наше увеличивалось, жили мы все трое очень дружно и чувствовали себя вполне счастливыми. Сделав все нужное по хозяйству, я садилась за какое-нибудь рукоделье: вышиванье, вязанье, шитье или же за прялку, а устав от этих работ, бралась за книгу или за один из музыкальных инструментов, на которых я выучилась играть с совершенством, благодаря своему тонкому слуху и гибкости пальцев. Такова была жизнь, которую я вела в родительском доме. Я рассказываю вам эти подробности не с целью похвальбы, а чтобы показать, что я не из тех, которые по своей вине впадают в состояние, подобное моему теперешнему. Несмотря на то, что я жила точно в монастыре, не видя никого, кроме наших домашних, и выходя из дому лишь в церковь, да и то в сопровождении матери, - по городу распространился слух о моей красоте, и вздохи моих поклонников начали проникать в мое уединение. Как-то случилось, что второй сын герцога, дон Фернандо, увидел меня в церкви, и... - здесь рассказчица остановилась и тяжело вздохнула.

При имени Фернандо злополучный Карденио так изменился в лице и выказал такие признаки волнения, что священник и цырюльник испугались, опасаясь, как бы с ним ни сделался один из тех припадков, которым он, по собственным его словам, бывал подвержен. Но, к их громадному удовольствию, до этого не дошло; Карденио ограничился одною мимикой, выражавшею его душевное состояние, и затем устремил пристальный и горящий взор на прелестное лицо рассказчицы, видимо, соображая, кто бы такая она могла быт.

- Впоследствии, - продолжала рассказчица, - дон Фернандо сознался мне, что любовь ко мне вспыхнула в нем при первом взгляде на меня и овладела им сразу до такой степени, что он совсем лишился покоя. Желая скорее окончить мою печальную повесть и не утомлять напрасно вашего внимания, я не стану рассказывать вам, какие хитрости и уловки употреблял дон Фернандо, чтобы открыть мне свою страсть; скажу только, что, между прочим, он подкупил наших людей и сумел очаровать моего отца своею благосклонностью, выражавшеюся в сотне мелочей. Днем стали устраиваться, на счет дон Фернандо, различные игры под моими окнами, а ночью - настоящие музыкальные и вокальные концерты. Неизвестными мне путями проникали ко мне в комнату записки, полные самых страстных признаний и соблазнительных обещаний. Но все это только раздражало меня, вместо того, чтобы увлечь и разжалобить; желая возбудить во мне любовь, дон Фернандо внушил, наоборот, чуть не ненависть. И не потому, чтобы он не казался мне достойным любви и я не чувствовала бы удовольствия, видя, как старается заслужить мое внимание человек такого высокого положения, как сын герцога - какая женщина откажется иметь своим поклонником такого блестящого кавалера! - а просто потому, что пропасть, разделявшая нас, была слишком глубока, чтобы я могла питать надежду на честность его намерений. К тому же и советы родителей, понявших наконец намерение дон Фернандо, заставляли меня остерегаться его. Однажды, слыша мои сетования на то, что молодой кавалер не прекращает своих непрошенных любезностей, отец сказал мне, что лучшим средством избавиться от них и поставить между мною и доном Фернандо неодолимую преграду было бы мое замужество. На мое возражение, что у меня нет жениха, отец заметил, что мне стоит только сделать выбор между множеством молодых людей моего круга, из которых каждый сочтет за счастье быть моим мужем, и что он охотно благословит меня с тем, на кого падет мой выбор, если бы он даже не понравился лично ему. Я поблагодарила отца за совет и доброту и ответила, что пока еще не имею желания выходить замуж и лишаться своей свободы и что надеюсь другим путем заставить дон Фернандо отстать от меня. С этого дня я перестала выходить из дому, даже в церковь, и совсем не подхорла к окну. Это и распространившийся слух, что мои родители сами ищут мне жениха, довело Фернандо до такого отчаяния, что он решился на то, что было первою ступенью к моему настоящему положению. Однажды вечером, когда я вошла в свою комнату и только что успела отпустить свою горничную, как вдруг предо мною точно из-под земли вырос дон Фернандо. Эта неожиданность так испугала меня, что я положительно как бы окаменела и не могла даже позвать на помощь. Пользуясь этим, молодой кавалер схватил меня в свои объятия и начал так красноречиво говорить мне о своей любви, что я почувствовала к нему жалость и не решилась выгнать его даже тогда, когда ко мне возвратилась способность двигаться и говорить. Вздохи и слезы изменника как бы подтверждали его слова, говорившия мне о честности его намерений. Я была молода и неопытна, и потому неудивительно, что приняла его ложь за правду и, тронутая его слезами, мольбами и уверениями, почувствовала к нему живейшее сострадание. Тем не менее, опомнившись, я ответила ему с негодованием: "Сенор, если мне предстоит выбор только между вашею дружбой, которою вы мне доказываете таким странным образом, и ядом, - я предпочту яд, потому что честь для меня дороже жизни. Я ваша вассалка, но не рабыня, и ценю себя не меньше, чем вы себя, хотя я только дочь скромного земледельца, а вы - сын могущественного герцога. Не думайте, чтобы вам удалось соблазнить меня своею знатностью и своим богатством. Слепо повинуясь воле отца, и буду принадлежать только тому, кого он изберет мне в мужья. Если вы, действительно, так уважаете меня, как говорите, то оставьте намерение, которое меня оскорбляет и никогда не может быть выполненным. Умоляю вас, оставьте меня! Раз вы не можете быть моим мужем, то и не уверяйте меня в любви, разделять которую я не могу". "Если твоя любовь может быть достигнута только ценою брачных уз, - сказал безсовестный искуситель, - то я охотно плачу эту цену и предлагаю тебе, прелестная Доротея (это мое имя), не только свое сердце, но и имя. Призываю в свидетели моего обещания Небо, от которого ничто не может быть скрыто, и изображение Пресвятой Девы, находящееся пред нами".

