Дон-Кихот Ламанчский. Часть II.
Глава XXXV, в которой Дульцинея Тобозская сообщает, как снять с нея очарование.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть II. Глава XXXV, в которой Дульцинея Тобозская сообщает, как снять с нея очарование. (старая орфография)

ГЛАВА XXXV,
в которой Дульцинея Тобозская сообщает, как снять с нея очарование.

Вскоре под звуки музыки подъехала легкая, изящная, так называемая "триумфальная колесница", запряженная шестью красивыми белыми мулами, покрытыми такого же цвета попонами. На каждом муле сидел молодой человек, в одежде кающагося, с зажженною свечой в руках. По бокам колесницы сидели двенадцать других кающихся, державших, вместо свечей, длинные факелы. На троне, посреди колесницы, возседала нимфа, закутанная целым облаком серебристых газовых покрывал, усеянных золотыми блестками. Из-под этих покрывал еле просвечивало прелестное молодое личико. Рядом с нею сидела какая-то женщина, одетая в черное бархатное платье с длинным шлейфом и закрытая черным покрывалом.

Лишь только колесница поровнялась с палаткой, черная женщина встала, выпрямилась и откинула свое покрывало, при чем взорам присутствующих открылась фигура смерти во всем её ужасающем безобразии и величии.

Дон-Кихот побледнел, Санчо замер от страха, а герцогская чета как бы в испуге отступила назад.

Кающиеся сошли на землю и окружили колесницу, со дна которой поднялись музыканты, до тех пор остававшиеся невидимыми, и сели на передок.

Между тем, особа, которую все приняли за смерть, проговорила каким-то странным, точно сонным голосом и тяжело поворачивающимся языком:

-- Я - тот самый Мерлин, о котором распространилась освященная временем ложь, что будто мой отец - сам сатана. Во всяком случае, я - князь магии, хранитель науки Зороастра и покровитель всех странствующих рыцарей, к которым питаю особенную любовь. Не в пример другим магам, я обладаю мягким, кротким, любвеобильным нравом и всегда готов всем делать добро. Я сегодня занимался в глубоких и мрачных пещерах Рока составлением магических формул, когда до меня вдруг донесся скорбный голос прекрасной Дульцинеи Тобозской. Я поспешил к ней и, узнав, что она каким-то злым колдуном превращена из красивой, нежной, благородной дамы в безобразную грубую крестьянку, предался глубокому горю. Порывшись в сотне тысяч книг, заключающих всю мудрость науки магии, я нашел средство снять с несравненной Дульцинеи очарование и по её просьбе явился сюда, чтобы объявить об этом средстве. Слушай же, герой, ни разу еще достойно не воспетый, храбрый и, вместе с тем, глубокомысленный Дон-Кихот, сияние Ламанча, солнце Испании, цвет странствующого рыцарства! Для того, чтобы возвратить несравненной Дульцинее Тобозской её надлежащий вид, твоему оруженосцу, Санчо, по обнаженному телу, пониже спины, следует дать три тысячи триста ударов плетью, но так, чтобы ему было чувствительно и у него надолго сохранились бы следы этих ударов. Другого средства нет.

-- Вот это мне нравится! - вскричал Санчо. - Ишь, нашли дурака, который так сейчас и подставит вам спину! Да я не только три тысячи, а трех ударов не позволю дать себе! С какой это стати мне так себя истязать? Я никого не заколдовывал, а за других отвечать не желаю. Если сенор Мерлин не придумал другого средства расколдовать госпожу Дульцинею, то не миновать ей оставаться заколдованною до скончания века.

-- Ну, в этом ты жестоко заблуждаешься, бездельник, пропитанный чесноком! - вскричал Дон-Кихот. - Я возьму, привяжу тебя к дереву да и отсчитаю тебе не три тысячи триста ударов плетью а шесть тысяч шестьсот, притом таких метких, что они все попадут в цель, хоть ты увертывайся от них триста тысяч раз!

