Дон-Кихот Ламанчский. Часть II.
Глава XXXII, о том, как Дон-Кихот отв е тил своему обвинителю, и о других интересных событиях.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть II. Глава XXXII, о том, как Дон-Кихот отв е тил своему обвинителю, и о других интересных событиях. (старая орфография)

ГЛАВА XXXII,
о том, как Дон-Кихот ответил своему обвинителю, и о других интересных событиях.

Итак, Дон-Кихот поднялся и, дрожа с головы до ног, как в сильной лихорадке, заговорил взволнованным звенящим голосом:

-- Место, в котором я нахожусь, присутствие глубоко уважаемых лиц, равно как и уважение, внушаемое мне их саном, обуздывают мой справедливый гнев. Зная, что люди духовного звания обладают одинаковым с женщинами оружием, заключающимся в одном языке, я буду сражаться тем же оружием и с вами, от которого я скорее ждал хороших советов, чем оскорбительных упреков. Добронамеренные увещания уместны при других обстоятельствах и должны быть сделаны в другой форме. Нападать на меня публично с такою резкостью, значит переступать всякия границы благоприличий, одинаково обязательных для всех. Кроме того, нельзя обвинять человека в сумасшествии, когда не имеешь никакого понятия о настоящих причинах его образа действий. Скажите, пожалуйста, чем я подал вам повод так несправедливо и резко осуждать меня и подавать мне советы, которые ко мне совершенно не подходят? Разве не существует другого дела, кроме того, чтобы всякими правдами и неправдами втираться в чужие дома и распоряжаться хозяевами по своему личному произволу? Подобает ли человеку, воспитанному в узких стенах учебного заведения и не имеющему понятия ни о чем другом, кроме обыденных правил житейской мудрости, - подобает ли, говорю я, такому человеку судить странствующих рыцарей и предписывать им свои законы? И разве тот дурно употребляет свое время и делает что-нибудь предосудительное, кто объезжает мир не с целью погони за суетными наслаждениями, а лишь с тем, чтобы отыскивать жизненные терния, посредством которых люди добра достигают безсмертия? Если бы меня считали дураком благородные, великодушные люди высокого происхождения, я, действительно, должен был бы чувствовать себя покрытым позором, но над обвинениям меня со стороны педантов, никогда не ходивших по тернистому пути рыцарства, я только смеюсь. Рыцарем я родился, рыцарем живу, рыцарем же и умру, если только Всевышний не судил иначе. Одни следуют по широкому пути высокомерного тщеславия, другие всю жизнь пресмыкаются во прахе рабской угодливости и лести, третьи предпочитают путь лживого лицемерия, четвертые идут по стезям истинной добродетели. Я же, подталкиваемый моею звездой, иду по узкой тропинке странствующого рыцарства, презрев богатство, но не честь. Я Мстил за несправедливости, поддерживал невинно угнетенных, наказывал дерзких, побеждал великанов, смело противостоял привидениям и чудовищам, Если я и влюблен, то это только потому, что все странствующие рыцари должны иметь даму сердца. Но моя любовь не разнузданная, а сдержанная, чисто платоническая. Мои цели всегда благонамеренны: оне состоят лишь в том, чтобы не делать никому зла, а делать всем добро. Позволю себе обратиться к просвещенному суду их светлостей и спросить их: действительно ли человек, думающий и действующий подобно мне, - человек, слово которого никогда не расходится с целом, - достоин названия дурака?

-- Хорошо сказано! очень хорошо! - вскричал Санчо. - Больше нечего ни думать, ни сказать в вашу защиту, мой добрый господин. А взыскивать с того, который ни бельмеса не смыслит в рыцарском деле, конечно, нечего. Кому ничего не дано, что же с того и спрашивать?

-- А ты, сын мой, - обратился к нему управляющий, - вероятно, тот самый Санчо Панца, которому, как говорят, твой господин обещал остров?

