Дон-Кихот Ламанчский. Часть II.
Глава XII, о странном приключении доблестного Дон-Кихота с храбрым рыцарем Зеркал.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть II. Глава XII, о странном приключении доблестного Дон-Кихота с храбрым рыцарем Зеркал. (старая орфография)

ГЛАВА XII,
о странном приключении доблестного Дон-Кихота с храбрым рыцарем Зеркал.

Ночью после того дня, в который произошла встреча с "колесницей смерти", Дон-Кихоту и Санчо пришлось снова проезжать лесом. Они и остановились в этом лесу, чтобы закусить и отдохнуть.

С трудом прожевывая громадный кусок холодного жаркою, Санчо глубокомысленно заметил:

-- Хорошо, что я не польстился на обещанную мне вашею милостью добычу, которая досталась бы вам при первой драке, а предпочел ей трех жеребят. Все-таки, как хотите, лучше иметь синицу в руке, чем журавля в небе. Ну, какая могла быть добыча от этих комедийных чертей?

-- Добыча была бы прекрасная, Санчо, - сказал Дон-Кихот: - я сорвал бы с императора его золотую корону, а у Купидона вырвал бы из спины его пестрые крылья и отдал бы их тебе..

-- Много стоят эти комедиантские короны или скипетры! - с пренебрежением воскликнул Санчо. - Кто же не знает, что они или бумажные или, в лучшем случае, из выкрашенной в желтую краску жести!

-- Это верно, Санчо, в комедиях все поддельное; да иначе и быть не может. Но, тем не менее, следует относиться сочувственно как к самым комедиям, так и к тем, кто их представляет и сочиняет. Комедии служат ко благу государства, потому что являются как бы зеркалом, в котором отражается вся жизнь в её настоящем виде. Ни что другое не может так ясно показать вам разницу между тем, что мы есть, и тем, чем должны бы быть, раз мы называемся людьми. Разве тебе самому не приходилось видеть на сцене всевозможных лиц: королей, епископов, рыцарей, дам? Один играет фанфарона, другой - обманщика, третий - солдата; тот - купца, этот - влюбленного сумасброда, - словом, каждый из труппы играет ту роль, к которой он больше подходит или какая ему навязана. А по окончании пьесы, когда сняты костюмы, все актеры становятся обыкновенными людьми,

-- Видел я все это, - пробурчал Санчо, уплетая теперь за обе щеки ветчину, в то время, как увлекшийся беседою Дон-Кихот почти ни до чего не дотрогивался.

-- То-же самое делается и в настоящей жизни, - продолжал рыцарь. - Одни бывают королями, другие епископами, третьи еще чем-нибудь, и все разнятся друг от друга; но как только каждый отыграет свою роль, то-есть когда пьеса, называемая жизнью, окончится, смерть срывает со всех ту мишуру, которая составляла их различие, и делает их равными в могиле.

-- Прекрасное сравнение! - вскричал Санчо, - хотя я слышу его уже не в первый раз. Это то же самое, что при шахматной игре: пока игра продолжается, каждая фигура имеет свое особенное значение, но когда игра окончилась, все фигуры смешиваются, опрокидываются и бросаются как попало в ящик или в мешок, как люди после смерти - в землю.

-- С удовольствием замечаю, что с каждым днем ты становишься все умнее и даже красноречивее, Санчо, - проговорил Дон-Кихот.

-- Будучи в таком близком соседстве с вашим умом, должен же я был хоть что-нибудь позаимствовать от него, - с важностью произнес Санчо. - Сухая и безплодная земля делается мягкою и приносит прекрасные плоды, если удобрять и обрабатывать ее. Я хочу сказать, что беседы вашей милости удобрили мой сухой и безплодный ум, и мое пребывание в вашем обществе обработало его. Надеюсь, что он теперь начнет приносить хорошие плоды, которые все будут улучшаться современем, если только опять по какому-нибудь непредвиденному случаю не засохнет нива моего мозга.

Дон-Кихот с улыбкою слушал, как высокопарничает его оруженосец, но он хорошо знал, что тому ничего не стоило с вершины умничанья вдруг ввергнуться в бездонную пропасть невежества. Обыкновенно, Санчо любил выезжать на пословицах и поговорках, которые и применял иногда, как говорится, ни к селу ни к городу.