-- Нет, так нельзя, - вмешался Мерлин: - необходимо нужно, чтобы добрый Санчо высек себя сам и в назначенное им самим время, так как срока ему определено не будет. Если же он предпочтет быть высеченным другим, то сечение может быть ограничено половиною ударов.

-- Ни своя, ни чужая, ни тяжелая, ни легкая рука меня не тронет! - крикнул Санчо. - Разве я влюблен в госпожу Дульцинею, чтобы мне жертвовать для нея своею спиной? Это дело моего господина, который умирает по ней и не на такия еще глупости готов пуститься ради нея. Если ему нужно, чтобы она была разочарована, то и пусть он делает, что хочет, для этого, а мне совершенно все равно - очарована она или разочарована. Не моего она поля ягода, не мне ее и есть.

Не успел Санчо досказать последняго слова, как нимфа в колеснице встала, откинула покрывало с своего лица, показавшагося всем сверхъестественно прекрасным, и проговорила голосом, более похожим на грубый мужской, чем на нежный девичий:

-- О, злополучный оруженосец, обладающий куриным сердцем, железною душой и каменными внутренностями! Если бы тебе, дерзкий бездельник, велели броситься с высокой башни вниз своею глупою головой, или от тебя, черствого человека, потребовали, чтобы ты живьем проглотил дюжину жаб, две дюжины ящериц и три дюжины змей, или заставляли бы тебя зарезать собственными руками свою жену и детей, то было бы неудивительно, что ты не соглашаешься на это. Но становиться на дыбы из-за каких-нибудь трех тысяч трехсот ударов плетью, когда плохой ученик в школе получает каждый месяц несравненно больше, - это, воля твоя, так нехорошо, что становится стыдно за тебя! После этого от тебя должны будут с ужасом и отвращением отвернуться даже самые великодушные и снисходительные люди, способные прощать многое, но не имеющие права прощать все... Взгляни, жалкое, безсердечное животное, своими тусклыми, вылупленными ослиными глазами в мои ясные, мерцающие как звезды глаза, и ты увидишь, как они, капля за каплей, ручей за ручьем, проливают жгучия слезы по моим свежим, прекрасным щекам. Сжалься, упрямое и злое чудовище, сжалься над моею нежною молодостью, отцветающею под грубою корой крестьянки, надетою на меня таким же злым, как ты, волшебником! Ведь мне. всего девятнадцать лет, и красота моя едва достигла своего полного расцвета! Если я сейчас предстала пред тобою в моем настоящем виде, то это тишь благодаря милости сенора Мерлина, возвратившого мне на время мою красоту, чтобы ты знал, что я потеряла и о чем скорблю. К несчастью, власть, доброго сенора Мерлина не простирается так далеко, чтобы навсегда возвратить мне мой природный вид, иначе мне, конечно, не нужно было бы обращаться к тебе, грубому ослу, за помощью, О, дикий, необузданный зверь, пойми, какое тебе выпало на долю счастие - быть освободителем красоты из плена, и спеши воспользоваться им! Неужели у тебя только на то и есть мужество, чтобы набивать свое толстое брюхо? Неужели ты хочешь, чтобы тебя считали ни на что более негодным? Неужели в тебе так мало самолюбия? Если ты не хочешь немного побезпокоить себя ради меня, то сделай это хоть ради своего господина, который с такою мучительною тоской ждет твоего решения.

-- Если бы вы и мой господин хотели, чтобы я помог вам и дал себя высечь ради вас, - возразил Санчо, - то не следовало, ни угрожать мне ни ругать меня, а просто нужно было бы хорошенько попросить меня, да подарить мне передо тем что-нибудь; тогда я, наверное, по своей доброте и согласился бы. А так как вы принялись за дело не с того конца, то и терпите за это. Кому что нужно, пусть тот сначала выучится просить, а потом уж и может соваться с своею нуждой. Я и так уж огорчен тем, что разорвал свою, одежду, пожалованную мне их светлостями, а меня, вместо того, чтобы утешить в этом горе, еще заставляют, ни с того ни с сего, отхлестать себя! Где же тут справедливость, позвольте вас спросить? Поневоле будешь думать, что она находится только на языке у некоторых людей... Да что тут толковать! Не желаю я терзать себя из-за чужого дела, и баста! Больше я и говорить не стану.

