Дон-Кихот Ламанчский. Часть II.
Глава LXX, которая следует за шестьдесят девятой и служит ей пояснением.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть II. Глава LXX, которая следует за шестьдесят девятой и служит ей пояснением. (старая орфография)

ГЛАВА LXX,
которая следует за шестьдесят девятой и служит ей пояснением.

Дон-Кихот потребовал, чтобы Санчо лег с ним в одной комнате; он чувствовал, что долго не заснет, и ему хотелось поговорить с своим оруженосцем. Санчо согласился на это крайне неохотно; он понял причину такого требования и вовсе не был расположен к болтовне. И действительно, не успел он улечься, как Дон-Кихот уже пристал к нему с разговорами. Рыцарь начал с следующого вопроса:

-- Что ты думаешь; мой друг, о происшествии этой ночи? Какова должна быть сила любовного отчаяния, если она могла убить во цвете лет прекрасную Альтизидору? Ты сам был свидетелем, что она умерла не от яда и не от чего-нибудь другого, а единственно от моего равнодушия...

-- Чтоб чорт побрал эту Альтизидору! - проворчал Санчо. - Пусть она теперь живет, сколько ей хочется, лишь бы оставила меня в покое! Я не влюблял ее в себя, не завлекал и мне нет никакого дела до нея... Я до сих пор не могу понять, при чем я во всей этой глупой истории?.. Какая-то там взбалмошная девка втюрилась в вас до смерти, а я должен был подвергаться из-за этого Бог весть каким истязаниям?.. Вижу, теперь, что на свете все делается шиворот на выворот, и нет в нем никакой справедливости... Вот что, Ваша милость: я сейчас так обозлен, что если вы не отстанете от меня и не дадите мне спать, то я возьму да и натворю таких чудес; каких вам и во сне не снилось!

-- Спи, друг Санчо, спи, если только испытываемая тобою боль позволит тебе заснуть.

-- Ну, боль куда ни шла, не привыкать мне стать к болям! Пуще всего меня грызет стыд за то, что меня трогали эти треклятые дуэньи, которых я терпеть не могу. Но я и то засну, только бы вы мне не мешали, ваша милость.

-- Спи, - повторил Дон-Кихот. - Я более не скажу ни слова.

Едва Дон-Кихот замолчал, как Санчо уже захрапел на весь замок.

Чтобы не оставить в недоумении читателя, Сид Гамет следующим образом разъясняет комедию смерти и воскрешения Альтизидоры. Баккалавр Самсон Караско случайно познакомился с герцогом, разговорился с ним о Дон-Кихоте и, узнав, что с ним проделывали в замке, в свою очередь, рассказал все, что сделал для того, чтобы вылечить этого гидальго от сумасшествия. Победив Дон-Кихота в Барцелоне, Баккалавр нарочно заехал к герцогу сообщить об этом, после чего отправился в деревню ждать возвращения Дон-Кихота. Но герцогу за хотелось еще раз позабавиться над сумасшедшим гидальго, поэтому он и послал перехватить его на дороге и устроил описанную в предыдущей главе сцену. Кстати сказать, Сид Гамет не одобряет людей, издевающихся над теми, у которых Бог отнял разум. По "его мнению, это значит злоупотреблять своим разумом.

Как бы там ни было, но герцогская чета хотела исчерпать до дна все удовольствия, которые им могло доставить вторичное пребывание у нея Дон-Кихота. Под утро Альтизидора, наученная герцогиней, вошла в спальню Дон-Кихота; она была одета в белое тафтяное, вы шитое золотом платье, на голове у нея был венок, а в руке - черный жезл.

Удивленный и чрезвычайно смущенный этим посещением, Дон-Кихот почти весь спрятался в одеяло и не решался произнести ни слова. Но у прекрасной Альтизидоры хватало смелости на двоих. Опустившись с тяжелым вздохом на табурет возле изголовья Дон-Кихота, она сказала:

-- Только доведенные любовью до крайности знатные дамы и девушки, забывая всякое приличие, позволяют себе входить в комнату к мужчине и открывать ему тайну сердца. Благородный рыцарь! Я выла настолько терпелива и целомудренна, что решилась скорее умереть, чем открыться тебе в моем пламенном чувстве. Но видя, что ты уезжаешь, я не выдержала и при всех сделала тебе признание в своей слабости... Ты не смягчился, безчувственный рыцарь, и не тронулся ни моими слезами ни моими проклятиями, сила которых должна была выразить силу моей любви! Несколько дней я безпрерывно лила слезы отчаяния, не принимая ни пищи ни питься и почти лишившись и сна. Тщетно старались уговорить меня, утешить - горе мое было не из тех, которые можно успокоить словами... Я умерла... и если бы не твой оруженосец, Санчо Панца, если бы не его самоотверженность, я навсегда осталась бы в гробу... Да, только бог любви, всесильный Амур, посредством доброго Санчо спас меня...

Лучше бы этому амуру - чтоб его черти задавили - проявиться через моего осла, нежели через меня! - воскликнул Санчо, слышавший все слова Адыякидоры. - Уж как бы я был ему благодарен за это, право!.. Разскажите вам, сударыня - да пошлет вам за это Господь более податливого возлюбленного, нежели мой господин! - что вы видели в аду? Наверное, вы там были, раз умерли с отчаяния.

-- Должно-быть, я не совсем умерла, - ответила Альтизидора. - Думаю так, потому что я не была в аду. Если бы я туда попала, то "два ли выбралась бы оттуда, несмотря на все свое желание. Я только подходила к вратам ада и видела, как там черти играли в мять, одетые как люди: в камзолах и панталонах, в кружевных воротниках и манжетах. Они держали в руках зажженные ракеты, а вместо мяча, - что особенно удивило меня, - им служила книга, листа которой раздувались ветром. Еще больше удивилась я, когда заметила, что черти не радовались при выигрыше и не огорчались при проигрыше, но все время только ругались, ворчали и разражались проклятиями...

-- Что ж тут удивительного? - заметил Санчо. - Черти, известно, уж такой народ, который вечно недоволен и ругается.

-- Это, пожалуй, верно, - согласилась Альтизидора. - Но-всего более меня заинтересовало то, что книг, которыми играли в мяч, было много, и как только одна полетит вверх, так уж назад она не падает, и ее сейчас же заменяют другою. Между прочим, там была, одна совсем новенькая, прекрасно переплетеная книга, которая при первом ударе вся растрепалась и уж более никуда не годилась, Я прислушалась к разговору этих жителей ада.

" - Погляди-ка, как называется эта дрянь? - сказал один чорт другому.

" - Это - вторая часть Дон-Кохота Ламанчского, - ответил другой чорт. - Только она написана не Сидом Гаметом, а каким-то тордезиласским аррагонцем.

" - Вон ее отсюда! - крикнул первый" - Швырни ее в самую бездну нашего вечного огня, чтобы глаза мои не видели её!

" - Разве это такая плохая книга? - спросил второй чорт.

" - Настолько плохая, что я сам, будучи чортом, не сумел бы написать хуже, - сказал первый.

"Второй чорт бросил книгу в огонь; затем чертя стали продолжать игру другими книгами. Я нарочно постаралась запомнить этот случай, потому что он касался горячо любимого иною рыцаря Дон-Кихота. Вот и все, что я видела около ворот ада".

написана вовсе не обо мне, поэтому я нисколько и не принимаю ее к сердцу. Вообще же о книгах я скажу" что если оне хороши, то проживут века, а если дурны, то никакая сила не может уберечь их от забвения и уничтожения.

Альтизидора вновь начала было изливаться в жалобах на безчувственность рыцаря, но тот поспешил перебить ее.

-- Я уже несколько раз давал вам понять, что вы напрасно обратили на меня вашу любовь, - проговорил он. - Я не могу любить вас взаимно, а могу предложить вам лишь одну благодарность за ваше чувство. Я рожден для Дульцинеи Тобозской и если существует справедливость, то я когда-нибудь да дождусь того счастливого дня, который соединит меня навеки с нею. Не может же быть, чтобы такая верность, как моя, осталась невознагражденною. Во всяком случае, думать, чтобы образ Дульцинеи мог быть заменен в моем сердце образом другой красавицы значить представлять себе совершенно невозможное. Было бы очень хорошо, если бы вы, наконец, поняли эту истину и забыли обо мне.

-- Ах ты, треска сушеная! - взвизгнула Альтизидора. - Ах ты, бронзовая душа! Ах ты, смертный грех!.. Ох, как мне хотелось бы вцепиться тебе в твою паршивую бороденку и выцарапать тебе глаза!.. Неужели ты, дон Палкоед, поверил, будто я и в самом деле умирала из-за тебя?.. Да ведь это просто была комедия, чтобы потешиться над тобою, долговязым дураком!.. Стану я умирать из-за такого верблюда! Ха-ха-ха!..

-- Я всегда думал, что это только так говорится, будто кто умирает от любви, - сказал Санчо. - Язык без костей, мели им, что хочешь! А чтобы Люди умирали от любви - этому пусть поверит кто-нибудь другой, поглупее меня!

-- Услыхав мимоходом голоса в вашей комнате и по этому догадавшись, что вы не спите, я осмелился войти к вам, сенор, и просить вас считать меня самым верным и преданным вашим слугою. Преданность моя к вам, благородный рыцарь, началась с той минуты, как я услыхал о ваших изумительных подвигах. Слава ваша...

-- А скажите, пожалуйста, кто вы? - перебил молодого человека Дон-Кихот. - Нужно же мне знать, как называть своего нового друга я поклонника.

-- Мое имя - Фердинанд Тостадо, по профессии я поэт и музыкант. Вы могли убедиться в моих талантах сегодня ночью, когда я пел свое стихотворение над гробом Альтизидоры, - с гордостно ответил молодой человек.

-- Гм! - промычал Дон-Кихот. - Голос, которым вы пели, без всякого сомнения, ваш собственный, но стихи не ваши: они принадлежат перу знаменитого Гарсиласко, а поэтому никак не могут служить образчиком вашею

-- Вы слишком строго судите, сенор Дон-Кихот, - начал молодой человек, улыбающееся лицо которого вдруг сделалось злым: - уменье заимствовать чужое - тоже талант...

Дальнейшая речь его была прервана появлением герцогской четы, при виде которой он скрылся. Дон-Кихот попросил герцога позволить ему сегодня же продолжать путь, потому что, по его мнению, побежденным рыцарям следует жить не в роскошных замках, а в свином хлеве. Герцог ответил, что не имеет права насильно удерживать у себя гостей, как бы ни желал этого, а ограничивается тем, что просит их не забывать его и посетить в другой раз. Дон-Кихот обещал побывать еще, как только пройдет назначенный ему искус. После этого герцогиня осведомилась у рыцаря, очень ли он зол на Альтизидору.

-- Кроме сострадания, я ничего к ней не чувствую, - ответил Дон-Кихот. - Все несчастье и все беды этой девушки происходят от праздности, поэтому я от души советую ей заняться каким-нибудь делом. Она рассказала мне, что подходила к дверям ада и видела там разряженных в кружева чертей. Из этого я заключаю, что она должна уметь отлично плесть кружева. Пусть она займется этим делом посериознее; тогда и пальцы и ум её будут заняты, и она избавится от любовных бредней.

-- Это верно, - подхватил Санчо. - Работающая девушка не имеет времени думать о любви; я никогда не слыхал, чтобы кружевницы умирали от нея. Впрочем, то же самое можно сказать и о мужчинах. Взять хоть самого меня: когда я работаю, мне и в голову не приходит мысль о жене, хотя я очень люблю Терезу.

-- Это будет совершенно напрасно, ваша светлость, - возразила. Альтизидора: - я и так уже исцелилась от всякой любви... в особенности к таким долговязым египетским мумиям, которые величают себя странствующими рыцарями... Позвольте мне лучше удалиться, чтобы не видеть более этого отвратительного скелета, воображающого себя неотразимым.

" чтобы иметь предлог просить извинения, - со смехом заметил герцог.

Альтизидора притворилась, что украдкой утирает слезы, поклонилась своим господам и вышла из комнаты.

-- Бедная девушка! - проговорил ей вслед Санчо. - Надо же было ей полюбить человека с кремневым сердцем и сухою как тростник душой!.. Полюбила бы она меня - не то бы было...