Беседа Дон-Кихота с его оруженосцем продолжалась до тех пор, пока Санчо продолжая высокопарничать, не заявил, что желает "закрыть занавеси своих глаз". Длинноух давно уже был разнуздан и пущен на траву. По распоряжению Дон-Кихота, Россинант никогда вполне не разнуздывался, - только сбруя немного ослаблялась на нем во время остановок, - так чтобы он в любую минуту был готов к услугам своего господина для совершения подвигов, входящих в круг обязанностей странствующого рыцаря. Несмотря на такую разницу в положении, Россинант и осел Санчо были удивительно дружны между собою; они никогда не упускали случая потереться друг о друга, и даже спали постоянно рядом, положив голову один на другого. Это были настоящие Орест и Пилад, которых, к стыду человечества, почти уж более не встречается между людьми. Пусть не обижаются читатели на меня за то, что я осмеливаюсь производить сравнения между людьми и животными. Недаром Плиний Старший говорит нам, что люди многому научились от животных, как например: от собак - признательности, от журавлей - бдительности, от муравьев - предусмотрительности, от слонов - стыдливости, от лошадей - верности и т. д.

Но обратимся к нашим героям. Санчо растянулся под развесистым пробковым деревом, а Дон-Кихот расположился под громадным дубом. Едва рыцарь успел погрузиться в сладкий сон, как внезапно раздавшийся где-то вблизи шум разбудил его. Вскочив на ноги, Дон-Кихот внимательно начал прислушиваться и приглядываться, чтобы узнать причину шума, и увидел в нескольких шагах от себя двух всадников. Один из них соскочил с седла и при свете луны осмотрелся кругом.

-- Сойди с лошади и ты, - сказал этот незнакомец другому. - Это место изобилует травой для наших животных, кроме того, оно достаточно пустынно и тихо для того, чтобы я мог без стеснения предаться моим любовным размышлениям.

Проговорив эти слова, незнакомец бросился на землю, при чем зазвенело вооружение, которым он был покрыть, из чего Дон-Кихот мог заключить, что это тоже какой-нибудь странствующий рыцарь. - Обрадованный этим открытием, Дон-Кихот подошел к своему оруженосцу, не без труда разбудил его и прошептал ему на ухо:

-- Санчо, у нас в виду новое приключение.

-- Дай-то Бог! - зевая во весь рот, произнес Санчо. - Но где же это приключение?

-- А взгляни-ка направо, мой друг, и ты увидишь распростертого на земле рыцаря в полном вооружении. Судя по некоторым его словам, которые я слышал, и по той стремительности, с какою он бросился на землю, он должен быть истерзан душезными страданиями.

-- Так в чем же, ваша милость, вы находите тут приключение? - недоумевал Санчо.

-- Я и не говорю, что это прямое приключение, а только начало к нему, - ответил Дон-Кихоть. - Многия приключения начинаются очень просто... Кажется, он настраивает какой-то. струнный инструмент - лютню или мандолину... Слышишь? откашливается... должно-быть, готовится петь...

-- Да, и то, - сказал Санчо, приподнимаясь с своего места. - Это, наверное, влюбленный.

-- Нет ни одного странствующого рыцаря, который не страдал бы любовною тоской, - заметил Дон-Кихот. - Но, послушаем, что он будет петь, тогда и узнаем, что у него на душе. От избытка сердца глаголят уста.

"Начертите мне, сенора, своею волей линию, которою я должен следовать, и поверьте, что я ни на одну точку не отклонюсь от нея.

"Если вы желаете, чтобы я умер, скрыв свои муки, считайте меня уже умершим; а если вам угодно знать мои страдания, то я готов заставить язык любви рассказать вам о них.

"Подчиняясь неумолимым законам любви, моя душа то превращается в мягкий воск, то в твердый алмаз.

"Пишите на мягком, высекайте на твердом все, что внушит вам ваша прихоть: клянусь, все будет сохранено во мне навеки!...