-- Да? - произнес герцог. - Ну, в таком случае, я беру назад свое обещание дать тебе остров. Как могу я сделать губернатором такого жестокого человека, который только об одном себе и думает. и ничем не хочет пожертвовать для других? Хорошо бы поблагодарили меня мои островитяне за такого губернатора! Так ты и знай, Санчо, что если ты не дашь себя отхлестать или сам при свидетелях не сделаешь этого, то тебе во веки веков не быть нигде губернатором!

-- Ваша светлость! - закричал испуганный Санчо, - сделайте милость, дайте мне денька два на размышление, чтобы я мог решить, что иучше: быть отодранным другими, или самому выдрать себя?

остаться навсегда в виде безобразной ифестьянки, или быть унесенною в Елисейския поля, чтобы выждать там до окончания очарования.

-- Ну, Санчо, не упрямься, а делай то, о чем тебя просят, - вмешалась герцогиня. - Докажи своему господину, что ты не даром ел его хлеб и пользовался его расположением и милостями. Кроме того, не забудь, что ты лишишься губернаторства, если не перестанешь упрямиться.

-- А где же Монтезинос, который, по словам бывшого здесь дьявола, хотел приехать вместе с госпожею Дульцинеей Тобозской? - зачем-то спросил Санчо у Мерлина.

-- Дьявол ошибся, - ответил Мерлин. - Я сказал ему, что приеду сам с несравненною Дульцинеей, а он, должно-быть, не понял меня. Монтезинос остался в своей пещере и ждет, когда его оттуда освободят; но это, кажется, случится еще не скоро. если он нужен кому то я могу на время привезти и его сюда. Но это дело второстепенное, а главное то, чтобы ты предал свое тело бичеванию. Ты совершенно напрасно от этого отказываешься, потому что подобная экзекуция одинаково полезна и для души и для тела: душе - истязанием грешной плоти, а телу, как хорошее кровопускание, в чем ты, как я вижу, имеешь настоятельную нужду, благодаря большему излишку. Любой медик скажет тебе...

-- Напрасно вы, сенор волшебник, вмешиваетесь в медицину, когда и без вас много врачей, - перебил Санчо. - А что касается до порки, то я, так и быть, согласен на нее, лишь бы вы все отстали от меня. Но я соглашаюсь только с тем условием, чтобы меня не торопили. Даю слово, что собственноручно высеву себя тремя тысячами тремястами ударов плетью, как только почувствую к этому охоту. Пусть уж мой господин не плачется, что он из-за меня лишен возможности наслаждаться видом красоты госпожи Дульцинеи. Крови я в себе лишней не нахожу, а поэтому и пускать ее не желаю. Буду; бить себя так, чтобы её вышло как можно меньше. Если сенор волшебник мне не доверяет, то я не запрещаю ему издали считать удары, которые я буду наносить себе. Когда я ошибусь в счете, то он может дать мне знать, сколько нехватает или сколько вышло лишних.

-- Ну, лишних быть не может, - подхватил Мерлин. - Как только дойдет до назначенного числа ударов, донна Дульцинея в ту же минуту освободится от чар и явится к тебе, чтобы отблагодарить за твое доброе дело. Она дама вполне благородная, а потому и признательная. Вообще не безпокойся: лишняго от тебя никто не потребует.

-- Ну, ладно, - проговорил Санчо. - Пусть будет по-вашему. Выдеру сам себя так чисто, что вы залюбуетесь. Мне это хоть и неприятно, но ради губернаторства чего не сделаешь!

