Дон-Кихот Ламанчский. Часть II.
Глава XXII, в которой рассказывается о, приключении в пещере Монтезиноса, случившемся с нашим доблестным рыцарем.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть II. Глава XXII, в которой рассказывается о, приключении в пещере Монтезиноса, случившемся с нашим доблестным рыцарем. (старая орфография)

ГЛАВА XXII,
в которой рассказывается о, приключении в пещере Монтезиноса, случившемся с нашим доблестным рыцарем.

Новобрачные, преисполненные благодарности к Дон-Кихоту, приняли его с величайшим почетом. Слыша его речи и видя его мужество, они сравнивали его с Сидом по храбрости и с Цицероном по красноречию.

Базилио сознался рыцарю, что Хитерия ничего не знала о хитрости, которую он решился употребить, чтобы достичь своей цели, а если бы он предупредил ее, то она, по своей добросовестности, наверное, не согласилась бы на обман в таком важном деде. Все это придумал и устроил он сам, и был вполне уверен, что хитрость его удастся. О том же, что Хитерия была в восторге от неожиданного для нея оборота дела, нечего и говорить.

-- Конечно, - сказал Дон-Кихот, - для влюбленных самое главное быть соединенными узами брака, но они не должны забывать, что одною любовью жить нельзя. Самый большой враг любви - нужда. Я говорю вам это потому, чтобы вы, наслаждаясь любовью, не упускали из виду и того, что может продлить ваше счастие. Я слышал, Базилио, что ты отличаешься ловкостью в играх, свойственных сельскому люду, но этим ты можешь заслужить разве только славу, а не средства, необходимые для спокойного существования вдвоем. Займись, мой друг, каким-нибудь честным, но прибыльным делом, которое нетрудно найти молодому, сильному и ловкому человеку. Для бедняка красавица-жена - сокровище, которое можно у него похитить только вместе с его честью. Прекрасная и честная жена бедняка заслуживает быть увенчанною лаврами победы и пальмовыми ветвями торжества. Красота привлекает к себе взгляды царственных орлов, благородных соколов и всех прочих птиц высшого полета. А если к красоте присоединяются бедность и нужда, то она не будет безопасна и от коршунов, воронов и тому подобных хищников низшого сорта. Та женщина, которая устоит против атаки таких многочисленных хищников, конечно, может быть названа великою героиней. Один из древних мудрецов говорил, что во всем свете может быть только одна вполне добродетельная жена, и чтобы жить спокойно, советовал каждому мужу думать, что это именно его жена. Я сам не женат и до сих пор и не желал быть женатым, однако, тем не менее, я беру на себя смелость давать желающим советы относительно того, как выбирать себе жену. Прежде всего я советую обращать внимание больше на репутацию женщины, чем на её состояние, так как женщина прославляется добродетельною не только потому, чтобы она была такою в действительности, но и потому, что она кажется добродетельною. Ведь люди видят главным образом то, что проникает наружу, а не то, что делается внутри. Если ты вводишь к себе в дом действительно добродетельную женщину, тебе будет легко сохранить и даже укрепить её добродетель; женщину же наружно-добродетельную, но с дурными наклонностями, едва ли тебе удастся исправить, потому что трудно переходить от одной крайности к другой. Не скажу, чтобы это было совсем невозможно, а говорю только, что это чрезвычайно трудно...

-- Гм! - пробурчал себе под нос Санчо. - Когда я начну говорить что-нибудь хорошее, житейское, мой господин кричит, что мне следует взять в руки четки и ходить проповедывать, а сам пускается в такие разсуждения и советы, что ему к лицу было бы нанизать себе на каждый палец по нескольку четок и читать проповеди уж прямо в церквах. И какой он странствующий рыцарь, когда у него голова так набита ученостью, как кошелек богача - золотом! Я раньше, по своей душевной простоте, думать, что он ничего, кроме, рыцарских глупостей, и не знает, а оказывается, нет ничего на свете, чего бы он не знал.