При имени Доротеи Карденио задрожал: оно доказывало ему справедливость его подозрений, охвативших его с самого начала повествования молодой девушки.

- Так ваше имя - Доротея, сенорита? - спросил он. - Я слышал об одной девушке, носящей это имя... Продолжайте, пожалуйста. Когда вы кончите, я, с своей стороны, сообщу вам кое-что, не менее интересное и скорбное: это очень изумит вас и покажет вам, что не вы одна страдаете в этом мире неправды и вероломства.

- Если вам известно что-нибудь обо мне, то умоляю вас сказать мне это сейчас же, - проговорила она. - Не бойтесь, никакой новый удар судьбы не может сделать меня несчастнее, чем я уже есть.

а если я ошибся, то сохраню про себя чужую тайну.

- Не смею более настаивать, - проговорила Доротея. - Вполне владея своим разсудком, я убеждала дона Фернандо не связывать себя клятвою так необдуманно, в порыве слепой страсти, и не портить своей будущности ради красивого лица, красота которого недолговечна. "Женившись на особе, стоящей неизмеримо ниже вас, вы нанесете вашему отцу страшный удар, - говорила я. - Не забывайте этого. Помните и то, что от вас с презрением отвернутся все остальные ваши родственники и друзья; вам будет закрыть путь к почестям, на которые вы имеете право по своему происхождению. Примите во внимание и то, что при таких условиях я не буду в состоянии чувствовать себя счастливою с вами: меня всегда мучила бы мысль, что из-за меня разбита вся ваша жизнь". К этим убеждениям я прибавила множество других, но все они остались одинаково напрасными: дон Фернандо настаивал на своем, как человек, готовый всем пожертвовать ради своей любви, или, вернее сказать, как низкий обманщик, вперед знающий, что не сдержит своих обещаний и дает их лишь для того, чтобы достичь своей гнусной цели. Видя непоколебимость его решения, я начала серьезно вдумываться в то, что мне предстояло делать. Я сказала, что не я первая и не я последняя, которую супружество возведет на высоту, кажущуюся сначала недосягаемой, и что красота часто перевешивает происхождение и состояние. Может быт, сама судьба готовила мне такую блестящую будущность, и я окажусь неблагодарной, если оттолкну её дар. Она посылает мне знатного молодого и красивого супруга, уверяющого меня в своей вечной любви, - разсуждала я, - так с какой же стати я отвергну его и превращу из преданного друга в непримиримого врага? Эти размышления вместе с отчаянными мольбами прекрасного кавалера поколебали меня. Я призвала свою горничную, чтобы она была свидетельницею клятвы дона Фернандо, который охотно повторил перед нею все, что говорил мне. Он призывал на себя проклятия Небес, если не сдержит своего обещания, и я поверила ему. Вскоре я узнала, что дон Фернандо женился в соседнем городе на одной знатной и прекрасной девушке, по имени Люсинда. Я поняла, что для меня все кончено...

