Мармион. Повесть о битве при Флоддене.
Песнь третья. Харчевня

ВСТУПЛЕНИЕ К ПЕСНИ ТРЕТЬЕЙ

Уильяму Эрскину, эсквайру.

Ашестил. Эттрикский лес.

Как стая белых облаков

Над светлой зеленью лугов

Бросает вниз то тень, то свет,

Так в жизни, пестрой, словно плед,

Тоске и радости опять

Друг друга суждено сменять;

Как в северных горах ручей

Прерывисто среди камней

Струится все быстрей, быстрей,

Но лишь достиг равнины он -

Плывет медлительней, чем сон,

И вьет серебряную нить,

Журча, что некуда спешить;

Как легкий бриз береговой,

Чей голос над густой травой,

Непостоянством муча слух,

Так романтический рассказ

Звучит причудливо подчас:

Кружит, порхает, вьется он,

Как утренний неверный сон,

Как шорохи сухой листвы

Среди вздыхающей травы.

Лишь вольный ветер да река,

Да мчащиеся облака

Над пляской света и теней,

Или петляющий ручей

Сравнятся с песнею моей…

Беги ж, капризнее ручья,

Ты, повесть вольная моя!

Но, право, Эрскин дорогой,

Ты помнишь сам, как мы с тобой

Нередко спорили о том,

Что значит вольничать стихом.

Когда порядка в мыслях нет,

Когда сменяют тени свет,

Вдруг, на какое-то мгновенье,

Высокий обретало строй,

И суд великодушный твой

За это многое прощал,

И величаво призывал,

Чтобы перо я обуздал,

Чтоб классикам я подражал…

И вот опять ты говоришь:

«Ах, Скотт, когда ж ты укротишь

Полет фантазии своей?

Как много драгоценных дней

Ты потерял! Поныне Скотт

Прямой дороги не найдет!

Средь бардов варварских времен

Бренчит на грубой арфе он!

Иль наши дни не дали тем

Для од, возвышенных поэм

И для классической строки?

Пиши о Брунсвике стихи!

Его почтенная могила!

А ты - двух строк не написал

И даже не почтил слезой

Того, кто за свободу пал!

Наш современник, наш герой!

Европе всей противустал

Под Бранденбургскою звездой!

Но сщтлый луч ее погас

Под Иеною в несчастный час.

Да, волю неба изменить

Нам не дано… А может быть -

Когда бы жив остался он,

Раздавлен был бы тот дракон,

Тот бич Европы, тот тиран,

Тот ужас сопредельных стран!

О, Брунсвик, не пришлось тебе

Спасти наперекор судьбе

Честь Пруссии на поле боя,

Когда за меч взялась она,

Склониться перед злой судьбою.

Пусть был ты доблестен и смел,

Но тщетно все: ты не сумел

Германию спасти.

Осталось только умереть -

И как перенести

Боль за ограбленные грады

И за разбитые гербы,

Возможно ль жить с позором рядом

И голос боевой трубы

Смирять? И чувствовать свободным

Себя? Кто ж стыд перенесет

За то, что титулы безродным

Монарх безродный раздает?!

Свершилось. Благородный воин

Почетной смерти удостоен…

Но славный час отмщенья ждет:

Арминий новый перед боем

Исполнен ярости, придет

О камень Брунсвика могильный!

Или напомни нам о том,

Кто, алым осенен крестом,

Крушил твердыни сарацинов,

Веслом владея и мечом,

В морях, на суше, ночью, днём

Всех побеждал, пока не сгинул.

Или поведай нам о том,

Чей голос был - как Божий гром,

Кто над оседланной волной

Смертельной тешился игрой…

Когда закованный в металл,

Пред русским флотом швед предстал,

Или о том, кто в реве боя,

Пав на египетский песок,

Сорвал слабеющей рукою

С завоевателя венок!

Пиши!

А может быть, дерзнешь

Соперничать с той чаровницей,

Струны трагическую дрожь

Вновь разбудить? Вдруг - жребий твой

Нарушить арфы той покой,

Что двести лет висит в молчанье

Над Эйвоном, святой рекой,

И вздрогнет Стратфорд от звучанья

Струн старых под твоей рукой?