-- Что ты там ворчишь, Санчо? - спросил Дон-Кихот, обернувшись к своему слуге.

-- Ничего особенного, - ответил тот. - Я только думал про себя, что хорошо бы было, кабы я слышал то, что сейчас говорили ваша милость, до своей женитьбы. Быть-может, я тогда имел бы право сказать, что быку на свободе легче облизываться, чем на привязи.

-- Разве твоя Тереза такая злая? - продолжал рыцарь.

-- Она не то, чтобы уж очень зла, но и не так добра, как бы мне хотелось, - сказал Санчо.

-- Однако, Санчо, ты напрасно отзываешься о ней худо: ведь она все-таки мать твоих детей.

-- О, не безпокойтесь, ваша милость! она у меня в долгу не остается и ругает, еще больше ругает, чем я ее, в особенности, когда на нее находит такой стих... тогда и сам чорт ее не переругает.

Дон-Кихот и его слуга пробыли у новобрачных трое суток и все это время за ними ухаживали, как нельзя лучше, и угощали на славу. Утром, на четвертый день Дон Кихот попросил знакомого нам лиценциата, искусного в фехтовании, жившого рядом с Базилио, указать ему человека, который взялся бы проводить его или хотя только вывести на дорогу к пещере Монтезиноса, которую ему хотелось осмотреть, чтобы убедиться собственными глазами, насколько справедливы слухи об её чудесах. Лиценциат ответил, что у него есть двоюродный брат, студент и большой любитель рыцарских книг, который с удовольствием проводит рыцаря до знаменитой пещеры и покажет ему лагуны Руидеры, известные не только в Ламанче, но и во всей Испании.

-- Могу вас уверить, сенор, - заключил лиценциат, - что вам с ним не будет скучно. Он человек очень умный и доказывает это тем, что приготовляет к печати несколько книг, которые думает посвятить высокопоставленным лицам.

По просьбе Дон-Кихота, лиценциат тотчас же привел своего двоюродного брата, который оказался уже совсем готовым тронуться в путь. Он сидел на старом осле, покрытом полосатою попоной. К седлу у него была привязана туго набитая сумка, такая же как у Санчо. Когда Россинант и Длинноух были оседланы, рыцарь, оруженосец и студент помолились Богу, затем, распростившись с хозяевами лома и со всеми окружающими, уехали по дороге к пещере Монтезиноса.

Вступив в разговор со студентом, Дон-Кихот спросил его, чем он занимается и каким наукам намерен посвятить себя. Студент ответил, что он собирается быть гуманистом, и в свободное от университетских занятий время пишет книги, обещающия принести большую пользу по своему интересному содержанию.

-- Одна из них, - говорил он, - называется "Книгою одежд"! В ней описано семьсот три костюма, с соответствующими им цветами, шифрами и гербами, так что придворным рыцарям остается только выбирать для торжественных случаев из этой книги любой костюм, ни у кого не заимствуясь и не ломая головы над вопросом, во что бы одеться. Кроме того, там есть костюмы и для выражения известного состояния души: для ревнующих, отверженных, забытых, скорбящих об отсутствии кого-нибудь, страдающих от безнадежной любви и тому подобное. Потом мною написана еще книга под заглавием: "Превращения, или испанский Овидий"; книга "та изложена очень своеобразно. Подражая шуточному тону Овидия, я в ней описываю, кто были Жиральда Севильская и ангел Магдадины, что значит сточная труба Векингуерры в Кордове, быки Гвизандо, Сиерра-Морена, фонтаны Леганитосский и Левианиосский в Мадриде и прочие знаменитые водоемы. Каждое описание сопровождается аллегориями, метафорами и остроумными изречениями, так что книга в одно и то же время и поучительная и забавляющая. Третья моя книга, под заглавием: "Добавление к Виргилию Полидорскому", трактует о различных изобретениях и полна глубокой учености. Это сочинение стоило мне много труда, так как я в ней описываю и объясняю все, о чем забыл сказать Виргилий. Он, например, не сообщает, кто первый страдал на свете насморком, или кто первый стал лечить французскую болезнь трением, а я пополнил эти пробелы и привел ссылки на десятки самых знаменитых историков. Судите сами, сколько труда было мною потрачено на эту книгу, и может ли она не принести пользы людям!

