Айвенго.
Глава III

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвенго. Глава III (старая орфография)

ГЛАВА III.

В зале, вышина которой далеко не соответствовала чрезмерной длине и ширине её, был поставлен длинный дубовый стол из досок грубо-отесанных, едва-выстроганных и почти-неполучивших никакой отделки: на нем был приготовлен ужин Седрика-Саксоица. Кровля, состоявшая из стропил и решетника, отделяла внутренние покои от неба одним только тесом и соломою; в каждом конце залы находилось по огромному камину, но так-как трубы строились весьма-неискусно, то через них выходила только часть дыма, другая же свободно распространялась по комнате. Постоянный чад, происходивший от этого, совершенно покрыл стропила и решетник мрачной залы черною корою сажи. По стенам комнаты развешаны орудия войны и охоты; створчатые двери, в каждом углу, вели к другим частям обширного здания.

Прочия принадлежности жилища представляли ту же грубую простоту саксонского периода, которую Седрик поддерживал с такою гордостью. Пол состоял из смеси земли с глиною, уколоченною до значительной твердости, как это делается в наших гумнах. На одну четверть длины комнаты, пол был несколько приподнят, и это пространство, называвшееся dais, предоставлялось только главнейшим членам семейства и знатным посетителям. Стол, покрытый богатым красным сукном, ставился поперег этой платформы, а от средины его до самого конца залы помещался другой, более-длинный и низкий стол, за который садились слуги и низшия лица. Все это вместе походило на литеру Т, или на некоторые из тех древних обеденных столов, какие можно было видеть в старинных коллегиях Оксфорда и Кембриджа. Массивные кресла и стулья из резного дуба стояли на платформе, а над ними и над возвышенным столом распростирался суконный намет, который защищал высших особ на почетных их местах от непогоды, особливо дождя, проникавшого местами сквозь дурно-построенную крышу.

Стена этого конца залы, во все протяжение платформы, была покрыта обоями или занавесами, а пол устлан ковром: и то и другое украшено было чем-то в роде шитья, отличавшагося яркими и слишком-пестрыми красками. Над низшим столом, кровля, как мы сказали, была без намета; неровно-оштукатуренные стены без обоев, грубый земляный пол без ковра; стол не покрывался скатертью, и неуклюжия массивные скамьи заменяли стулья.

Против средины верхняго стола находилось двое кресел, более-возвышенных, для хозяина я хозяйки дома, которые председательствовали при гостеприемных трапезах, и от этого получили свое почетное саксонское наименование, означающее: "раздаватели хлеба" (the Dividers of Bread).

При каждом из этих кресел находилась подножная скамья, украшенная искусною резьбою и выложенная слоновою костью: это составляло преимущественное отличие подобной мебели. На одном из этих кресел сидел в то время Седрик-Саксонсц, который, хотя был только Таном по званию, или френклейном, как называли его Норманцы, ожидал ужина с нетерпением, приличным только альдерману как старого, так и нового времени.

Действительно, лицо этого владельца замка показывало, что он имел откровенный, но вспыльчивый и нетерпеливый характер. Он был средняго роста, но плечист, с длинными руками и крепко сложен, как человек привыкший переносить трудности войны или охоты; откровенное лицо его было широко; глаза голубые; резкия черты, прекрасные зубы и правильно образованная голова - все выражало в нем какое-то простодушие, столь нередкое ври вспыльчивых и раздражительных характерах. Гордость и недоверчивость проглядывали в его глазах, потому-что жизнь его протекла в безпрестанном оспоривании прав своих, так часто нарушавшихся; и скорый, гордый, решительный характер этого человека был безпрестанно на стороже по обстоятельствам его положения. Его длинные льняные волосы, разделенные на лбу и темени расчесывались в обе стороны и доходили до плече: седина была едва в них заметна, хотя Седрик приближался уже к шестидесятому году своей жизни.