Сними ту арфу с бледной ивы

И разбуди, бренча на ней,

И голос речки молчаливой,

И клич эйвонских лебедей,

Чтоб темной рощи тихий мир

Подумал, что воскрес Шекспир!»

Вот так меня ты, Эрскин, хвалишь

За то, что вовсе не мое,

И хочешь, чтобы расточали

Мы время скудное свое

На то, о чем писать не нам,

А выдающимся умам…

Власть тайную безмерных сил,

Которым разум подчинен

И на цепи влачится он,

И нам уж не принадлежит?

Но этих сил источник скрыт:

Не то, родившись вместе с нами,

Часть сердца нашего они,

Не то с привычками, страстями

И вкусами возникли сами

В младенческие наши дни?

Спроси бельгийца, почему

Под ярким, знойным небом Явы

Совсем не хочется ему

У скал в прозрачных водах плавать,

Вдыхать прохладный воздух гор,

Когда сырых низин простор,

Канал унылый и прямой

Да белый домик над водой,

Да парус, что едва скользит

Ему дороже дальних стран:

Он любит бледный свой туман.

А наш обветренный мужик,

Укутанный в свой рваный плед,

Который в горы с юных’лет

Стада овец гонять привык?

Спроси, доволен был бы он,

Когда б он был перенесен

В долины Англии? И даже

Среди зеленого пейзажа,

Где шпиль вплетен в листву лесов,

Где изгороди из цветов

Среди смеющихся лужаек -

Он знал бы: это - жизнь чужая!

Вовек не променял бы он

Свой Геррис-Лейк ни на Девон,

Ни даже на Озерный край!

Зачем ему цветочный рай?

Когда в старинных грубых сказах

Меня охватывают разом

Все чувства юности моей.

К той старой башне под скалой

Летит фантазия стрелой,

Я ритмам диких песен рад,

Старинной грубости баллад…

Меня взрастили склоны гор,

Их темный, бархатный ковер!

А не торжественный поток,

Что оду к жизни б вызвать мог,

Не легких рощ полдневный вид,

Что песни о любви дарит…

Простой ручей, что будит вдруг

Пастушеской свирели звук,

Едва ли музами любим!

Но вдохновением своим

Обязан я холмам крутым,

Тебе, зеленый горный лес,

Бездонной синеве небес!

Нагроможденья диких скал,

К желтофиоли я привык

И к нежной густоте травы…

Ребенком был я одинок,

И мне дороже всей земли

Был тихий горный уголок,

Где жимолостью поросли

Седые стены башни той…

Казалось мне, что красотой

С ней не сравнится ни одно

Созданье рук людских.

Но становилось уж темно

Среди кустов густых…

Мой детский ум был зачарован,

Когда рассказывали мне,

О том, кто, на лихом коне

В долины с посвистом суровым

Спустившись, мчался вдоль болот

Туда, за синий Чевиот…

Он в эту башню, в замок свой,

Вернувшись позднею порой,

Вновь пировал среди друзей

С отважной шайкою своей.

И кажется, что до сих пор

Наполнен шумом серый двор,

И конский топот воздух рвет

Под гулкой аркою ворот,

Решеток ржавых лязг и звон

И - лица в шрамах из окон…

Ах, повести былых времен!

О ведьмах и о колдунах,

О славных битвах и пирах,

О женских чарах и о том,

Кто как умел владеть мечом,

Как от южан спасали нас

Брюс и Уоллес в грозный час,

Когда с холмов шотландских тек

Всех кланов смешанный поток

…

Я каждый бой переживал

По многу раз в своем углу.

При лампе, лежа на полу,

И строй отрядов боевых

Из мелких ракушек речных

Выкладывал, передвигал

И весело воображал,

Как рвется в бой шотландский грозный лев,

Ряды мундиров красных одолев.