-- А скажите мне, пожалуйста, сенор, - вдруг обратился к студенту Санчо, слушавший его очень внимательно, - если только вы можете сказать это... Впрочем, наверное, можете, так как вы все знаете... Скажите, кто первый почесал себя в затылке? Я думаю, что это был наш праотец Адам.

-- И я того же мнения, - сериозно отвечал студент, - потому что Адам, без сомнения, имел голову, а следовательно я затылок. При этих условиях он, будучи первым человеком на земле, первый же должен был и почесать у себя затылок.

-- Совершенно верно, - проговорил Санчо. - А теперь мне хотелось бы знать, кто первый начал прыгать и скакать?

-- Любезный друг, - проговорил студент, нахмурившись, - сказать это теперь, не изучив в подробности предложенного тобою вопроса, я не могу. Постараюсь удовлетворить твоей любознательности при следующей встрече.

как раз в самую глубь ада.

-- Клянусь Богом, ты прав! - воскликнул студент и хотел что-то сказать, но Дон-Кихот предупредил его.

-- Санчо, я уверен, что ты не сам придумал этот вопрос и ответ на него, а слышал от кого-нибудь! - сказал рыцарь.

-- Ну, вот еще! - возразил Санчо. - Неужели ваша милость думаете, что я без помощи других не в состоянии спросить какую-нибудь глупость и ответить на нее? Да я могу хоть три дня спрашивать и отвечать и все-таки не кончу!

-- Да, есть не мало людей, которые трудятся над разрешением праздных вопросов, не имеющих никакой цели для науки! - со вздохом произнес Дон-Кихот.

В такого рода беседах путешественники провели весь день. На ночь они расположились в одной маленькой деревушке, откуда, по словам студента, было не более двух лье до пещеры Монтезиноса.

-- Если вы, сенор, - добавил молодой человек, - действительно, решились спуститься в пещеру, то вам нужно будет запастись веревками.

Дон-Кихот ответил, что он не отказался бы от своего намерения даже и в том случае, если бы на дне пещеры находился самый ад.

Запасшись веревками, Дон-Кихот и его спутники на следующий день отправились к пещере, широкий вход в которую был совершенно закрыт колючими растениями, дикими фиговыми деревьями, густо разросшимся кустарником и гигантскою крапивой.

Прорубив дорогу сквозь густую заросль, Санчо с помощью студента принялся крепко обматывать, рыцаря веревкою.

-- Смотрите, мой добрый господин, - сказал Санчо, - не похороните себя заживо в этой пещере! Боюсь я, как бы вы не повисли в ней на веревке, наподобие бадьи с водой, опущенной в колодец. И охота вам, ваша милость, осматривать эту пещеру, которая должна быть страшнее мавританской тюрьмы!

-- Делай свое дело и молчи, Санчо! - проговорил Дон-Кихот. - Именно мне и следует осмотреть это место.

-- Умоляю вас, сенор, - сказал и студент, - глядеть там внизу во все глаза и хорошенько запомнить все, что увидите. Быть-может, вы откроете там что-нибудь, могущее пригодиться и мне для моей книги, трактующей об открытиях.

-- Не безпокойтесь, сенор, вмешался Санчо, - мой господин лицом в грязь не ударит. - Недаром говорится: "Кто хорошо играет на тамбурине, тот и держит его в руках".

что я еще жив и продолжаю опускаться в подземелье. Но этого упущения теперь уже не исправить, а потому мне остается только поручить себя Богу.