Карденио поднял брови, закусил губы и замигал глазами, из которых текли слезы. Не замечая этого, Доротея продолжала:

объявлю о своем позоре. Обдумав, что мне теперь предпринять, я открылась в своем горе одному из наших пастухов, человеку, как мне казалось, скромному, честному и готовому за меня в огонь и в воду, выпросила его платье, которое вы видите на мне, и убедила его проводить меня до города, где находился дон Фернандо. Пастух, в свою очередь, убеждал меня не ходить туда; но, видя мою непоколебимую решимость, согласился проводить меня. Завязав в узел одно из своих платьев, немного денег и драгоценных вещиц, принадлежавших лично мне, я ночью, тайком, покинула свой дом и отправилась в путь в сопровождении верного пастуха. Меня неодолимо тянуло увидать дона Фернандо, чтобы уличит его при всех в измене и взглянуть на свою соперницу. Я достигла цели своего путешествия через двое с половиной суток. Вступив в город, я справилась, где живут родители Люсинды. Мне сообщили гораздо более, чем я хотела узнать. Я узнала, что свадьба дона Фернандо с Люсиндой уже состоялась накануне; после брачной церемонии Люсинда упала в обморок; на груди её оказалось написанное ею письмо, в котором было сказано, что она дала слово некоему Карденио, которого она любит так же, как и он ее; выходит она замуж за дона Фернандо только потому, чтобы не огорчить своего отца, настаивавшого на этом союзе: но что сейчас же после венца она намерена лишить себя жизни. Дальше я узнала, что новобрачный, прочитав это письмо, сначала впал в уныние, а затем, увидев выпавший из складок платья своей жены кинжал, схватил его и хотел было вонзить в её грудь, но присутствовавшие не допустили его до этого. Потом мне сообщили, что новобрачная пришла в себя только утром и при всех домашних повторила то, что было написано в её письме, а также и то, что Карденио присутствовал при венчании, стоя никем незамеченным в оконной нише, а потом скрылся неизвестно куда. Все это сделалось в городе уже достоянием праздных языков и обсуждалось на всевозможные лады. Не успела я дойти до дома Люсинды, как узнала еще новость: говорили, что она убежала, что её родители находятся при смерти с отчаяния, и добавляли, что обряд венчания вовсе не был окончен, так как невеста лишилась чувств в самом начале его. Сознаюсь, что эти слухи очень радовали меня. Мне казалось, что Провидение потому и помешало венчанию, чтобы заставить дона Фернандо опомниться и раскаяться в своем вероломстве. К тому же, если он, действительно, еще не был обвенчан, то у меня оставалась надежда, что когда-нибудь он женится на мне. Я старалась уверить себя в этом и, предаваясь радужным надеждам, поддерживала в себе охоту продолжат свое существование, которое без этих надежд было для меня прямо невыносимым. Бродя по городу и мечтая таким образом, я вдруг услыхала громкий голос глашатая, объявлявшого большую награду тому, кто укажет, что сделалось со мною; затем описывалась моя наружность и одежда, в которой я скрылась из дому. В окружавшей глашатая толпе говорилось, что меня похитил из отцовского дома пастух. Это вызвало во мне такое же негодование, как измена дона Фернандо, потому что я видела свою репутацию потерянною из-за своего слуги. Едва помня себя от горя и стыда, я тут же оставила город и к вечеру того же дня очутилась в этих горах. Блуждая по горам, я встретила одного старого крестьянина, который и пригласил меня к себе в работники. Думая, что это будет самое лучшее средство, чтобы укрыться от всяких преследований, я согласилась на его предложение. К полевым работам я не привыкла, но насмотрелась на них и потому знала, как за них взяться; обладая к тому же порядочною силой и любя всякий труд, какой бы он ни был, я так хорошо исполняла свою новую обязанность, что хозяин мой был от меня в восторге. Однако, как я ни скрывала свой пол, старик в конце-концов все-таки догадался, что я женщина, и отказал мне от места. И вот я снова блуждаю по этим горам, не имея ни пристанища ни пищи.