Одежда его состояла из светло-зеленой тюники, отороченной вокруг шеи и по обшлагам тем, что называлось minever, - род меха, низшого достоинством, чем мех горностая, приготовлявшийся, как полагают, из шкур серой белки. Этот камзол был распахнут над исполним платьем, плотно обхватывавшим тело; брюки его достигали до нижней части бедр, оставляя колени обнаженными. На ногах были сандалии, точно такия же, как и у крестьян, но из лучшого материала, и спереди застегивались золотыми пряжками. На руках он имел золотые поручни а вокруг шеи широкий ошейник из того же драгоценного металла. Стан его опоясывался богатым с гвоздями поясом, за который был заткнут короткий, прямой, обоюдуострый меч с заостренным концом, висевший почти-перпендикулярно с бока. Сзади его кресел висел плащ из красного сукна, подложенный мехом, и такая же шапка с богатым шитьем, - дополнявшие наряд зажиточного помещика. Короткая рогатина с широким стальным наконечником была прислонена к спинке его кресел и служила во время прогулок вне дома вместо палки или оружия, смотря по обстоятельствам.

Несколько слуг, которых одежда представляла различные низходящия степени от богатого костюма их господина до грубого, простого наряда свинопаса Гурта, наблюдали за взорами и ожидали повелений саксонского вельможи. Двое или трое из них, старшие по должности, стояли позади господина на платформе; прочие занимали нижний конец залы. Другие прислужники были различного рода. Две или три большие полосатые борзые собаки, употребляемые для травли волков и оленей, столько же гончих крупной породы, с толстыми шеями, большими головами и длинными ушами; наконец одна или две меньшия, называемые теперь таксами, нетерпеливо ожидали начала ужина; по с смышленым знанием физиономии, свойственным этой породе, оне не осмеливались нарушать угрюмое молчание своего господина, вероятно страшась маленькой белой палочки, положенной при тарелке Седрика для того, чтоб отгонять четвероногих его подданных. Только одна страшная старая меделянская собака, пользуясь свободою старого слуги, поместилась возле самых кресел, и по-временам осмеливалась возбуждать внимание Седрика: то клала мохнатую огромную свою голову к нему на колени, то носом толкала его в руку. Но и она была отогнана грозным голосом: "Лежать, Бальдер, лежать! я не расположен играть с тобой сегодня!"

В-самом-деле, Седрик, как мы заметили, был не совсем покоен духом. Леди Роуэна только-что возвратилась от вечерни из отдаленной церкви и переменяла платье, вымоченное проливным дождем. До-сих-пор не было никакого известия о Гурте, которому давно было бы время пригнать стадо из леса, и такова была небезопасность того времени, что подобное замедление можно было объяснить не иначе, как нападением бродяг, которыми был полон близь-лежащий лес, или насилием со стороны какого-нибудь соседняго барона, мало уважавшого законы собственности. Подобное обстоятельство было очень-важно, потому-что главнейшая часть богатства саксонских владельцев состояла в многочисленных стадах свиней, особенно в странах лесистых, где этим животным так легко находить себе пищу.

Кроме этих опасений, саксонский тап нетерпеливо желал увидеть любимого своего шута Уамбу, которого шутки, каковы бы оне ни были, служили ему некоторым-образом прпиравою к ужину и к частым приемам пива и вина, которыми он сопровождал его. Прибавьте к этому, что Седрик постился с самого полудня, и обыкновенное время его ужина давно уже прошло - обстоятельство, весьма-удобно раздражающее сельского дворянина как старого, так и нынешняго времени. Он выражал свое неудовольствие отрывистыми словами, то бормотал сам с собою, то обращался к окружающим его слугам, особенно к своему кравчему, который от времени до времени, вместо успокоительного средства, наливал ему вином серебряный кубок.

-- Что же медлит лэди Роуэна? спросил он.

-- Ей осталось только переменить головной убор, отвечала прислужница с такою же самоуверенностью, с какою любимая горничная госпожи нашего времени отвечает своему господину: - вы и сами не согласились бы, еслиб она села за стол в капюшоне и эпанче? Ни одна лэди во всем графстве не одевается скорее моей госпожи.