-- Да, я этот самый Санчо Панца, - Ответил тот. - И я стою острова столько же, сколько всякий другой. Кстати сказать, я из тех, которые хорошо понимают, что значит поговорка: "Сходись с хорошими людьми и сам будешь хорошим человеком", или "Водись не с теми, с которыми родился, а с кем ужился". Недаром ведь говорится: "Кто стоит под густым деревом, тот находится в хорошей тени". Я привязался к хорошему господину, и вот уже несколько месяцев, как всюду следую за ним и надеюсь современен сделаться таким же, как он, если будет на это милость Божия. Дай, Господи ему многолетия, да и мне тоже! Тогда у него не будет недостатка в царствах, а у меня - в островах.

-- Конечно, не будет, - сказал герцог. - В доказательство справедливости, твоих слов, я сегодня же, от имени твоего господина, славного рыцаря Дон-Кихота Ламанчского, подарю тебе остров, который у меня теперь как раз свободен.

Санчо поспешил исполнить это приказание. Управляющий же, пол. ный негодования и злобы, встал и крикнул:

-- Мой сан придает мне смелости сказать вашей светлости, что и вы становитесь на одну ступень с этими безразсудными людьми! Как им не быть дураками, когда мудрые люди поощряют их дурачества! Но воля ваша. Возитесь с этими безмозглыми бродягами, сколько вам будет угодно. Позвольте только мне не быть свидетелем того, на что мне стыдно смотреть и чего я не в силах изменить.

С этими словами он ушел из столовой, несмотря на удерживания хозяев. Герцог, впрочем, был в душе очень доволен его уходом, и от души расхохотался ему вслед.

Насмеявшись досыта, он сказал Дон-Кихоту:

могут никого оскорбить.

-- Конечно, так, - подхватил Дон-Кихот. - Это зависит от того, что как те, так и другия сами не могут быть оскорбленными. Женщины, священники и дети не могут защищать себя, когда их оскорбляют, поэтому ни один благородный человек и не решится нанести им оскорбления. Но, кроме оскорбления, существует еще поношение, что вашей светлости, конечно, известно, не менее чем мне. Между оскорблением и поношением та разница, что поношение является со стороны того, кто его наносит и твердо стоит на своем; оскорбление же со стороны некоторых лиц не влечет за собой поношения. Поясню это примерами. Предположим, кто-нибудь идет по улице, не думая ни о чем дурном. Вдруг на него нападают десять вооруженных людей и начинают его бить. Он обнажает шпагу и готовится отразить-нападающих, но они; тесня его со всех сторон и подавляя своим количеством, не дают ему возможности защищаться; этот человек получил оскорбление, а не поношение. Вот другой пример. Представьте, что кого-нибудь ударили из-за угла по спине палкой. Он оборачивается, чтобы отомстить за себя, но ударивший его уже убежал с такою быстротой, что невозможно его догнать, и опять-таки тот, кого ударили таким образом, был хотя и оскорблен, но не поруган, потому что ударивший не постарался доказать своим мужеством, что он считал себя в праве ударить его. Поношением же это было бы в том случае, если бы ударивший, вместо того, чтобы убежать, храбро остался бы ждать, что оскорбленный померяется с ним. Этим он доказал бы, что готов отвечать за свой поступок, считая его справедливым. Так и его преподобие мог нанести мне оскорбление, а не поношение. В действительности же я не считаю себя даже оскорбленным им, так как тот, кто не имеет права защищаться, не может и оскорблять других. Мне только жаль, что он поспешил уйти, лишив меня своим уходом возможности доказать ему, как сильно он заблуждается, утверждая, что нет и не было на свете странствующих рыцарей. Если бы славный Амадис или другой отпрыск бесконечного древа странствующого рыцарства слышал слова его преподобия, последнему пришлось бы очень плохо.

-- О, да! - воскликнул Санчо: - они просто-на-просто распороли бы ему брюхо за такия слова! Прежние рыцари не позволяли никому наступить себе на ногу. Не таковские они были! Ты ему слово, обидное для его чести, а он тебя за это так смажет по рылу, что потом самого себя не узнаешь.