Вновь как живые предо мной

Здесь, у вечернего огня,

Все те, кто вырастил меня:

Владелец статный и седой

Донжона, крытого соломой,

Мой старый дед, хозяин дома,

Он помнил род старинный свой,

Со всеми прост и добр был он,

Был мудр, хотя и не учен,

И строг и справедлив он был:

Надежней всякого суда.

И слушались его всегда!

Нередко в предвечерний час

Священник сиживал у нас.

Я был, пожалуй, дерзок с ним -

С ним, и ученым и святым,

(Еще я мало понимал

И речь его перебивал,

Не к месту шуточки вставлял…).

Я был мальчишкой дерзким, смелым,

Был избалован до предела,

Всех Задевал, повсюду лез

И своевольничал, как бес.

Ну, в общем был я сорванцом.

И как, рассудок сохраня,

При воспитании таком

Ждать классицизма от меня?

Помилуй, Эрскин, дорогой!

Высокий стиль, увы, - не мой!

Ты подрезаешь виноград

И стебель розы благородной,

Но жимолость оставь свободной:

Пусть ножницы ей не грозят!

И вереск дикий по холмам

Растет, как хочет, тут и там…

Нет, нет, мой друг!

Твоих похвал,

Дававших столько свежих сил,

Я безусловно не забыл,

Меня ты часто ободрял.

Спасибо и за строгий суд

Над неуклюжею строкой,

Над мыслью плоской и пустой,

Но слушай, Эрскин, дорогой,

Не будь с поэтом слишком крут!..

Беги капризнее ручья

Ты, повесть вольная моя!

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

1

День целый длится переход.

Монах ущельем их ведет.

Где, пробегая меж камней,

В березках прячется ручей.

Они свой путь не вдоль реки,

А по горам избрали:

В долинах вольные стрелки

В те времена гуляли.

К добыче, жаждою полны

И злобой вооружены,

На воинов чужой страны

Они б тотчас напали.

Порой с утеса на отряд

Олень бросал пугливый взгляд,

Глухарь над вереском взлетал,

Лань выбегала из-за скал,

Ловя тревожно каждый звук:

Не зазвенит ли грозный лук?

И куропатка над скалой,

Вспорхнув, сверкала белизной.

Прошли вершину Ламмермура.

Их путь лежал на Север хмурый.

2

3

Шумя, расселись за столом.

Перед огромным очагом.

Огонь харчевню осветил.

Вверху свисает со стропил

Гусей копченых ряд,

Нога оленья, а за ней

Клыкастых вепрей и свиней

Окорока висят.

И утварь всякая кругом

У очага, за очагом -

Всё на своих местах,

В харчевне недостатка нет

Ни в копьях, ни в щитах.

И, колыхаясь при огне,

Гуляют тени по стене

Над возвышеньем, где одна

Дубовая скамья видна.

Лорд Мармион на ней сидит,

Хозяин кубками гремит,

И темный эль, густой, как мед,

Он весело к столу несет

И расторопно подает.

4

Гудел веселый круг стрелков,

Смех заглушал звучанье слов.

Весельем общим заражен,

Порой смеялся Мармион.

Он в залах замков и дворцов

Был гордецом из гордецов,

Зато в походе мог, как брат,

Привлечь сердца простых солдат…

Который с ними заодно,

Кто славен щедрою рукой,

Кто любит песни и вино,

В кругу красавиц - кавалер,

В боях - всем воинам пример,

Как март, неистов, свеж, как май…

С таким - хоть в самый дальний край,

Хоть в Индию, в палящий зной,

Хоть в холод Земблы ледяной.

5

Свой посох сжав худой рукой,

Напротив пилигрим стоял,

И капюшон почти скрывал

Лицо в тени густой.

Следил за лордом молча он.

В ответ, нахмурясь, Мармион

Взгляд бросил через стол -

И начался безмолвный спор…

Но, погасив недобрый взор,

Монах глаза отвел.

6

7

Но этот суеверный страх,

Что в их сердца вселил монах,

Рассеять Мармион хотел:

«Фитц-Юстас, ты б хоть песню спел! -

Так он пажу сказал, -

Ужель не знаешь ни одной,

Чтоб скоротать досуг ночной?

Я что-то задремал!»