"гм с прибавлением: - Надеюсь, что её набожность будет выбирать погоду получше для посещения церкви св. Иоанна... Но скажи, во имя десяти дьяволов! продолжал он, обращаясь к кравчему и повысив голос, как-будто обрадовавшись, что нашел канал, во которому мог излить свое негодование не опасаясь противоречия: - скажи, во имя десяти дьяволов, что задерживает Гурта так долго в поле? Я ожидаю недоброй вести о стаде; он всегда был верным и осторожным малым; я даже приготовил для него лучшую должность; может-быть, я его сделаю одним из своих стражей {... Му warders - Первоначальное слово было но из слова Cnichts произошло Knight, равнозначащее на английском языке норманскому (рыцарь): потому я и не употреблял его в первоначальном значении, во избежание сбивчивости. Прим. перев.}.

Освальд, кравчий, скромно заметил, что еще нет и часа, как стали гасить огонь, - оправдание неуместное, потому-что оно обратилось к предмету столь неприятному для саксонского уха.

-- Чорт побери, вскричал Седрик: - чорт побери и этот звон, повелевающий гасить огни, {термин, которым означался колокольный звон, раздававшийся в тот час, когда велено гасить оти. На русском языке нет подобозначащого термина, и мы по-неволе должны были перевести его двумя словами. Прим. перев.} и того тирана, который его выдумал, и малодушного раба, чей саксонский язык поворотился вымолвить слово, противное саксонскому уху! Гасить огни! прибавил он, переводя дух: - да, гасить огни: этим принуждают честных людей тушить огонь, чтоб ворам и разбойникам было привольнее в потемках!... Да, гасить огни... Реджинальд Фрон-де-Бёф и Филипп ле-Мальвуазен хорошо знают пользу этого звона, знают нехуже самого Вильгельма, или каждого норманского бродяги, сражавшагося при Гастингсе. Только и жду известия, что мое имущество раскрадено для прокормления голодных разбойников, которых они одним воровством и разбоем не могут прокормить. Мой верный слуга убит, мое добро расхищено - и Уамба... да где же Уамба? Мне кажется, из вас сказал кто-то, что он пошел с Гуртом?

Освальд отвечал утвердительно.

от природы; но я буду отомщен, - прибавил он, вскакивая с кресел нетерпеливо и, при мнимой этой обиде, хватаясь за рогатину: - я дойду с жалобами до великого совета; у меня есть друзья, есть приверженцы; один-на-один вызову Норманца на поединок; пусть выходит он в своих бляхах и кольчуге и во всем, что может трусу прибавить смелости; - подобным дротиком я пробивал тын втрое толще их щитов... Быть-может, они думают, что я стар, - пусть так! я один и бездетен, но в жилах Седрика течет кровь Геруэрда... Ах, Уильфрид! Уильфрид! воскликнул он, возвысив голос: - еслиб ты умел подавить безразсудную страсть свою, престарелый отец твой не походил бы теперь на одинокий дуб, раскидывающий свои беззащитные, разбитые ветви противу порывов яростной бури! - Эта мысль, казалось, превратила в печаль раздраженные чувства Седрика. Поставив на место дротик, он сел, потупив глаза, и, казалось, погрузился в унылую задумчивость.

Звук рога, внезапно раздавшийся, пробудил его от мечтания и был приветствован громким воем и лаем всех собак, бывших в зале, и двадцати или тридцати других, размещенных по разным частям здания. Надо было употребить в дело белую палочку и некоторое усилие слуг, чтоб унять эту разладицу собачьяго воя.

-- К воротам, болваны! вскричал Саксонец, как-скоро тревога была до того укрощена, что подчиненные могли слышать голос господина. - Узнать, что значит этот рог... верно с известием о каком-нибудь воровстве или разбое в моих владениях!

Минуты через три, возвратившийся страж объявил, что Эймер, приор из Жорво, и храбрый рыцарь Бриан де-Буа-Гильбер, командор храброго и достопочтенного Ордена Рыцарей-Храма, с небольшою свитою, просят гостеприимства и ночлега, сбившись с пути на турнир, имеющий быть через два дня неподалеку от Эшби-де-ла-Зуш.