Последния слова Санчо были покрыты торжествующими звуками музыки и залпами ружейных выстрелов. Дон-Кихот подскочил к своему оруженосцу и едва не задушил его объятиями и поцелуями. Герцогская чета и все присутствующие старались и с своей стороны выразить живейшую радость по поводу счастливой развязки этого трудного дела. Через минуту триумфальная колесница тронулась в обратный путь, в сопровождении трех колесниц с мудрецами. Прекрасная Дульцинея на прощанье низко присела перед герцогскою четой и величаво поклонилась Санчо. На Дон-Кихота же она украдкою бросила такой красноречивый взглядъ* что рыцарь положительно обомлел от радости.

В это время на востоке начала проступать заря. Полевые цветы выпрямляли свои тоненькие стебли и раскрывали нежные чашечки; прозрачные ручьи громче зажурчали по своему каменистому ложу; лес радостно закивал своими зелеными вершинами, - словом, вся природа оживала, чувствуя пробуждение своего царя - солнца в которой читатель узнает о странном приключении дуэньи Долориды, или графини Трифалды, с письмом Санчо Панцы к его жене.

У герцога был очень умный и ловкий дворецкий; он-то и устроил всю комедию, описанную в предыдущей главе. Роль Мерлина играл он сам; а в Дульцинею преобразил одного из молодых пажей. Желая позабавить своих господ, он устроил вскоре другую, не менее интересную и своеобразную мистификацию,

На другой день после происшествия в лесу, когда все возвратились в. замок, под предлогом, что загонщики не нашли более подходящих зверей, герцогиня спросила Санчо, не начал ли он уже бичевания для разочарования Дульцинеи.

-- Конечно, начал, - ответил тот: - я сегодня поутру дал себе пять ударов по голому телу.

-- Чем? - продолжала герцогиня.

-- Да просто рукой.

-- Что же это за бичевание? Удары рукой в счет итти не могут, - сказала герцогиня. - Доброму Санчо следует постегать себя ремнем с железным крючком, а то всевидящий Мерлин останется недоволен и, чего доброго, назначит какое-нибудь еще более тяжелое средство для разочарования Дульцинеи.

-- Едва ли, - возразил Санчо. - Ведь сенор Мерлин сам объявил, что не нашел в своих колдовских книгах другого средства.

-- Да, но все-таки он предупредил тебя, что ты непременно должен чувствовать удары и даже сохранить от них следы, без этого ничего не выйдет, и несравненная Дульцинея попрежнему останется в своем печальном состоянии.

-- Но у меня нет ни одного ремня, ваша герцогская милость! проговорил Санчо. - Пожалуйте мне какой-нибудь ремешок, только потоньше и без крючков. Ведь мое тело хотя и крестьянское, но чувствует боль не хуже дворянского. И, посудите сами, если я совсем раздеру себя, то на что же я потом буду годен? Ни служить своему господину я буду не в силах, как следует хорошему оруженосцу, ни быть губернатором, которому надо сидеть в присутствии, а не лежать.

-- Ну, хорошо, - ответила герцогиня, - я завтра же дам тебе такой ремень, которым ты останешься вполне доволен: он и чувствовать себя даст, и маленькие следы оставит и, вместе с тем, не лишит тебя возможности сидеть и вообще исполнять какие-либо обязанности.

тех пор, как мы с ней разстались. Письмо это со мною. Мне осталось только написать на нем адрес. Очень было бы желательно чтобы вы изволили его прочитать. Кажись, оно написано совсем так, как должны быть написаны губернаторския письма.

-- С удовольствием. А кто его сочинил тебе? - осведомилась герцогиня.

-- Кто же, как не я сам!

-- Оно и написано твоею рукой?

-- Нет. Я ведь не умею ни читать ни писать, я выучился только подписываться.

-- Давай сюда письмо, я прочту, - сказала герцогиня. - Я уверена, что в этом письме вылился весь твой замечательный ум.

Санчо достал из кармана и подал герцогине следующее письмо, которое она прочла с удовольствием.

"Письмо Санчо Панцы к, жене ею, Терезе Панца.