8

«Охотно, - юноша в ответ, -

Но лучшего певца здесь нет,

Я не порадую ваш слух…

Вот Констант, наш веселый друг,

Искусно арфою владел

И лютнею, а как он пел!

Дрозд в светлый Валентинов день,

Укрывшись под лесную сень,

Иль лунной ночью соловей -

И те не спели бы нежней!

По чьей вине в недобрый час

Те песни отняты у нас?

Кто слышит их? Скала в волнах?

Или скучающий монах?

Кто их обрек на долгий плен

Попробую по мере сил

Спеть ту, что Констант так любил».

9

Напев Фитц-Юстаса звучал,

Как ветер средь шотландских скал.

Он переполнен был тоской.

Нередко я напев такой

Слыхал в Шотландии моей,

Он лился из долин, с полей,

Рождаясь где-то за холмом,

Где колос падал под серпом,

То резкий голос запевал,

То песню дикий хор взвивал,

И я подолгу в тишине

Внимал ей, и казалась мне

Та песня - жалобой людей,

Лишенных родины своей…

И думал я: «С какой тоской

Звучит она в земле чужой,

В Канаде, у озер без края,

Иль в Сусквеганне у болот,

Когда изгнанник запоет,

Вернув себе в чужом краю

Хоть в песнях - родину свою!»

10

ПЕСНЯ

Где ты найдешь покой,

Окончишь муки,

Гонимый злой судьбой,

С милой в разлуке?

Вдали от бурь морских,

В роще молчаливой,

Среди цветов лесных,

Под грустной ивой.

Хор:

Хор:

11

А где найдешь покой,

Ты, кто деве милой

Сердце разбил тоской,

Кто изменил ей?

В проигранном бою,

В поле открытом

Найдешь ты смерть свою,

В землю не зарытый…

Хор:

Хор:

12

Замолк последний грустный звук,

Настала тишина вокруг,

Но рыцарь потерял покой,

Задумчив он сидел,

Как будто и его такой

Позорный ждет удел;

В свои раздумья погружен,

Он обо всех забыл,

На стол облокотился он,

Лицо плащом прикрыл…

О чем в тот миг подумал он?

Не знаю я, но убежден,

Что даже тот его вассал,

Который стремя подавал,

За все поместья в час такой

Не поменялся б с ним судьбой!

13

О, совесть, болью горьких дум

Страх душит низкие сердца,

А ты - мучитель храбреца.

И он, с тобой вступая в спор,

Преодолеет твой укор,

Хоть и страдает он душой

От ран в борьбе с самим собой.

И улыбнувшись, Мармион

Сказал: «Фитц-Юстас, слышишь звон?

Не странно ль, что пока ты пел,

Как будто колокол звенел,

Как будто бы в монастыре,

Звонят по умершей сестре,

Что значит этот звук?»

Вдруг, резко обернувшись к ним,

Весь день молчавший пилигрим

Сказал: «То умер друг!»

14

15

Недаром рыцарь был смущен:

Ведь сам же Констанс предал он,

Но мог ли он предполагать,

Что приговор произнесен,

Помог ее замуровать?

Давно уж он устал от слез,

Укоров ревности, угроз,

Когда ж в ревнивом ослепленье

Она пошла на преступленье -

Ее безумством возмущен,

Беглянку церкви выдал он

(Но не как жертву - как рабу),

Чтоб месть ее, ее судьбу

От глаз людских укрыл стеной

Навеки монастырь чужой!

Он гордым Генрихом любим,

Ему ли страшен папский Рим?

За сотню фунтов грех любой

Ему простится сам собой!

Так просто рассудив, он сам

Путь к жертве указал попам.

В его отряде каждый знал,

Что паж в пути от них отстал,

Щадя незрелые года,

А кто побольше знал - так он

Молчал: ведь гневный Мармион

Не потерпел бы, чтоб вассал

Свой нос в его дела совал.

16

И совесть рыцаря спала -

Ведь Констанс далеко была,

Что угрожать могло бы ей

Вдали от мира и людей?