Герцогиня до упаду хохотала над замечаниями Санчо, который нравился ей своею забавностью гораздо более Дон-Кихота.

Наконец, Дон-Кихот успокоился, и обед окончился мирно.

" третья - два снежнобелых, тончайших и душистых полотенца, а четвертая - кусок превосходного неаполитанского мыла. Первая подошла и сунула таз рыцарю под подбородок. Тот был очень удивлен этим, но подумал, что местный обiiчай требует, чтобы после стола мыли не руки, а подбородки, и вытянул свою длинную нижнюю челюсть на сколько мог. Вторая девушка проворно начала лить воду, а четвертая намочила мыло и принялась тереть им все лицо рыцаря, так что он принужден быть закрыть глаза, чтобы в них не попала мыльная репа, Герцогская чета с любопытством смотрела на эту операцию, которая была и для них неожиданностью, так как ее устроили сами девушки, без приказания хозяев, чтобы позабавиться над смешным гостем.

Когда вся физиономия Дон-Кихота была намылена, девушка притворилась, что нехватает воды, и пошла за нею, оставив. рыцаря сидеть с вытянутым вперед, покрытым пылом лицом и крепко зажмуренными глазами, что представляло такое смешное зрелище, какое только можно себе вообразить. Присутствующие делали неимоверные усилия над собою, чтобы не разразиться гомерическим хохотом. Девушки стояли с опущенными глазами, не осмеливаясь взглянуть на своих господ. Последние не знали, что делать: наказать ли их за неуместную и дерзкую шалость, или, напротив, наградить за удовольствие, доставленное им видом Дон-Кихота в таком состоянии.

Наконец, принесли воду и девушки основательно вымыли Дон-Кихота и на сухо утерли его, после чего все четыре проказницы стали делать ему глубочайшие реверансы.

Не желая, чтобы Дон-Кихот заметил, что над ним дурачились, герцог сказал девушкам:

-- Теперь умойте и меня, но смотрите, чтобы у вас было достаточно воды.

-- Ишь ведь, - пробормотал себе под нос Санчо, внимательно и сериозно наблюдавший церемонию умывания, - как хорошо тут моют! Хотел бы я знать, принято ли здесь умывать также и оруженосцев. Я был бы очень доволен, если б меня не только умыли, но и побрили бы, а то когда еще дождешься такого прекрасного случая.

-- Что ты там ворчишь, друг мой Санчо? - обратилась к нему герцогиня.

-- Я говорю, ваша герцогская милость, - ответил тот, - что я никогда не слыхал и не читал, чтобы у вельмож умывали после еды лица, вместо рук. Вот уж именно правду говорят: "Век живи, век учись, а все дураком умрешь!" А нечего сказать, обычай хороший, особенно, если б он распространился и на оруженосцев.

-- То есть, тебе хочется быть так же умытым, как твой господин? - догадалась герцогиня.

-- Ну, что же, это можно сделать, - сказал герцог я приказал отвести Санчо в назначенную для него комнату и умыть его.

Когда двое пажей увели оруженосца, герцогиня попросила Дон-Кихота описать ей поподробнее красоту несравненной Дульцинеи Тобозской.

-- Судя по тому, что написано и что говорят о вашей даме, - сказала она, - подобной красавицы еще никогда не бывало не только в Ламанче, но и во всей Испании.

-- О, ваша светлость, - со вздохом произнес Дон-Кихот, - если бы я мог вынуть из своей груди сердце и положить его перед вами на этот стол, я был бы избавлен от безплодного труда описать то, что неописуемо никакими словами! Вы тогда сами увидели бы, что воспроизвести её прелести могла бы разве только кисть Парразия, Тиманта или Апеллеса, резец Лизиппа, а достойно описать - демосоеновская или цицероновская риторика.

"демосфеновская" и "цицероновская?" - спросила герцогиня. - Я их никогда не слыхивала.

