Айвенго.
Глава VII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвенго. Глава VII (старая орфография)

ГЛАВА VII.

Состояние английской нации в это время было довольно-бедственно. Король Ричард находился в отсутствии, в плену у вероломного и жестокого герцога австрийского. Даже самое место его заключения было неведомо; судьба его оставалась почти неизвестною для большей части его подданных, которые в то же время были преданы всякого рода невыносимым угнетением.

Принц Иоанн, в союзе с Филиппом Французским, смертельным врагом Львиного-Сердца, употреблял все свое влияние на герцога австрийского, чтоб продлить плен брата своего, Ричарда, которому он был обязан столь многими милостями. Между-тем, Иоанн усиливал свою партию в королевстве, намереваясь, в случае смерти короля, оспоривать престол у законного наследника, Артура, герцога британского, сына старшого его брата, Готфрида Плантагенета. Всем известно, что этот замысел он успел привести в-исполнение в-последствии; - легкомысленный, развратный и вероломный, Иоанн легко привязал к себе и своей партии не только всех, имевших причину бояться гнева ричардова за противозаконные поступки во время его отсутствия, но также и многочисленный класс отчаянных смельчаков, которые, возвратившись из крестовых походов на родину, напитались всеми пороками Востока, растратили свое имущество и, закалив свой характер, возлагали полную надежду на потрясения, порождаемые междоусобием.

К этим причинам народного бедствия должно прибавить множество разбойников, которые, будучи доведены до отчаяния угнетениями феодального дворянства и строгим исполнением лесных законов, собирались огромными шайками, и, владычествуя в лесах и долинах, ни во что не ставили местный суд и расправу. Самые бароны, укрепившись в замках и разъигрывая роль мелких королей в своих владениях, становились предводителями шаек, не менее беззаконных и столько же опасных, как и шапки самых отъявленных разбойников. Для содержания таких шаек и для удовлетворения разорительного великолепия, требуемого гордостию, дворяне занимали огромные суммы у Жидов за самые большие проценты, истощавшие их владения, как самая изнурительная болезнь, почти неизлечимая, если обстоятельства не представляли им случая освободиться от нея каким-нибудь беззаконным насилием в-отношении к своим кредиторам.

Под гнётом таких разнообразных бедствии, при этом несчастном порядке дел, народ английский глубоко страдал в настоящем и имел причину в будущем опасаться угнетений еще более-тягостных. К довершению бедствия, заразительная, весьма-опасная болезнь распространилась по всему государству и делалась упорнее от неопрятности, нездоровой пищи и худого помещения низших классов, похищала многих, которых участь для людей, оставшихся в живых, становилась причиною зависти, потому-что избавляла их от страдании, грозивших в будущем.

Но среди несчастий, все люди без различия, бедные и богатые, чернь и дворянство принимали участие в турнире, величественном зрелище того времени, заботились о нем с таким же жаром, с каким ныньче полуголодная чернь мадритская, у которой не остается и реала для покупки пищи семейству, бежит смотреть бой быков. Ни обязанности, ни слабость здоровья, по могли удержать людей молодых и старых от подобного зрелища. Турнир, или Passage of Arms, как называли его в то время, назначен был в Эшби, в Графстве-Лейстерском. Туда должны были явиться знаменитейшие рыцари перед лицо принца Иоанна, который, как полагали, сам будет председательствовать в арене. Это обстоятельство привлекало всеобщее внимание, и потому огромные толпы людей всех званий спешили в назначенное утро к месту битвы.

Выбранное для этого место было истинно-романическое. У опушки леса, отстоявшого на милю от города Эшби, разстилался обширный луг, покрытый самою восхитительною зеленью и окруженный с одной стороны лесом, а с другой редкими дубами, из которых иные были необыкновенной величины. Это поле, как-бы нарочно назначенное для воинских упражнений, постепенно склонялось со всех сторон к ровной площади, которая обнесена была крепким палиссадом и имела около четверти мили в длину и в половину менее этого в ширину. Обнесенное место имело форму продолговатого четыреугольника, углы которого были значительно скруглены для большого удобства зрителей. Входы для сражающихся, находившиеся на северной и южной оконечностях арены, затворялись крепкими деревянными воротами, довольно-широкими для въезда двух всадников в-ряд. При каждых из этих ворот стояло по два герольда, с шестью трубачами, с таким же числом прислужников и сильным отрядом воинов, для соблюдения порядка и для определения степени рыцарей, желавших принять участие в воинственных играх.