Ничто. Но Мармиона вдруг

Ее любимой песни звук

Встревожил, пробуждая вновь

Сомненья, совесть и любовь…

А этот мрачный пилигрим!

Три слова, сказанные им,

Повергли Мармиона в страх.

Про тайный суд в монастырях

Он вспомнил, и в душе опять

Воскресла та, кого предать

Была прекрасна и нежна,

Совсем такая, как тогда,

Когда, краснея от стыда,

Из монастырских стен ушла,

И хоть испугана была

Побегом дерзостным своим,

Погоней - но осталась с ним,

И наконец увидел он,

Что страх любовью побежден!

17

«Увы, - он думал, - этих лет

Неизгладим жестокий след,

Куда девался робкий взгляд?

Походы и мужской наряд

Убили женский стыд и страх -

Нет краски на ее щеках,

Как в радости дика она,

Как в горе по-мужски страшна,

Отдав - и я тому виной -

На небе рай, а здесь покой!

Со стебля розу я сорвал?

Зачем убил все то, что в ней

Любовью пробудил своей?

Ей мирный монастырь теперь -

Тюрьма, где мрачной кельи дверь

На ключ закрыта, и кипит

Душа от гнева и обид!

Устав монастыря терпеть?

И покаяния? И плеть?

А может быть, судьбу кляня,

Она… И все из-за меня!»

Он дважды, порываясь к ней,

Вставал, чтоб крикнуть: «На коней!»

И дважды страсть и гордость в нем

Боролись, как вода с огнем,

И, отступая в той борьбе,

Он дважды говорил себе:

«Да, я велел им, чтоб она

Была свободы лишена…

Они, боясь за остров свой,

Не тронут грубою рукой!»

18

Пока в душе его больной

Любовь и гордость меж собой

Вели непримиримый бой

(Я помню ураган такой

Над Веннахарскою волной),

Хозяин, с кубками в руках,

Услышав, что изрек монах,

Сказал: «Почтенный пилигрим,

По землям странствуя чужим,

Вы всё видали там,

И что кого в грядущем ждет,

Вы узнаете наперед

По звездам и по снам.

Но рыцарь, если только он

Отважным сердцем наделен,

Сумеет тоже, может быть,

Свое грядущее открыть -

Коль будет слушать ваша честь».

Лорд согласился, и тотчас

Хозяин начал свой рассказ.

19

ЛЕГЕНДА

(Рассказ хозяина харчевни)

«Немало лет прошло и дней

(Священник скажет вам точней)

С тех пор, как на шотландский трон

Сел Александр (был третьим он,

Кто имя славное носил).

Он как-то Гиффорд посетил.

Сэр Хьюго, наш тогдашний лорд,

Отважен был, суров и тверд.

Ему (а был он всех мудрей)

Служили демоны ночей.

Преданье наше говорит,

Что им же Гоблин-Холл прорыт.

Когда б, сэр рыцарь, на денёк

Вы задержались, я бы мог

Ее пределов не видать

Ни вглубь, ни вширь. Она лежит

Под замком. Вход в скале пробит.

Поверьте, сделан свод такой

Не человеческой рукой,

Нет, лишь по слову колдуна

Могла быть создана она!

Мой дед рассказывал о том,

Что крики, дикий вой и гром

Ужасных адских мастеров,

Пришедших на хозяйский зов,

Звучали, словно грозный вал

У Данбарских гранитных скал.

20

Король был думами смущен,

Недаром в Гиффорд прибыл он!

На западе, в те дни как раз,

Войска собрать он дал приказ.

Там пенил волны Клайдских вод

Языческой державы флот,

Под сенью боевых знамен,

Он шел на Кайль и Кеннингам,

Грозя прибрежным островам,

И каждый воин был жесток,

Свиреп на вид, плечист, высок…

Лорд Гиффорд из глубин земли

Услышал трубный звук вдали -

К нему король! Рога трубят!

И даже не сменив наряд,

В одежды мага облачен,

Навстречу Александру он

Спешит, но что за странный вид?

Плащ мехом белых лис подбит,

Надвинут до бровей колпак

(Священник говорил, что так

Одет был фараонов маг).