-- "Демосфеновская риторика", это - то же самое, что риторика Демосоена, - пояснил Дон-Кихот. - Такое же значение имеет и слово "цицероновская риторика". Демосоен и Цицерон были величайшими риторами, т.-е. ораторами, в мире.

-- Да, да, - поспешил сказать герцог и добавил, обращаясь к своей супруге: - Ты предложила совершенно необдуманный. вопрос. Я вполне понял, что хотел сказать сенор Дон-Кихот; но, тем не менее, должен сознаться, что он доставил бы нам большое удовольствие, если бы попытался сделать хотя бы самое. легкое, описание наружности своей дамы. Я уверен, что одного этого описания было бы достаточно для того, чтобы возбудить зависть в сердцах самых первых красавиц.

-- Я охотно исполнил бы желание вашей светлости, - проговорил Дон-Кихот, - если бы только случившееся с несравненною Дульцинеей несчастие, отозвавшееся на мне тяжелым ударом, не затемнило немного мою память. Я скорее могу теперь оплакивать ее, нежели описывать. Дело в том, что когда я перед моим третьим выездом отправился к своей даме, чтобы поцеловать её руку, узнать её волю и испросить у нея благословения на совершение задуманных мною подвигов, - я не нашел в ней той, которую искал. Да, представьте себе мой ужас и мое отчаяние: я нашел ее очарованною и превращенною из принцессы в крестьянку, из красавицы в урода, из ангела в демона. Её благоухающее дыхание сделалось смрадным, её изящество - неуклюжестью и грубостью, её скромность - беззастенчивою наглостью; свет, исходивший от нея, стал мраком, - словом, прекраснейшая Дульцинея Тобозская оказалась превращенною в отвратительное двуногое животное.

-- Боже мой! - вскричал герцог, - какой же негодяй произвел это страшное зло, столь прискорбное для всего мира? Кто мог решиться лишить вселенную красоты, составлявшей её радость, которою она могла гордиться и которой не было ничего равного?

отвечал Дон-Кихот. - Да, волшебники преследовали, преследуют и не перестанут преследовать меня, пока не низвергнут меня и мои великие рыцарские подвиги в глубокую бездну забвения! Они поражают меня всегда в самое больное место, хорошо им известное. Отнять у странствующого рыцаря его даму - все равно, что лишить его глаз, которыми он видит свет и погрузить его в непроглядный мрак. Кроме того, странствующого рыцаря без дамы можно уподобить дереву без листьев, зданию без фундамента, тени без предмета...

-- Это правда, - заметила герцогиня. - Но если верить недавно появившейся истории доблестного рыцаря Дон-Кихота Ламанчского, встреченной всем миром с таким восторгом, то он никогда и не видал Дульцинеи Тобозской, так как она вовсе не существует на свете, а есть лишь плод его богатого воображения, - плод до такой степени прекрасный и наделенный всеми совершенствами, что в действительности ничего подобного и не может быть.

-- На это многое можно сказать, - проговорил Дон-Кихот. - Одному Богу известно, существует ли в действительности Дульцинея или только в воображении. Это один из тех вопросов, до окончательного решения которых не следует доходить. Правда, моя дама никогда не показывалась мне в своем настоящем виде, но я постоянно вижу и созерцаю ее, полную тех совершенств, которые могут прославить женщину во всей вселенной. Она прекрасна без малейшого недостатка; строга и величественна, но не кичлива; любит целомудренно; признательна из вежливости и вежлива по врожденному благородству чувств; наконец, она очень знатного происхождения; это сразу видно ито её неземной красоте, получающей несравненно больший блеск от благородной крови, чем от неблагородной.

-- Вы правы, - сказал герцог. - Но надеюсь, сенор Дон-Кихот, вы позволите мне высказать некоторые соображения, приходившия мне в голову при чтении истории ваших подвигов. Допуская существование Дульцинеи в Тобозо или вне Тобозо, допуская и то, что она совершенство природы или хотя бы только фантазии, - нельзя не заметить, что знатностью происхождения она все-таки не может равняться с Орианами, Аластрахареями, Мадазимами и другими высоко стоявшими родами, упоминаемыми в хорошо знакомых вам рыцарских историях.