Канаты палаток были тех же цветов. Пред каждою палаткою висел щит занимавшого ее рыцаря, а возле щита стоял его оруженосец, облеченный в причудливую одежду сильвана или лесного человека, или в другой какой-нибудь странный наряд, сообразный со вкусом его господина и тем характером, который ему было угодно принять на себя во время турнира {Полагают, что подобные маскарады дали начало щитодержцам в геральдике.}. Шатер, стоявший на средине, как на почетном месте, назначался Бриану де-Буа-Гильберу, которого слава во всех рыцарских увеселениях, равно и связь с рыцарями-распорядителями турнира, заставили принять в число вызывающих и даже доставили ему честь предводителя всех прочих, не смотря на то, что он присоединился к ним еще так недавно.

По одну сторону его шатра, разбиты были палатки Реджинальда Фрон-де-Бёфа и Филиппа де-Мальвуазена; по другую шатер Гюга де-Граимениля, благородного соседняго барона, которого предок был лордом-великим-гофмаршалом в Англии во времена Завоевателя и сына его, Вильгельма-Рыжого. Ральф де-Винон, рыцарь ордена Иоанна-Иерусалимского, владевший старинными поместьями в местечке, называемом Битер, близь Эшби де-ла-Зуш, занимал пятую палатку. От входа в арену вела отлогая дорога, в десять ярдов шириною, к платформе, на которой были разбиты палатки. Она, так же как и площадка перед шатрами, была обнесена с обеих сторон крепким палиссадом и охранялась множеством воинов.

Северная дорога в арену оканчивалась подобным же входом, шириною в 30 футов, в конце которого находилось обширное огороженное пространство для рыцарей, желающих сразиться в арене с вызывающими; сзади расположены были шатры с прохладительными всякого рода для рыцарей, с оружейниками, кузнецами и другими прислужниками, готовыми подать пособие в случае нужды.

Возле одной части арены устроены были временные галереи, устланные коврами и шитыми материями и снабженные подушками для дам и дворянства, ожидаемого на турнир.

Узкое пространство между этими галереями и цирком, назначалось для помещения йоменов {Мы решились сохранить в русском переводе слово yeomen, потому-что заменить его невозможно ничем. Оно означало иногда богатых мызников, среднее сословие между чернию и дворянством, иногда ратных людей, собранных из жителей, ремесло которых не составляла одна война.} и жителей, выходивших из числа обыкновенной черни: эту часть галереи можно было сравнить с партером наших театров. Простой народ помещался на широких дерновых скамьях, нарочно для того приготовленных, и которые, при естественном возвышении земли, давали возможность смотреть через галерею и хорошо видеть цирк. Не смотря на это удобство, множество народа взабралось на ветви дерев вокруг луга; даже колокольня сельской церкви, находившейся в некотором разстоянии, была покрыта зрителями.

Остается заметить, для полного понятия об устройстве цирка, что часть галереи в самой средине восточной стороны арены, и, следовательно, совершенно - против того места, где должна была произойдти сшибка сражающихся, возвышалось над всеми другими нечто в роде трона и балдахина, богато-украшенных королевским гербом. Оруженосцы, пажи и телохранители в богатых ливреях окружали это почетное место, предназначенное для принца Иоанна и его свиты. Против королевской галереи находилась другая столь же высокая, с западной стороны цирка, и была украшена если не так великолепно, как предназначенная для принца, то по-крайней-мере с большим блеском. Толпа пажей и девиц, самых красивых, каких только можно было выбрать, в блестящих фантастических одеждах зеленого и розового цвета, окружали трон, украшенный теми же цветами. Между вымпелами и флагами с изображением сердец раненных, сердец пылающих, сердец окровавленных, луков и колчанов, и всех истертых эмблем торжества Купидона, надпись на щите говорила зрителям, что это почетное место предназначалось для La Reyne de la Beaidlé et des Amours. Ho кому суждено было представлять царицу красоты и любви при этом случае, еще никто не мог отгадать.

Между-тем, зрители всех состояний торопились занять места, сообразные с своим званием, причем не обошлось без ссор касательно распределения мест по достоинству. Ссоры людей низшого разряда были решены военною стражею без дальних околичностей: рукояти алебард и эфесы мечей здесь были главнейшими доказательствами для людей слишком-разборчивых. Но споры людей более-значительных разбирались герольдами, или двумя маршалами турнира, Вильямом де-Уивилом и Стефеном Мартивалем; вооруженные с головы до ног, они разъезжали взад-и-вперед по арене и поддерживали порядок между зрителями.