Рыцарь Леса оборвал свое пение тяжелым стоном, как бы вырвавшимся из глубины его души, но через несколько мгновений вскричал жалобным и измученным голосом:

-- О, прекраснейшая и неблагодарнейшая женщина в мире! Как можешь ты, светлейшая Касеильда Вандальская, допустить, чтобы плененный тобою рыцарь погибал в тяжких трудах вечного странствования! Не довольно ли того, что я вынудил признать тебя первою красавицей в мире всех рыцарей Наварры, Леоны, Тартезии, Кастилии и, наконец, даже Ламанча?

-- О, что касается рыцарей ламанчских, то это он лжет, неправда ли, Санчо? - прошептал возмущенный Дон-Кихот. - Я сам принадлежу к числу ламанчских рыцарей, но никогда не признавал красоты какой-то Кассильди Вандальской; да и быть этого не может: я никогда не позволил бы себе так оскорбить свою собственную даму!.. Этот рыцарь положительно лжет, Санчо... Но, послушаем, что он еще откроет нам.

-- Конечно, послушаем, ваша милость; ведь он только что начал и, кажется, не намерен скоро кончил, - проговорил Санчо.

Однако, наши герои ошиблись: услыхав голоса разговаривавших, рыцарь Леса прекратил свои жалобы, привстал и спросил громким, хотя и весьма сдержанным голосом:

-- Кто там? Какие люди: счастливые или несчастливые?

-- Несчастливые, - ответил Дон-Кихот.

-- В таком случае, приблизьтесь ко мне, представляющему собою воплощение печали и страдания, - продолжал рыцарь Леса.

Вежливость и скорбный голос незнакомца располагали в его пользу Дон-Кихота, который в сопровождении Санчо тотчас же подошел к нему.

Рыцарь Леса сделал шаг навстречу к Дон-Кихоту, взял его за руку и произнес:

-- Садитесь, сенор. Я догадываюсь, что вы странствующий рыцарь по одному тому, что нашел вас здесь, в этой пустыне, которую в ночную пору едва ли изберет своим приютом человек обыкновенный.

-- Да, сенор, вы не ошиблись; я, действительно, странствующий рыцарь, - ответил Дон-Кихот. - Хотя в моей душе навсегда поселились горе и скорбь, тем не менее, она еще доступна сочувствию к страданиям ближних. Из того, что вы сейчас пели, я заключил, что ваши страдания проистекают от любви к той прекрасной и неблагодарной особе, имя которой таким горьким воюем вырвалось из ваших уст.

Усевшись рядом на траве, оба рыцаря начали беседовать таким дружеским тоном, что никому не могло прийти и в голову, что скоро у них явится желание перерезать друг другу горло.

-- Скажите, пожалуйста, - проговорил, между, прочим, рыцарь Леса, - не влюблены ли и вы?

"к несчастию", хотя любовь, обращенная на предмет вполне достойный, может принести скорее добро, чем зло.

-- Да, - сказал рыцарь Леса, - это было бы верно, если бы только презрение любимого предмета не затемняло наш разсудок до такой степени, что в сердце невольно закрадывается что-то в роде жажды мести.

-- Моя дама никогда не выказывала мне презрения, - подхватил Дон-Кихот.

-- Этого и быть не может, - вмешался Санчо: - наша дама кротка, как овечка и мягка, как масло.

-- Это ваш оруженосец? - спросил рыцарь Леса, только теперь обративший внимание на Санчо.

-- В первый еще раз вижу оруженосца, который осмеливается говорить в присутствии своего господина, - заметил рыцарь Леса. - Вот, например, мой: во все время, пока мы тут беседуем, он даже губ не разжимал.

-- Вот что, дорогой сотоварищ по оружию, - произнес рыцарь Леса, схватив Дон-Кихота за руку, - удалимся в другое место, где бы мы могли побеседовать без всякой помехи; а наших оруженосцев оставим здесь: им не все следует знать, о чем говорят их господа.

-- Напрасно ваша милость приравнивает меня к обыкновенным оруженосцам, - обиженным тоном произнес Санчо. - А чтобы вам не безпокоиться, лучше мы сами уйдем в другое место.