Знак пентаграммы на плечах,хип

А туфли - в звездах и крестах,

И странный пояс (говорят -

Изображения горят

Простого и тройного знака

Для всех созвездий зодиака,

И обнаженный меч в руке

С восточной вязью на клинке.

21

22

„В эфирных сферах над землей

Витает гордых духов рой,

Они земных судеб исход

По звездам знают наперед,

Но я не властен над одним,

Над Тем, Кто помогает им.

Не раз я вызывал Его,

Но безуспешно колдовство

И заклинанья не вольны

Достигнуть адской глубины,

Где недоступный и глухой

Смеется демон надо мной!

Но знай, король, ты тем силен,

Что в ночь счастливую рожден,

В ночь, что несет жильцам могил

Весть о паденье адских сил!

Сильней, чем магия моя!"

„Благодарю! - сказал король, -

Ты только встретиться позволь

Лицом к лицу сегодня с ним,

И я клянусь мечом своим

(Меч этот - Ричардом подарен),

Клянусь, как дьявол ни коварен -

Но будет нынче ночью он

Со мной сразиться принужден!"

„Мне смелость нравится твоя,

В ней кровь Малькольма вижу я, -

Сказал колдун, - запоминай:

Отсюда в полночь поезжай

К развалинам, что над холмом

Неровным высятся кольцом,

И, встав у выхода на юг,

Труби - и призрак въедет в круг.

Вглядись - ив облике его

Врага узнаешь своего.

Да будет в том бою с тобой

Святой Георгий! Победи -

Узнаешь всё, что впереди,

Но если дрогнешь ты в бою -

Не поручусь за жизнь твою!"

23

Едва пробил полночный час,

В миланский панцырь облачась,

Король поехал по равнине

Тропою, что вела к руине.

Вы, верно, холм видали тот,

Где крепость пиктов? Тот народ

Везде, где жил, сооружал

Глубокий ров и круглый вал.

Равнина голая вокруг,

А за стеной - зеленый луг

Пестреет множеством цветов.

Из наших сельских сорванцов

Любой там сотни раз бывал,

Но горе, коль за этот вал

Внутрь этой крепости пустой.

Проломы стен обращены

На все четыре стороны.

Король, увидев южный вход,

Призывно затрубил - и вот

Он видит - с севера на луг

Король английский въехал вдруг!

(В тот год, в тот месяц, ночью той

Сражался он в Земле Святой).

И он пред нашим королем

Предстал на скакуне своем:

Копье английское в руке

И леопарды на щите,

В английский панцырь он одет…

Узнал лишь через много лет

Народ Шотландии о том,

Что Эдвард был его врагом.

24

Король сначала растерялся,

Но, тут же овладев собой,

Скрестились копья! Кончен бой:

Король ударил в щит копьем -

Враг наземь грохнулся с конем,

Но щепка от копья фантома

Нечистой силою несома,

Мелькнув, как змейка на песке,

Влетела под забрало,

Потом скользнула по щеке

И кожи клок содрала.

Пустяк! Король с мечом в руке

На землю спрыгнул и мечом

Взмахнул над призрачным врагом,

А тот пощады запросил

И все грядущее открыл.

И ясно увидал король

Седую Ларгскую равнину,

Где и сегодня мы порой

Находим кости паладинов,

Оставленные той войной…

С секирой боевой в руках.

Над вражьей колесницей взмах -

И наземь падает Хокон.

И черный ворон бьет крылом

Над гордым датским королем.

Да, говорят, что видел он

Той ночью многие сраженья,

Победы будущих времен,

И непонятные виденья:

То - наших сыновей сыны

В сраженьях Северной войны,

То - заревом пожар ночной

Над Эдинбургом и страной,

То видит - к берегу плывет

Победоносный новый флот…

Как тех видений смысл понять, -

Ученым людям лучше знать,

Их истолковывать не нам,

Простым шотландским мужикам!

25

Но с той поры тупая боль

В день поединка каждый год,

Лишь только вечер настает,

Живую рану жгла,

А Гиффорд говорил порой:

"Она, милорд, за дерзкий бой

Расплатою была!"