Мало-по-малу, галереи наполнились рыцарями и баронами в мирной одежде; их длинные и разноцветные мантии составляли резкую противоположность с более-блестящими и щеголеватыми нарядами дам, которые еще в большем числе, чем мужчины, спешили быть свидетельницами увеселения, может-быть слишком-кровавого и страшного для их пола. Низшее и внутреннее пространства тотчас наполнились йоменами, мещанами, также тем разрядом дворянства, которому скромность, бедность или сомнительное происхождение не дозволяли домогаться высшого места. Между ими-то и происходили самые частые ссоры.

-- Неверная собака! говорил какой-то старик, которого вытертая тюника обнаруживала бедность, а меч, кинжал и золотая цепь - притязание на дворянство: - проклятый волченок! как ты смеешь толкать христианина и норманского дворянина, происходящого от крови Мондидье?

Это грубое приветствие обращено было не к кому иному, как к нашему знакомцу Исааку, который богато, даже великолепно одетый в плащ, украшенный кружевами и подбитый мехом, старался занять место в переднем ряду под галереею для своей дочери, прекрасной Ревекки. Она присоединилась к отцу своему в Эшби, и теперь, прижавшись к руке его, не мало была испугана народным неудовольствием, сделавшимся общим при таком намерении Еврея. Но Исаак, которого мы видели довольно-робким в других случаях, теперь видел, что здесь ему нечего бояться. Не в общественных местах, не там, где собирались ему равные, он должен был опасаться обиды со стороны какого-нибудь корыстолюбивого и злонамеренного барона: в таких собраниях Жиды были под покровительством общого закона; а еслиб и этого было недостаточно, то всегда среди дворянства отъискивался какой-нибудь барон, который из собственных видов готов был оказать им покровительство. В настоящем случае, Исаак еще более имел самоуверенности, зная, что принц Иоанн в это самое время вел переговоры с йоркскими жидами о займе огромной суммы денег под залог некоторых драгоценностей и земель. Наш приятель принимал в этом деле весьма-значительное участие и очень-хорошо знал, что сильное желание принца привести это дело к концу теперь наверное доставит ему покровительство в трудном положении, в котором он находился.

Ободренный этими соображениями, Еврей продолжал продираться сквозь толпу и толкал Норманца-христианина, не обращая внимания на его происхождение, сан и религию. Жалобы старика возбудили, однакожь, негодование в окружающих. Один из них, высокий, плечистый йомен, в платье из зеленого линкольнского сукна, с дюжиною заткнутых за пояс стрел, с перевязью и серебряною пряжкою, и с луком в шесть футов длиною, проворно обернулся назад и с гневом, от которого загоревшее лицо его сделалось еще мрачнее, посоветовал Жиду вспомнить, что только богатство, нажитое им высасыванием крови из несчастных жертв, надуло его подобно пауку, который в углу своем не заметен, по может быть раздавлен тотчас, как выползет на свет. Этот намек, сказанный на языке англо-норманском твердым голосом раздраженного человека, заставил Жида отступить назад. Он, без-сомнения, совсем бы удалился от соседа столь опасного, если б в эту минуту внимание каждого не было привлечено внезапным появлением принца Иоанна, который въехал в арену в сопровождении многочисленной и блестящей свиты, состоявшей из лиц частию светских, частию духовных; одежда последних была столько же нарядна, лица столько же веселы, как и наружность и наряд их товарищей. Между посетителями находился приор из Жорво в самом щегольском убранстве, какое когда-либо видано было на духовной особе. Мех и золото щедро разсыпалось по его одежде; а носки его сапогов, перещеголяв нелепую моду того времени, загибались так высоко, что задевали не только за колени, но даже за пояс, и тем совершенно препятствовали приору ставить ногу в стремя. Это неудобство, однакожь, было ничтожно для щеголеватого аббата, который, может быть, радовался представившемуся случаю показать во всей полноте свое наездническое искусство пред таким множеством зрителей, особенно перед прекрасным полом; употребление же стремен предоставлял он наезднику более-трусливому. Остальная часть свиты Иоанновой состояла из любимых предводителей его наемных войск, нескольких хищных баронов, развратных придворных и многих рыцарей-храма и Иоанна-Иерусалимского.