-- На это я отвечу вашей светлости, - произнес Дон-Кихот, - что Дульцинея - дочь своих дел, что личные достоинства исправляют недостатки происхождения, и что добродетели в человеке незнатном более стоят уважения, чем пороки в вельможе. Дульцинея обладает такими качествами, которые вполне могут возвести ее на ступени трона и дать ей обладание скипетром и короной. Добродетели прекрасной женщины делают чудеса, и сами по себе уже образуют венец на её челе.

если окажется необходимым, верить тому, что на свете существовала и существует Дульцинея Тобозская, что она совершеннейшая красавица, что она знатного рода и вполне достойна иметь своим поклонником такого рыцаря, как сенор Дон-Кихот Ламанчский; выше этого я ничего не могу сказать в её похвалу. Не знаю только, как отнестись к показанию вашего оруженосца, Санчо Панцы, который, как я читала в вашей истории, утверждал, что застал Дульцинею, когда был послан вами к ней с письмом, за провеиванием ржи, кормлением кур или чем-то подобным. Ведь это противоречит вашему утверждению, что она - дама знатная.

-- Герцогиня, - возразил рыцарь, - вы должны прежде всего иметь в виду, что все или почти все, происходящее со мною, делается не обыкновенным способом, не так, как с другими странствующими рыцарями, и я сам еще хорошенько не знаю, играет ли в этом главную роль судьба или только зависть ко мне злых волшебников. Вам без сомнения, известно, что все знаменитые странствующие рыцари обладали каким-нибудь чудесным свойством. Так, например, одного никакими силами невозможно было очаровать; другой, как преславный Роланд, один из двенадцати перов Франции, был неуязвим, за исключением левой пятки, в которую достаточно было уколоть толстою булавкой, чтобы причинить ему смерть; обыкновенное же оружие не действовало даже на это место. Поэтому Бернард дель-Карпио, схватившийся с ним в Роисевальском ущелье, только тем и одолел его, что, приподняв на воздух обеими руками, задушил его, как задушил Геркулес свирепого Антея, прозванного "сыном землиў. Судя по этим и многим другим подобным примерам, я думаю, что и меня природа одарила какою-нибудь таинственною силой. Неуязвимым я не могу считаться: напротив, тело у меня очень нежное и чувствительное, в чем я не раз уже убеждался на опыте. Не могу также похвалиться, чтобы меня нельзя было очаровать; я ведь видел себя сидящим в качестве пленника в клетке, и знаю, что весь мир не был бы в силах запереть меня в нее, если бы не вмешались волшебники, очаровавшие меня. Но мне удалось самому стряхнуть с себя это очарование, и думаю, что более никакому, даже самому мудрому волшебнику не удастся снова подвергнуть меня такому испытанию. Поэтому злые волшебники, убедившиеся, что таким путем нельзя ничего со мною сделать, решились мстить мне иными способами и уничтожить меня, отравив жизнь Дульцинеи, которою я дышу и живу. Это и заставляет меня думать, что мой оруженосец, носивший от меня письмо к Дульцинее, видел ее в образе простой крестьянки лишь потому, что волшебники превратили ее в крестьянку только в его глазах. На самом же деле она ни ржи не провеивала ни кур не кормила, а просто забавлялась пересыпанием восточного жемчуга. Доказательством верности моей догадки может служить то, что я во время бытности моей в Тобозо не мог отыскать дворца несравненной Дульцинеи, а на следующий день, когда мой оруженосец увидал ее в её настоящем величественном виде и указал на нее мне, я увидал в ней только отвратительную деревенскую, грубую и нахальную бабу. Так как я сам не очарован и более не могу быть очарованным, то постарались очаровать, обезобразить и подвергнуть поруганию мою даму, которую я не перестану оплакивать, пока мне не удастся избавить ее от очарования. Но как бы там ни было, а Дульцинея происхождения знатного; она принадлежит к одному из самых благородных семейств Тобозо, в котором вообще не мало знатных фамилий. В будущих веках этот город будет прославлен лишь тем, что в нем обитала Дульцинея, как прославилась Троя благодаря Елене. Кроме того, я смело могу сообщить вашим светлостям, что Санчо Панца - лучший оруженосец, какой когда-либо служил странствующему рыцарю. Определить, что он представляет из себя в умственном отношении, очень трудно; иногда он говорит такия глупости, что стыдно становится его слушать, а потом вдруг скажет так умно, что любой образованный человек позавидует ему. Шуточки его иногда отзывают бездонным невежеством, иной же раз поражают остроумием. Он в одно и то же время и сомневается во всем и во все верит. Порой он кажется простодушнейшим существом в мире, а бывает и так, что он дает повод считать его отъявленным плутом. Но он нравится мне таким, каким есть, и я не променяю его ни на какого другого оруженосца, хотя бы мне давали целое царство в придачу. Не знаю только хорошо ли я сделаю, если допущу его к управлению островом, который вы ему жалуете. Впрочем, если мне предварительно немного подучить его, то он, пожалуй, окажется не хуже других правителей. Многочисленные примеры доказывают, что правители не обязаны обладать ни особенною ученостью ни особыми талантами. Мы знаем таких, которые едва умеют читать и с трудом подписывают свое имя, а между тем, управляют ввереною им страной или областью как нельзя лучше. Главное дело в том, чтобы правитель был исполнен честных намерений и стремлением к справедливости. К тому же при правителе всегда бывают мудрые советники, которые указывают, что и как он должен делать. Прежде всего я посоветую Санчо не брать ничего, не принадлежащого ему по праву; кроме того и еще кое-что, о чем сейчас я не буду распространяться...