-- Эймер, приор Эймер! Бриан де-Буа-Гильбер? бормотал Седрик. - Норманцы оба... Впрочем, Норманец или Саксонец - все равно; гостеприимство ротервудское не должно быть нарушаемо; мы рады гостям, если они решились здесь остановиться, хотя лучше б было, еслиб они проехали мимо; но не должно роптать на тех, кто просит ужина и пристанища на ночь: в качестве гостей и самые Норманцы должны унять своеволие... Ступай, Гондберт, прибавил он, обратясь к одному из слуг, бывшему в роде дворецкого и стоявшему за ним с белым жезлом: - возьми с собою шесть человек и введи странников в покой, назначенные для гостей. Позаботься об их лошадях и мулах, да смотри, чтоб их свита ни в чем не нуждалась. Предложи им платья, если нужно, огня и воды для умывания, вина и пива; да скажи поварам, чтоб они поторопились с ужином, и подавай его на стол, как-скоро странники будут готовы. Не забудь сказать им, Гондберт, что Седрик сам бы встретил их, еслиб не дал обета никогда не отходить с платформы далее трех шагов на встречу кого бы то ни было, пепроисходящого от крови монархов саксонских. Торопись! исполни все как следует, и пусть они не говорят с гордостию, что саксонский раб обнаружил перед ними в одно время и бедность и скупость.

Освальд сделал почтительный знак подтверждения. - Брат его занимает кресла и незаконно владеет наследством одной из лучших фамилий Ольгара-Миддльэмского; но кто же из норманских баронов не делает того же самого?... Этот приор, говорят, монах веселого характера, и кубок вина и охотничий рог предпочитает колоколам и книгам. Хорошо! добро пожаловать! я рад гостям. Как зовут рыцаря храма?

-- Бриан де-Буа-Гильбер.

-- Буа-Гильбер? сказал Седрик все еще тихим голосом и тоном человека, привыкшого жить между своими подчиненными и охотнее разговаривающого с самим-собою, нежели с окружающими. - Буа-Гильбер! Это имя довольно-известно как с хорошей, так и с дурной стороны. Говорят, он принадлежит к храбрейшим рыцарям своего ордена, но обладает и всеми пороками своих собратий: гордостью, высокомерием, жестокостью и сластолюбием; это человек жестокосердый, незнающий ни страха земного, ни страха небесного. Так говорят те немногие, которые возвратились из Палестины. Но так и быть! Ведь только на одну ночь, - и ему рады будем... Освальд, откупорь бочку самого старого вина, подай лучшого меда, самого крепкого пива, дорогого мората, искристого сидра, самых ароматных наливок {Таковы были напитки, употреблявшиеся у Саксонцев, по свидетельству г. Торнера: Monat делался из меда и ягодного сока; (pigment) состояла из приятной смеси вина с пряностями, подслащенными медом; прочие напитки не требуют объяснения.}; наливай в самые большие чаши. Тамплиеры и аббаты любят хорошее вино и добрую меру. - Эльджита! доложи лэди Роуэне: мы не будем ждать её нынешний вечер в залу, разве только по её собственному желанию.

Седрик устремил на смелую девушку взор неудовольствия; но Роуэна и все принадлежавшия к ней были безопасны от его гнева. Он только отвечал: - Прошу молчать, сударыня: твой язык не в ладу с твоей скромностью. Передай слова мои госпоже своей, и пусть она поступает по своему желанию. Отрасль Альфреда по-крайней-мере здесь пусть царствует самовластно!

-- Палестина! повторял Саксонец: - Палестина! Как много людей приковывают слух свой к рассказам развратных крестоносцев и лицемерных пилигримов об этой роковой стране! И я бы спрашивал, и я бы разведывал, и прислушивался с трепещущим сердцем к басням, которыми хитрые бродяги умеют вымаливать наше гостеприимство... но, нет! сын, неповиновавшийся мне, ужь более не сын мой. Я столь же мало забочусь о его участи, как и о судьбе самого последняго из мильйона воинов, когда-либо возлагавших крест на плечи свои, бросавшихся в беззаконное кровопролитие, в это, как говорят они, выполнение воли Божией!...

Он нахмурил брови и на минуту потупил глаза; когда он поднял их, створчатые двери в глубине залы растворились настежь, и гости, предшествуемые дворецким с жезлом и четырьмя слугами с пылающими факелами, вошли в залу.