Здесь можно заметить, что рыцари означенных двух орденов считались неприятелями короля Ричарда, потому-что приняли сторону Филиппа, короля Французского, во время бесконечных ссор, происходивших в Палестине между этим монархом и Львиным-Сердцем, королем Англии. Следствием этого несогласия было то, что неоднократные победы Ричарда остались безполезными, его романическое предприятие овладеть Иерусалимом не удалось, и плод всей приобретенной им славы ограничился только заключением ненадежного перемирия с султаном Саладином. В видах той же политики, с которою действовали их братия во святой Земле, тамплиеры и госпиталиты в Англии и Нормандии присоединились к партии принца Иоанна, и не имели причин желать ни возвращения Ричарда в Англию, ни восшествия на престол законного его наследника, Артёра. Совсем по другой причине принц Иоанн презирал и ненавидел немногия оставшияся в Англии саксонския фамилии: он не упускал ни одного случая к их унижению и нанесению им обиды, потому-что знал, какое они питают нерасположение к нему и его замыслам; чувство это разделяла с ними большая часть английских подданных, страшившихся еще большого ограничения своих прав и свободы от монарха с такими деспотическими наклонностями, как принц Иоанн.

Сопровождаемый этою щегольскою свитою, в блестящей одежде алого цвета, вышитой золотом, с соколом на руке, с головой покрытою богатой меховою шапочкой, украшенной рядами драгоценных каменьев, из-под которой низпадали на плечи длинные курчавые волосы, принц Иоанн на сером горячем коне галопировал по арене, во главе своей веселой свиты, громко смеясь разговаривал с приближенными и обозревал с смелостию венценосного критика красавиц, украшавших высокия галереи.

Даже те, которые в физиономии принца замечали только развратную наглость, соединенную с крайним высокомерием и совершенным равнодушием к страданию ближняго, не могли отказать его лицу в той красоте, которая принадлежит открытым физиономиям. Черты его, счастливо-образованные природою и подчиненные обыкновенным правилам вежливости, были совсем тем столько свободны и простодушны, что оне как-бы отказывались скрывать природные наклонности души его. Такое выражение часто принимается за мужественное чистосердечие, хотя, в-самом-деле, оно происходит от безпредельного равнодушия дерзкого человека, уверенного в знатности своего рода, в богатстве или другой какой-нибудь выгоде, совершенно несвязанной с личным его достоинством. Для тех, которые не вникают так глубоко, - а число подобных людей относилось как сто к одному, - великолепие rheno причинами для возбуждения при виде его оглушительных рукоплесканий.

Во время веселого поезда по арене, внимание принца Иоанна привлечено было еще-пепрскратившимся волнением, которое возбуждено было честолюбивым движением Исаака, усилившагося занять высшее место. Проницательный взор принца Иоанна тотчас узнал Жида, но еще с большим удовольствием был привлечен прекрасною дочерью Сиона, которая, устрашенная тревогою, крепко прижалась к руке престарелого отца своего.

В-самом-деле, Ревекка, даже в глазах столь взыскательного знатока, как Иоанн, могла быть сравнена с самыми гордыми красавицами Англии. Все части её тела были необыкновенно-пропорциональны и еще с большею прелестию обозначались особенным восточным нарядом, который носила она по обычаю женщин своего народа. Желтая шелковая чалма прекрасно гармонировала со смуглым лицом её. Огонь её глаз, гордое очертание бровей, прекрасный орлиный нос, зубы белые, как перлы, и роскошь черных кудрей, маленькими завитками низпадавших на прекрасную грудь, шею и на симмару, сделанную из богатейшого персидского шелка, вышитую по алому полю как-будто живыми цветами, - все это составляло такое соединение прелестей, что Ревекка нисколько не уступала прекраснейшим девицам се окружавшим. Правда, из числа золотых, унизанных жемчугом пряжек, застегивавших грудь Ревекки от шеи до пояса, три самые верхния были разстегнуты по причине жара, что еще более увеличивало красоту её; алмазное ожерелье и серьги чрезвычайно-высокой цены сделались от-того также более-заметными. Страусовое перо, прикрепленное к чалме пряжкою с брильянтами, было другим отличием прекрасной Еврейки, которую с завистию пересуживали гордые дамы, сидевшия вверху, но втайне завидовавшия её красоте и богатству.

-- Клянусь лысою головою Авраама! сказал принц Иоанн: - эта Жидовка наверное была образцом той совершенной красавицы, которой прелести довели до безумия самого мудрого из царей земных. Что скажешь на это, приор Эймер? Клянусь храмом этого мудрого царя, который не мог завоевать наш более-мудрый брат Ричард, это сущая невеста Песни Песней!

-- Роза шаройская и лилия долины! отвечал приор несколько-гнусливым голосом: - но, ваше высочество, не забудьте, что она все-таки Жидовка.