Давно в аббатстве Данфермлин

Король, наш славный властелин,

Почил последним сном,

Немало рыцарей с тех пор

Себе на горе и позор

На том холме крутом

Являлись преломить копьё,

Но всех ждала беда…

И лишь Уоллес да гордый Хей

Узнали о судьбе своей.

Я кончил, господа!»

26

Эль крепок, кубки глубоки,

Легенду выслушав, стрелки.

Но рыцарь подал знак -

И прочь со сквайрами ушел,

Стрелки же улеглись на пол,

Раскинувшись, кто как,

Колчан и щит под головой.

Всех утомил поход дневной,

И после многих кубков эля

Стрелки усталые храпели,

И только тени над огнем

Сплетались в сумраке ночном.

27

А паж залез на сеновал,

Зарылся в сено и лежал,

И только плащ его зеленый

Блестел, луною освещенный.

Спал он беспечно: так всегда

Спят люди в юные года,

И он во сне видал

Коней, турниры, гончих псов,

Или красавицы лицо,

Иль пиршественный зал…

Но сквозь дремоту вдруг ему

Шаги послышались. Во тьму,

Едва проснувшись, смотрит он:

Стоит, луною освещен,

В пернатом шлеме, недвижим,

Высокий кто-то перед ним.

Схватился Юстас за кинжал,

Но голос лорда вдруг узнал:

28

«Вставай, Фитц-Юстас, поскорей,

Легенда этих дикарей

Мне душу давит, и сейчас,

Когда вплетаются в рассказ

Другие мысли… Как заснуть?

Хоть ветром освежить бы грудь.

Хочу поехать я к тому

Завороженному холму -

Вставай, коня мне оседлай,

Не разбудил бы стук подков

Всех этих сонных мужиков.

Уж я никак бы не хотел,

Чтоб повод кто-нибудь имел

Болтать за кружкой, что -меня

Встревожила их болтовня…»

Спустились с лестницы, потом

Пошел Фитц-Юстас за конем,

Его он мигом оседлал,

А рыцарь шепотом сказал:

29

«Мой мальчик, ты слыхал о том,

Что в час, как я на свет явился,

Святой Георгий (он верхом

Сидел в часовне над окном)

Со своего коня свалился?

Наш попик льстивый утверждал,

Что мне святой коня отдал!

Вдруг это вправду - добрый знак?

Тогда - падет волшебный враг!

Чтобы услышать от него

Лишь на один вопрос ответ…

Но всё напрасно, духов нет,

А эльфы что - пустой народ,

Их много пляшет и поет

Под старым дубом в час ночной,

Иль где-то над морской волной!»

Так он сказал, уздой звеня,

И вывел из ворот коня.

30

Сначала юноша слыхал,

Как лорд по улице скакал,

Но скоро топот конских ног

Растаял в воздухе немом.

Уж, верно, рыцарь за холмом.

Фитц-Юстас всё еще не мог

Понять, как мудрый Мармион

Мог быть настолько возбужден!

Ему и церковь не указ -

Он это подтвердил не раз,

… Как

В глухую полночь поскакать

Куда-то в непроглядный мрак,

Чтоб встречи с духами искать?

Но юноша не понимал,

Что иногда страстей накал

Колеблет ум любой,

Мы от сомнений устаем,

Доверчиво избрав вождем

Каприз судьбы слепой.

31

…

Он у ворот спокойно ждал

И вслушивался в ночь - но вдруг

Вдали копыт неровный стук.

И вот увидел он:

Неверной озарен луной,

Назад по улице ночной

Летит лорд Мармион.

С коня поспешно соскользнул,

Ни слова не сказав притом

О бегстве бешеном своем;

Но сразу выдал лунный свет -

На гребне шлема перьев нет,

Измазан левый бок коня

(В болото, что ли, падал он?),

Паж был немало удивлен…

Но наконец он лег опять

…

Сон был прерывист и тяжел,

В кошмарах Юстас ночь провел,

И счастлив был до удивленья,

Заслышав жаворонка пенье.