"Как те преступники, которых хорошо отодрали, всегда твердо сидят на осле, на котором их возят по всему городу, так и я получаю теперь губернаторство за то, что я дал себя выдрать. Милая Тереза, ты, конечно, сразу не возьмешь в толк, что я хочу этим сказать, да это и не нужно: после все поймешь. Дорогая моя супруга! я твердо решился, чтобы ты ездила в карете. Это нынче важнее всего, Потому что кто не ездит в карете, о том говорят, что он ползает по земле на четвереньках. Ты теперь супруга губернатора, и интересно бы знать, кто теперь из наших будет стоить твоего мизинца? Посылаю тебе при этом письме зеленое охотничье платье, которое изволила мне подарить госпожа герцогиня; может сделать из него юбку и корсаж нашей дочери. О господине моем, Дон-Кихоте, здесь говорят, что он умный безумец и безумный умник, да и обо мне самом толкуют почти то же. Ну, да это плевать!.. Мы опускались в пещеру Монтезиноса, и мудрый волшебник Мерлин избрал меня для разочарования Дульцинеи Тобозской, которая в нашей стороне известна под именем Альдонсы Лоренцо. После трех тысяч трехсот ударов, которые я должен дать себе, эта дама сделается такою же разочарованною, как и ты. Впрочем, я уже пять ударов дал себе. Но ты не говори об этом никому, чтобы не вышло лишних толков; Ты знаешь, когда люди начнут толковать о чем-нибудь, то они называют белым то, что на самом деле черное, и наоборот. Через несколько дней я отправлюсь на свое губернаторство, где надеюсь набрать побольше денег. Все губернаторы первым делом хлопочут о том, как бы поскорее нажиться. Я поосмотрюсь там, и тогда извещу тебя: приезжать ли тебе с детьми или пообождать иди и совсем не стоит ездить, что тоже может случиться. Длинноух, слава Богу, находится в вожделенном здравии, чего и тебе желаем. Госпожа герцогиня целует тебя тысячу раз, а ты, в благодарность за это поцелуй её ручки две тысячи раз. Мой господин говорит, что ничто не обходится нам так дешево и так не ценится, как вежливость. Пока еще Бог не посылал мне второго чемодана с золотыми, но ты об этом не тужи, милая Тереза; бояться теперь нечего: все перемелется, когда я стану управлять островом. Только тяжело мне слышать, когда говорят, что как только я попаду в губернаторы, у меня явится такой аппетит, что я могу съесть самого себя. Ну, да это еще писано вилами ни воде. Едва ли я буду таким дураком, чтобы заживо съедать самого себя. Надесь на одно, что ты станешь у меня богатою, всеми почитаемою, а следовательно и счастливою. Да пошлет тебе Господь всякого благополучия, и да хранит Он меня, чтобы я мог служить тебе. Писано в этом замке 20-го июля 1614-го года.

-- Губернатор Санчо сделал здесь две ошибки, - заметила герцогиня: - во-первых, он напрасно пишет, что получает губернаторство за удары плетью, которые он согласился добровольно дать себе. Ведь когда мой супруг обещал ему остров, никто и не думал о том, что произошло вчера в лесу. Во-вторых, Санчо Панца сделал нехорошо, что выставил себя в этом письме таким корыстолюбивым. Он должен бы помнить, что слишком большая тяжесть разрывает мешок, и что жадному губернатору нельзя верить, так, как он способен торговать правосудием.

и написать другое. Боюсь только, как бы я опять в чем не ошибся, если сам буду сочинять его. Я ведь еще не привык писать по-губернаторскому.

-- Нет, оставь это письмо, как оно есть, - сказала герцогиня. - Я покажу его моему супругу.

Проговорив это, она встала и пошла в сад, где собирались в этот день обедать.