Речь Дон-Кихота вдруг была прервана беготней и громкими криками в соседнем покое. Вслед затем в столовую влетел Санчо, весь красный, запыхавшийся и повязанный вокруг шеи какою-то безобразною тряпкой. За ним бежало несколько кухонных мальчиков, из которых один нес сосуд, наполненный, судя по запаху, помоями. Маленькие шалуны уцепились за Санчо и всеми силами старались тащить его назад.

-- Это что такое? - с негодованием вскричала герцогиня. - Что вы делаете с этим сенором? Как вы смеете так дерзко обращаться с ним? Разве вы не знаете, что герцог назначил его губернатором острова?

-- Помилуйте, ваша светлость, - ответил мальчик с сосудом, - сенор губернатор не желает дать себя умыть, как были умыты наш господин, светлейший герцог, и сенор рыцарь.

мыло. Я ведь не собака моего господина, а почти равен ему и не позволю обращаться с собою так оскорбительно. Я до сих пор всегда думал, что в домах вельмож ничего кроме хорошого не увидишь, а тут оказывается, что и в самом плохоньком крестьянском домике так не насмехаются над человеком, как в герцогских дворцах. Я не настолько глуп, чтобы не понять, что помои не могут сделать меня чистым, поэтому прошу отстать от меня с ними, иначе, клянусь памятью моих родителей, я размозжу всем вам, чертенятам, головы!

С этими словами Санчо сорвал с себя тряпку и бросил ее в толпу мальчишек, которые поспешили подобрать ее и убежать, чувствуя, что зашли слишком далеко.

Дон-Кихот едва мог сдержать свое неудовольствие по поводу этой сцены. Лицо его просветлело только тогда, когда герцог позвал дворецкого и приказал ему строго наказать шалунов, а затем вместе с супругой стал извиняться за них перед рыцарем.

Чтобы окончательно умиротворить будущого правителя острова, герцогиня попросила его пойти с нею в сад и рассказать ей свою жизнь, между тем как герцог и Дон-Кихот отправились отдохнуть.