Проговорив эти слова, рыцарь опустился на колени и тихо прочел краткую молитву, прося у Бога помощи в этом новом опасном предприятии. Затем, поднявшись на ноги, он громко воскликнул:

-- О, владычица всех моих мыслей и действий, знатнейшая из женщин, несравненная Дульцинея Тобозская! если возможно, чтобы голос твоего счастливого поклонника дошел до тебя, то заклинаю тебя во имя твоей неслыханной красоты: услышь меня и не откажи в твоей поддержке! Я готовлюсь опуститься в разверзстую предо мною бездну, с единственною целью - доказать миру, что для того счастливца, к которому ты благоволишь, не существует никаких непреодолимых опасностей и препятствий.

Только что рыцарь хотел начать спуск в пещеру, как вдруг из нея с страшным шумом выпорхнула целая стая воронов; неожиданность эта так смутила рыцаря, что он упал на землю. Если бы Дон-Кихот так же твердо верил в предзнаменования, как в догматы римско-католической религии, то вид этих зловещих птиц, очевидно, вспугнутых бряцанием его доспехов, заставил бы его отказаться от своего намерения спуститься в пещеру. Однако, победоносно отразив всех птиц, он настоял на том, чтобы ему помогли спуститься вниз. Когда рыцарь исчез в зиявшей глубине, Санчо начал усердно креститься и прошептал:

-- Да поможет тебе Бог, подобно Скале Французской и Троице Гаэтской, о, слава, краса и цвет странствующих рыцарей! Иди, всемирный воитель, стальное сердце, железная рука! Да поведет тебя Сам Господь и да возвратит Он тебя здравым и невредимым к свету этой жизни, от которой ты так самоотверженно отказался, чтобы похоронить себя в подземном мраке!

Между тем, Дон-Кихот то и дело требовал, чтобы развертывали веревку. Наконец, его крики, выходившие из отверстия пещеры, как из трубы, замолкли, и тогда бывшие наверху перестали спускать веревку; они были уверены, что рыцарь достиг уже дна. Переждав с полчаса, студент предложил поднимать отважного изследователя назад, находя, что он имел достаточно времени для обозрения пещеры. Санчо вполне был согласен с этим мнением, и они оба принялись втаскивать веревку обратно. Веревка подавалась удивительно легко, как будто на ней не было никакой тяжести, что страшно испугало Санчо и студента. Подумав, что Дон Кихот сорвался в бездонную пропасть, Санчо горько заплакал и быстрее потянул к себе веревку, чтобы скорее убедиться в истине своего предположения. Однако, вскоре тяжесть почувствовалась, и когда почти вся веревка была вытянута, спутники рыцаря с невыразимою радостью увидали в отверстие пещеры его голову.

Вне себя от восторга, Санчо закричал ему:

-- Милости просим, пожалуйте, мой добрый господин! Мы уже думали было, что вы остались в этой страшной пещере!

Но Дон-Кихот не отвечал ни слова. Когда его совсем вытащили, то увидали, что у него закрыты глаза и он совершенно неподвижен. Разбудить его удалось только после долгого трения и трясения. Потянувшись, как человек, проведший несколько часов в глубоком сне, Дон-Кихот открыл глаза, с изумлением оглянулся по сторонам и, наконец, вскричал:

как полевые цветы... О, злополучный Монтезинос! О, Дюрандар, покрытый ранами! О, несчастная Белёрма! О, обливающийся слезами Гвадиана! И вы, злосчастные дщери Руидеры, из очей которых текут неизсякаемые источники!

Дон-Кихот говорил так, точно каждое слово, исходившее из его уст, причиняло ему страшные страдания. Спутники слушали его с возрастающим удивлением. Когда он замолчал, они пристали к нему, чтобы он толком объяснил им, что именно он видел в том аду, в который спускался.

Санчо и студент разостлали на траве попону с осла последняго, развязали свои сумки и начали наперерыв угощать Дон-Кихота, не забывая, впрочем, и себя.

Когда все насытились, Дон-Кихот сказал: