Мармион. Повесть о битве при Флоддене.
Песнь вторая. Монастырь

ВСТУПЛЕНИЕ К ПЕСНИ ВТОРОЙ

Достопочтенному Джону Марриоту.

Ашестил. Эггрикский лес.

И пуст и гол суровый дол,

Где лес, когда-то пышный, цвел:

Его под корень кто-то свел…

А прежде тут паслись олени,

В полдневный зной искали тени…

Лишь терн, который триста лет

Под облысевшею горой

Стоит, нацелив копий строй

На дол, на темный бересклет -

Он мог бы рассказать один

О прежней пышности долин.

Упорный терн, он не забыл,

Как ветер горный шевелил

Листву раскидистых дубов

По склонам небольших холмов

И как, прильнув к скале кривой,

Качала по ветру над ним.

А сосны по горам крутым

Сменялись порослью берез,

И вдоль ручьев ольшаник рос…

Терн не забыл, как поутру

Дрожит осина на ветру…

«В моей тени, - сказал бы он, -

Олень вкушал полдневный сон,

А волки выли на луну,

Прервав ночную тишину.

Не зря лощинка и поныне

Зовется Волчьей… Тут в долине

Вепрь, пробираясь вдоль реки,

Об этот ствол точил клыки,

А там, в весенних рощах, там

Резвились лани по холмам

И живы в памяти моей

Охоты прежних королей:’

Толпа вассалов и гостей

От башни старого Нью-Арка…

Ржут кони и рога трубят

И зелен лесников наряд,

И молча соколы сидят

У ловчих на перчатке,

А где-то ниже вдоль реки

Рассыпаны в кустах стрелки

В причудливом порядке.

Крадется егерь меж кустов,

Ведет на своре стройных псов,

И ждет, когда лягавых лай

Добычу выгонит на край

Леска из зарослей густых,

Тогда спускает он борзых,

Что распластавшись по кустам,

Летят за зверем по пятам…

Стрел свист и аркебузы гром -

Двоится отзвук за холмом

И долго эхо скал хранит

…»

Преданий целый рой живет

О гордой пышности охот.

В долинах наших до сих пор

Стреляли в Эттрикском лесу

Оленя, вепря и лису -

Но что нам прежний пышный двор!

Охота наша веселей,

Чем все охоты королей!

Ты помнишь, милый Марриот,

Моих борзых веселый лёт?

Хоть их немного, но зато -

Таких борзых имел ли кто?

Охота кончена? У нас -

Неисчерпаемый запас

Легенд, преданий и стихов,

Всё - мудрости былых веков.

И верно - где же, как не тут

Поэзии найти приют? -

Тут каждый холмик и ручей

А нынче - одиноко мне:

Ноябрь долину усыпил,

И опустелый Баухилл

Вздымает башни в тишине.

Давно не слышит вольный йомен

Ружья знакомого в горах

И на своих простых пирах,

Гордясь Баклю старинным домом,

Пьет за вождя шотландских грр,

Ведя за чашей разговор.

Усадьба спит. Ничья рука

Не прибирает цветника.

Соседский сад отцвел, и в нем

Никто цветы не поливает,

Там фей прелестных больше нет,

Подобных эльфам, что Джанет

Видала летом за холмом

В их танце, легком и немом:

Тут в ноябре их не бывает.

А по лесам, бывало, он

Бродил, как юный Оберон.

Шериф же, твой слуга покорный,

Теперь охотится один

В долине голой и просторной.

И далеко отюда та,

Чья так небесна красота,

Что эльфов гордая царица

С ней не посмела бы сравниться!

И вот грустит твой друг-поэт,

Что до весны ее здесь нет,

И в бедной хижине вдова

За прялкою сидит одна,

А летом, помнится, едва

Шаги послышатся, она

Встречать выходит на порог

Ту, с кем послал ей помощь Бог,

Кто щедро кормит круглый год

Ее и двух ее сирот.

Широкий перекат кипит,

Вот и остались я да он.

Уехал мой сосед барон,

Уехали с ним сыновья…

В горах так часто с ними я

Гулял… Мне не хватает их,

Правдивых, славных и простых -

Ведь право, в возрасте таком

Ум не враждует с языком.

И об Уоллесе рассказ

Их щеки зажигал не раз!

Порою чувствовал я сам,

Притронувшись к своим щекам,

Что разницы меж нами нет,

Хоть мне давно за тридцать лет…

Эх, мальчики! Свой юный пыл

Еще никто не сохранил…

Как плыть рекой, бегущей с гор,

Течению наперекор?

И к берегу не повернуть!

Судьба, кипя среди камней,

Заставит продолжать свбй путь…

Но время страсти приглушит,

И ваша память оживит

Холм одинокий и ручей,

Где столько безмятежных дней

В горах Шотландии родной

Вы в детстве провели со мной…

Кто вспоминал друзей далеких,

Тот одиноким был вдвойне,

Но в этих мыслях одиноких

Как тихий факел светит мне

Любовь к осеннему покою.

В душе чувствительной она

Так незаметна и скромна,

Что все труды и всё мирское

Ей пробудиться не дают…

Но зов ее я слышу тут,

Несут смирение страстям,

По молчаливым берегам

Над озером Святой Марии.

Тут не плеснет ничье весло.

Тут - одиноко и светло.

Прозрачна синяя вода

И не растет в ней никогда

Ни трав болотных, ни осок.

И лишь серебряный песок -

Полоской, там, где под скалой

Вода встречается с землей.

И нет в зеркальной сини мглы,

И светлые холмы круглы.

Так одиночество покоя

Хранится этой пустотою,

А вереск розов и космат,

Да сосны редкие торчат.

Ни рощ, ни заросли густой -

Да и лощинки ни одной,

…

Молчанью, что царит вокруг,

Не прекословит звон ручьев,

Сбегающих с пустых холмов,

А в летний полдень этот звон

Невольно навевает сон,

Лишь грубо бьют среди камней

Копыта лошади моей…

Лишь одиночество одно -

Вот всё, что здесь душе дано.

Нет ни следа души живой,

Зато тут - мертвые со мной.

И хоть враждебный феодал

Давно часовню разобрал,

Находит отдых от трудов

Крестьянин тут, где прах отцов

Был схоронен в былые дни,

Тут, где молились все они.

Да, если б в старости моей

Устал я от борьбы страстей,

То верно бы остаток дней

В долине этой коротал.

У озера, где все молчит,

Восстановил бы старый скит -

Простую келью из камней

(Как Мильтон некогда мечтал)

И наблюдал бы вечерами,

Как день, скрываясь за горами,

Уходит от ползущей мглы

С вершины Бурхопской скалы.

Когда уже угас закат,

Но отсветы еще дрожат…

«Вот так же, - думал я б тогда,

Уходит радость навсегда,

Талант и юность… Где их след?

И вот - ты одинок и сед.

Гляди ж на темный строй вершин,

На лес, не пророни ни слова,

При виде Драйхопских руин

…»

И слыша в час предгрозовой,

Как бури мрачные крыла

Шуршат за дальнею горой,

Я б мог, когда гроза пришла,

Сесть на могилу колдуна -

Священника, что погребен

За кладбищем (был проклят он,

И камень вечно затенен

Стеной, и мимо свет скользит!

Так суеверие твердит).

Сидеть и слушать мрачный рев

Озерных пенистых валов,

Следить взмах крыльев-парусов,

Что над клокочущей волной

Взмывают снежною стеной,

И лебедь вновь отваги полн

Стремится грудью в пену волн!

И лишь когда упорный град

Расправится с моим плащом,

Уйду в мой одинокий дом,

У лампы сяду, чтоб опять

Над странной сказкой размышлять.

Ее мистический полет

Всю трезвость мысли унесет,

И нелюдские голоса

Пронижут мокрые леса.

Иль это - выпей дальний крик?

И мне покажется, что вот

Воскрес колдун! Сейчас старик

Свой скит потребовать придет.

Его одежда так странна…

Такое может лишь присниться…

И усмехнусь: Зачем страшиться

Созданий собственного сна?

Пусть всё, что жду я от судьбы -

Уход от жизненной борьбы,

Но думать хочется, что это -

Поступок мудрый для поэта:

На размышленья обречен,

А размышленья дарят нам

Еще ступеньку к небесам.

Но тот, в чьем сердце мира нет,

Не видит этот тихий свет,

Как мой мятежный пилигрим:

Ему покажется чужим

Холмов величественный сон:

Скорей на месте будет он

Средь грозовых и диких сцен

Над горным озером Лох-Скен!

Там горизонт от туч лилов,

Там в молниях полет орлов

Над бешенством реки,

Над черною ее волной,

Над белопенною каймой,

И в брызгах радуги кривой

Скрывает островки

Рычащий водяной разлом.

Как водопад со скал кривых

Ныряет, словно он

Пещеры демонов ночных

Мыть вечно обречен

Тех, что в подножьях гор живут

И скалы черные трясут.

Здесь был бы рад мой пилигрим

Упиться миром штормовым,

И, стоя на краю скалы

Средь надвигающейся мглы,

На дно ущелья бросить взгляд,

Где исчезает водопад,

Летя, как белые хвосты

Коней, бегущих с высоты,

Где пенною волною он

В глубь Моффадейла устремлен!

Ты, Марриот, не раз меня

Потешил, арфою звеня,

Теперь же в свой черед

Кто горькою судьбой влеком,

Кто с посохом идет.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

МОНАСТЫРЬ

1

Тот бриз, что над рекой скользнул,

Дым разогнал, волной плеснул,

Развеяв утра сон,

Когда салют отгрохотал,

И замок Норем покидал

Со свитой Мармион -

Тот бриз достиг, летя игриво,

Нортумберлендского залива

И, силу обретя свою,

Дохнул в залив дыханьем полным,

К Святому Катберту по волнам

Понес под парусом ладью.

Кипела пена на бортах,

Ладья плясала на волнах,

Как будто шла домой.

Так радостно врезался нос

В зеленый вал морской.

Была погода весела,

И будничная жизнь была

Полна сегодня интереса:

На палубе мать-приоресса

Сидела в кресле среди них

И с ней из Витби66 стен святых

Послушниц стайка молодых.

Как птицы, что летят весной

Из тесной клетки в рай лесной,

Плывут они в простор морской

От Хильды стен святых.

2

3

Надевши в юности клобук,

Покинула придворный круг

Мать-аббатисса, что когда-то

Была и знатной и богатой,

Она блистала красотой,

Но, рано мир оставив сей,

Вовек не ведала страстей.

Что ей любовь? Сей звук пустой

С позором связан и тщетой.

Ее надежда, радость, страх -

В монастыре, в его стенах.

Цель жизни у нее одна:

Пеклась лишь об одном она -

Как на монашеском пути

Святую Хильду превзойти.

Она наследство отдала,

В общине башню возвела,

Покрыв причудливой резьбой

Часовенку своей Святой.

Творила много всяких благ.

Ее благословлял бедняк,

И странник, утомясь в пути,

Всегда в обитель мог зайти.

4

Бенедиктинского устава:

Одежда грубая черна,

Монахиня лицом бледна.

Давно в суровом покаянье

Угасло юности сиянье.

Она любила послушанье,

Но строгой вовсе не была,

И добротою привлекла

Сердца монахинь. А сейчас

Настал ее несчастный час:

В число судей приглашена,

Со скорбью ехала она

На Остров, где с аббатом старым

И аббатиссою другой,

Согласно с грозною главой

Бенедиктинского устава,

Двоих преступников судить

Придется ей… А может быть, -

И к смерти их приговорить…

5

Прекрасная и молодая

Послушница, она была

Несчастлива, но так мила!

Жених ее иль мертвым пал,

Или предательски бежал.

И скоро родичи ее

Потребовали снисхожденья

К тому, кто был влюблен в нее

Или, верней, в ее владенья…

Жестокий выбор! И должна

Принять монашество она

И скрыть во мраке стен святых

Надежд увядшие цветы.

6

Глядела на бушприт она.

Казалось, каждая волна

Ее вниманье привлекала,

Казалось, их она считала,

Но нет! Не видел скорбный взгляд

Бегущих волн белесый ряд.

К пустыне, знойной и скупой,

Где нет ни волн, ни ветерка,

Где чья-то грубая рука

Поспешно тело зарывала

В песок - до первого шакала.

Какую боль, какой укор

Бросает в небо скорбный взор!

7

Да, красота и кроткий взгляд

Любого зверя укротят…

Не зря поэты говорят,

Что сам косматый царь лесной

Перед добром и красотой

Мгновенно гнев смиряет свой.

Но что жестокий нрав зверей

Пред пламенем людских страстей?

Так ревность черною стезей

В союзе с жадностью тупой

Отраву и кинжал несла

Для той, чья жизнь не знала зла…

В темницу запертые, двое

С их неизбывною виною

Должны предстать перед судом.

8

Корабль прошел вблизи холмов

Нортумберлендских берегов.

Селенья, башни среди гор

Монашеский пленяли взор,

А дальше, Вирмут заслонив,

Аббатство Тайнмут и залив.

Мелькнул в деревьях Ситон-Холл,

Где жил могучий Делавол.

Струили в море шумный бег

Через леса Блайт и Вонсбек.

Остался сзади Видрингтон

(Героями прославлен он).

Вот остров Кокета прошли,

Хвалу святому вознесли.

Вот миновали Элн, а вот

Воркворт, которым Перси род

Бурунов пенных слыша гром,

И осеня себя крестом,

Прошли Данстанборо и грот.

Суровый Бамборо проплыв,

Где хмуро со скалы в залив

Глядит угрюмый замок Иды,

Полюбовались новым видом -

И вот пред носом корабля

Святого Острова земля.

9

В час наивысшего прилива

У стен монастыря бурливо

Шумел неугомонный вал.

Он в час отлива отступал:

Пройти на остров странник мог,

Не замочив обутых ног,

И волны дважды в день смывали

С песка глубокий след сандалий.

Корабль влетает в порт - и вот

Перед глазами предстает

И монастырских зданий ряд,

И с моря издали видна

Аббатства древняя стена.

10

Строй полуциркульных аркад,

Нахмурившись, за рядом ряд,

Тянулся, тяжко придавив

Столбов приземистых массив -

Древнейших зодчих труд.

Пред их суровостью бледнел

Ажурный стрельчатый придел,

Что по-готически взлетел

Среди саксонских груд.

Напрасно северный пират

Бросал на остров хищный взгляд -

Тут даже моря злобный вал

Лицо о скалы разбивал -

Двенадцать громовых столетий

Неколебимы стены эти.

Пусть, форму изменив слегка,

Оставила свои следы,

И пусть от ветра и воды

Крошатся стенки ниши той,

Где некогда стоял святой,

И на колоннах ветер стер

В песчаник врезанный узор -

Но, словно ветеран, стоит

Аббатства древнего гранит.

11

Ладья под самою стеной.

Запели девы гимн святой,

Он слился с ветром и волной,

Шумящей возле скал.

А над песчаной полосой,

Вплетая голоса в прибой,

Хор встречный зазвучал.

И в гавань пред монастырем

Монахини, оставя дом,

Идут с хоругвью и крестом,

И, выйдя из ворот,

Они подхватывают гимн,

И он вдоль стен плывет.

Миряне на берег спешат

И тянут барку за канат,

Звучит веселый смех.

И аббатисса в клобуке

В накидке и с крестом в руке

Благословляет всех.

12

Стол гостьям в трапезной накрыт,

Но каждая пройти спешит

По всем местам святым -

И в галерею, и в собор,

Там, где мирской нескромный взор

Не помешает им.

Так бродят все они, пока

Роса и холод ветерка

Прогулку их не прекратят.

Вот у огня они сидят,

Беседуя о том,

И хвастают наперебой

В усердии своем.

Недаром поговорка есть,

Что честь святых - монашья честь.

13

Сестра из Витби говорит

О том, как был монах убит:

Охотникам не повезло -

На чернеце сорвали зло,

И три барона с этих пор

Раз в год на монастырский двор

Прислуживать идут.;

Под Вознесенье каждый год

Брюс, Перси, Герберт у ворот

Склонив колена ждут.

Еще чудеснее рассказ

О том, как некогда у нас

Жила саксонская принцесса,

О том, как Хильда в чаще леса

Святой молитвою своей

Такие кольца из камней

Находим мы в монастыре…

А если галки на заре

Над башней Витби пролетят -

Они, забыв свой путь, кружат

И падают, роняя перья,

На плиты пред святою дверью.

14

А девы Катберта в ответ

Поведали, как много лет

После кончины их Святой

Никак не мог обресть покой.

Датчане монастырь сожгли,

Монахи с острова ушли,

Потом по северным горам

И по болотистым полям

Они от моря и до моря

Семь лет носили гроб и горе.

И вот в Мелрозе наш Святой…

(Мелроз при жизни он любил),

О чудо! Он уплыл!

Его гранитный саркофаг

Плыл по теченью вниз, да так,

Как будто легкой лодкой был!

Приплыл он в Тилмут, но не там

Окончил путь свой по волнам:

Все плыл и плыл на юг.

Он древний Честер миновал,

Его и Риппен увидал,

Но завершен был круг

Лишь в Дареме среди могил

Монашеских, куда приплыл

По речке гроб его… Потом

Неведомо каким путем

Он в Даремский собор попал

Под плиты пола в толщу скал.

Никто не ведает, где он

Над Виром в храме погребей,

И только три святых отца,

Вовек не проронить ни слова,

Всю тайну знают до конца.

15

Его чудес не перечесть:

Шотландского монарха честь

И храбрость лотиан

Пред ним развеялись, как дым,

(Хотя под знаменем своим

Король привел гальвегиан

Германцев и датчан).

Да, Катберт и Альфреда спас!

Ведь меч Альфреда в добрый час

Прогнал датчан… Святой хранил

Наш север, и не допустил,

Чтобы Вильгельм, напав на нас,

Нортумбрию опустошил.

16

А правду ль говорят о том,

Что, мол, на Острове Святом

Ночами Катберт на скале

Шлифует камушки во мгле?

Рассказывали, что порой

Видали призрак над скалой

И наковальни звон глухой

Слыхали у реки

Пред бурею в полночный час…

Но простодушный сей рассказ

Как суеверия пустые

Отвергли сестры их святые.

А в этот самый час, пока

Они сидят у камелька,

В часовне тайной под землей

Суд собирался роковой.

Когда Колвулф ушел от мира,

Сложив корону и секиру,

Для покаяния в скале

Пещеру он прорыл.

17

18

И, хоть в обители святой

О тайном склепе под землей

Преданья смутною волной

Ходили меж людей,

Никто не знал, где вход в него,

Или поверенных его,

А жертв и палачей

Вводили, завязав глаза,

Туда, где за слезой слеза

Точила камни темных плит,

Стирая цифры давних дат,

И плесневеющий гранит

Пятой веков был в землю вмят.

И своды, грубою дугой

Нависшие над головой,

Тонули в темноте немой.

Висящий на цепи стальной

Светильник дымный с этой тьмой

Едва боролся, и ползла

Она из каждого угла.

В ней смутный свет едва дрожит,

Ужасный осветив синклит.

19

Тут главы трех монастырей

Сошлись, вершить свой тайный суд.

Железный стол. На нем статут

Бенедиктинцев. В тусклом свете,

Вглядевшись, мы б могли заметить

Из Витби аббатиссу-мать.

И чтобы слез не показать,

Она свою вуаль

Пониже опустить спешит:

Ведь так никто не разглядит,

Что грешников ей жаль.

В плаще широком рядом с ней

Из Тайнмутских монастырей

Наместница сидит.

Строга, молитвенно бледна -

Но все равно хранит она

Высокомерный вид.

А третий - старец древних лет,

Чей взор навек утратил свет.

Вовек он жалости не знал.

20

21

Стояла у стены она -

Прекрасных локонов волна

Клубилась за кольцом кольцо,

Но бледное ее лицо

Хранило строгость и покой,

Светилось твердостью такой,

Что, если б не движенье глаз,

Не вздох, - казалась бы сейчас

Она не женщиной живой, -

Скорей, фигурой восковой!

Так пред судом была она

Тиха, прекрасна и бледна.

Другой был (грязная душа!)

Подвластен страху одному.

Такой готов за полгроша

Убить, кого велят ему.

22

23

Как он вопит! И как бледна

В молчанье мертвенном она!

На темной плоскости стены

И в каждой - скудная еда:

Пучки кореньев, хлеб, вода…

Кому пришлось туда войти,

Тому обратно нет пути!

У каждой ниши встал монах,

Как страж недвижный на часах,

В бенедиктинском клобуке,

С чадящим факелом в руке.

И, отражаясь от стены,

Бьют в ниши тусклые лучи,

В багровой полутьме видны

Лопатки, известь, кирпичи…

24

25

И вот встает слепой аббат,

Чтобы сказать о том,

Что судьи грешников велят

Замуровать живьем.

Но та, кого должны казнить,

Пытается заговорить.

Собрав остатки сил, она

Старается, как мел, бледна,

Дрожь искаженных губ сдержать

И слово внятное сказать.

И дважды с этих уст немых

Сорвался голос и затих.

Был слабо слышен за стеной

Набег валов морских

(Хотя бурлящая волна

И в бурю не всегда слышна

Сквозь толщу стен глухих).

26

Но наконец зажегся взгляд,

И губы больше не дрожат,

И вспыхнул на щеках

Больной рассвет, совсем как тот,

Что озаряет Чевиот,

Пылая на холмах.

И голос из последних сил

Молчанья стену проломил,

Звуча, как в пустоте,

И страшно было наблюдать

Такой решимости печать

На хрупкой красоте!

27

«Я милосердия не жду

И обращаюсь я к суду

Мне и молитвы не нужны,

И отпущенья не важны.

Мой грех искупит хлад стены,

А мессы - ни к чему…

Меня молил мой лживый друг

Забыть про келью и клобук.

И вот три года каждый день

Я паж его, рабыня, тень,

Забыв о гордости своей,

Седлала для него коней!

Я для него пренебрегла

Всем, чем могла и не могла,

Я даже душу предала -

И вот награда! Лицемер

Решил, что Клара Глостер Клер

Прекрасней, и тогда на ней

Он (ради замков и полей)

Жениться вздумал и забыл,

Что прежде Констанс так любил!

28

29

Так и не стал лорд женихом:

Бежала в Витби в Божий дом

Несчастная де Клер,

Воскликнул Генрих: "Вот те на!

В монастыре! Да пусть она

Хоть десять раз посвящена -

Быть ей твоею, сэр!"

К шотландцам послан Мармион…

А я? Мой жребий предрешен.

Вот этот трус подговорен

Был мной, и согласился он

За несколько гиней

Отправиться к святым мощам

Открыть дорожку к небесам

Сопернице моей!

Но струсил он в недобрый час

И погубил обоих нас.

30

31

В могиле я страшней для вас:

Ведь если вдруг в недобрый час

Раскаявшийся Мармион

Вернется, гневом распален, -

Тогда помочь рабам своим

Не сможет ваш кровавый Рим!

Лорд вам сумеет так отмстить,

Что вы бы, верно, предпочли,

Чтоб к вам с разбоем погостить

Пираты датские пришли!

Гнев короля жестокой тенью

Грядет на крыльях разрушенья!

Все ваши алтари дрожат,

Распятья гнутся и трещат!

И скоро этот склеп глухой

Промоет ветром и волной,

И если странник средь камней,

В руинах этих мрачных, он,

О зверстве клириков не зная,

Немало будет удивлен:

Что за реликвия такая?»

32

Жестокий взгляд, суровый вид,

И ровно по спине разлит

Ее волос поток прямой,

Что прежде - был крутой волной,

А голос, дикий и стальной,

Звенит пророческой струной.

И судьи в ужасе молчат,

А их оцепеневший взгляд

За бурей мстительной следит,

И жертвы вдохновенный вид

Всех в камень превратил вокруг:

Ни слова, ни движенья рук.

Они сидят, как неживые,

Лишь факелы во тьме дрожат…

Но к потолку зрачки слепые

«Сестра, избавься от скорбей!

Брат грешный, мир душе твоей!»

И вот синклит оставил сей

Склеп горя и грехов.

В подвале казней и смертей

Уж не слышны шаги судей,

Идет работа двух зверей -

Бездушных мясников…

Еще позорней и страшней

Другим рассказывать о ней…

33

Вверх сто ступеней винтовых -

И свежий бриз овеет их.

Оставлен роковой подвал.

Но по дороге их догнал

Все поглотивший стон:

И судьи крестятся, дрожа,

По узкой лестнице кружа

Под колокольный звон.

Бил колокол за упокой,

Он мерным гулом покрывал,

И эхо Нортумбрийских скал

В ночи над морем раскачал.

Вот звон до Воркворта дошел,

Отшельник «верую» прочел.

До Бамборо донесся звон -

Крестьянин бедный пробужден

В час неурочный, слыша гул,

Молиться начал - и заснул.

Олень вскочил в тиши болот,

Понюхал воздух над холмом,

Ноздрями поведя кругом,

И лег, забывшись чутким сном,

В горах далеких повторен.