Когда герцог прочитал письмо Санчо, которое его сильно насмешило, он приказал позвать к себе своего дворецкого и о чем-то долго советовался с ним. После этого все сели за стол. Едва успели покончить с десертом, как вдруг раздались звуки флейт и глухая барабанная дробь. Звуки были до такой степени печальны и зловещи, что все сидевшие за столом выказали явное смущение и безпокойство. Дон-Кихот едва мог усидеть на месте, предчувствуя какое-то новое необыкновенное приключение, а Санчо, весь дрожа с головы до ног, поспешил укрыться под креслом герцогини и даже закутаться, для большой безопасности, в её шлейф.

Посреди общого молчания и напряженного ожидания Дон-Кихота и его оруженосца, в сад вошли двое мужчин в траурных, волочившихся по земле платьях и с обтянутыми черным сукном барабанами в руках. За ними следовал флейтист, тоже весь в черном. В некотором разстоянии за музыкантами шагал человек гигантского роста, одетый в широчайшую и длиннейшую черную сутану, поверх которой, сбоку, на черной широкой перевязи, висел громадный меч в черных же ножнах и с черною рукояткой. Лицо гиганта было закрыто черным покрывалом, сквозь которое виднелась длинная белоснежная борода. Он выступал мерными шагами под такт музыки и держал себя вообще с большим достоинством.

чтобы такая почтенная личность унижалась перед ним. Тогда незнакомец откинул с лица покрывало, при чем, глазам присутствующих представилась такая длинная, густая и ослепительно белая борода, какой никто раньше себе и вообразить не мог, уставив проницательный взгляд на герцога, старик проговорил звучным, проникающим до глубины души голосом:

-- Высоковельможный и всемогущий сенор! Меня зовут Трифалдином Белобородым, я состою оруженосцем при графине Трифалды, или, иначе, - дуэнье Долориде, которая прислала меня к вашему величию, чтобы попросить для нея у вашего великолепия позволения явиться к вам лично, так как она желает рассказать вашему всемогуществу свое горе, вызванное одною из самых удивительнейших в мире причин. Но предварительно она желала бы знать, не находится ли у вас в замке храбрый и непобедимый рыцарь Дон-Кихот Ламанчский, в поисках которого она, пешком и соблюдая безпрерывный пост, прибыла сюда из королевства Кандая. Разумеется, ей удалось это сделать только при помощи сверхъестественной силы. Она ожидает у ворот замка, и вашей светлости стоит лишь сказать одно слово, чтобы она предстала пред ваши ясные очи. Я сказал все.

Перебирая обеими руками свою бесконечную бороду, почтенный оруженосец спокойно стал ожидать ответа.

лицезреть ее, что храбрый рыцарь Дон-Кихот Ламанчский находится здесь, и что она смело может разсчитывать на его великодушную помощь. Передай ей, что и лично я вполне готов служить ей всем, чем только в состоянии. Так как я сам принадлежу к благородному ордену рыцарей, то чувствую себя обязанным оказывать покровительство женщинам, в особенности угнетенным и страдающим вдовам, подобно графине Трифалды.

Старик с удивительным для его лет проворством преклонил колено, затем медленно повернулся и удалился тем же порядком, каким явился - под звуки заунывной музыки и мерным, торжественным шагом.

нас минуты, как вы вступили под кров этого замкя, а между тем, вас уже отыскивают здесь люди, явившиеся из далеких стран не в каретах, не на верблюдах, а пешком и с соблюдением строжайшого поста. Это доказывает, что слава ваша уже успела облететь весь мир, и все страждущие видят в вас единственную защиту и спасение.

-- Благодарю Господа за то, что Он, в своей неизреченной милости, удостоил допустить меня сделаться странствующим рыцарем и этим послужить всем угнетенным, - смиренно сказал Дон-Кихот. - Жаль только, что здесь в настоящую минуту не присутствует управляющий замком вашей светлости; он тоже мог бы воочию убедиться в значении и пользе отвергаемого им странствующого рыцарства. Впрочем, время еще не ушло, и я твердо надеюсь, что этот скептик будет вынужден неотразимыми фактами сознаться в своем грустном заблуждении. Пусть явится сюда эта скорбная вдовица, и сила руки моей избавит ее от печали и слез.