истертых платьев нет ни креста, чтоб отогнать от себя дьявола. Клянусь телом Св. Марка! мой князь заемных писем с прекрасною своею дочерью будет иметь место в галерее! Кто она, Исаак? Жена что ли, или дочь твоя, эта восточная гурия, которую ты держишь под-руку, как-будто ящик с своей казною?

-- Это дочь моя Ревекка, если угодно вашему высочеству, отвечал Авраам с низким поклоном, нисколько не смутившись от приветствия Иоаннова, в котором столько же было насмешки, сколько учтивости.

Кто сидит там вверху? продолжал он, устремив глаза в галерею. - А! саксонские грубианы, растянувшиеся во весь ленивый рост свой! Долой их! пусть потеснятся и дадут место моему царю ростовщиков и его прекрасной дочери. Я хочу научить болванов, чтоб они умели делиться высшими местами синагоги с теми, которым принадлежит синагога.

Занимавшие галерею, к которым были устремлены эти обидные и неучтивые речи, были: семейство Седрика-Саксонца и его друга и родственника Адельстана-Конингсборгского, того лица, которое, по происхождению своему от последних англосаксонских монархов, пользовалось глубочайшим уважением между Саксонцами Северной-Ангжи. Но с кровью этого древняго племени королей, в Адельстана перешли и многия из их слабостей. Он был приятен лицом, тучен и крепок телом, еще во цвете лет; но выражение лица его было безжизненно, глаза тусклы, лоб нахмурен, все движения недеятельны и ленивы, и характер так нерешителен, что название одного из его предков перешло и к нему: его почти всюду называли "Адельстаном-Мешкотным". Друзья его, - а число их так же, как у Седрика, горячо ему преданного, было немало, - утверждали, что этот мешкотный характер происходил не от недостатка храбрости, а единственно от недостатка решительности; другие утверждали, что его наследственный порок - пьянство - помрачил все его способности, и без того не слишком-быстрые, и что страдательная храбрость и слабое добродушие, еще остававшияся в нем, были только остатками его характера, который мог бы заслуживать похвалу, еслиб все сколько-нибудь ценные его свойства не уничтожились жизнию, совершенно-преданною чувственности.

К этому то лицу обращено было приказание принца дать место Исааку и Ревекке. Адельстан, совершенно потерявшийся от приказания, которое, по чувствам и правам того времени, было величайшею обидою, не желая повиноваться и не решившись еще, как ему противиться, противопоставил одну только воле Иоанна, и не делая никакого движения, открыл свои большие серые глаза и устремил их на принца с удивлением, имевшим в себе что-то очень-смешное. Но нетерпеливый Иоанн смотрел на это с другой стороны.

-- Саксонский свинопас или спит, или не понимает меня... Кольни его копьем, де-Браси, сказал он ехавшему за ним рыцарю, начальнику отряда вольных товарищей, или кондотьери, т. е. наемных воинов, непринадлежавишх ни к какой нации, но на-время пристававших ко всякому монарху, который платил им. Это произвело ропот даже между свитою принца Иоанна; но де-Браси, которого ремесло избавляло от всяких недоумений, протянул свое длинное копье чрез все пространство, отделявшее галерею от арены, и исполнил бы приказание принца прежде, чем Адельстан-Мешкотный собрался бы _Съ духом, чтоб посторониться от оружия, еслиб Седрик, столько же быстрый, сколько товарищ его был мешкотен, не обнажил с быстротою молнии короткого меча своего и одним ударом не отсек копейного острия. Принц вспыхнул от гнева. Он произнес одно из самых сильных ругательств, и готов уже был произнесть не менее сильную угрозу, как был отклонен от этого намерения отчасти своею свитою, которая, собравшись вокруг него, умоляла его успокоиться, отчасти же и общим восклицанием толпы, громко рукоплескавшей смелому поступку Седрика. Принц смотрел во все стороны с негодованием, как-будто-бы стараясь выбрать жертву менее-опасную, и встретил твердый взор того же самого йомена, которого мы уже заметили, и который продолжал рукоплескать, не смотря на грозный, обращенный на него взор принца, спросившого о причине таких восклицаний.

браво! когда вижу искусный удар или лихого стрелка, отвечал йомен.

-- В-самом-деле? сказал принц: - стало-быть, и ты всегда попадаешь в цель?

-- Надеюсь, что не дам промаха в надлежащую цель и в надлежащим разстоянии, отвечал стрелок.

однакожь, приказанием, данным военной страже, не упускать из виду хвастливого стрелка.

-- Клянусь св. Гризельдою, прибавил он: - мы испытаем искусство того, кто так охотно присоединяет голос свой к успеху других!

-- Я не боюсь испытаний, отвечал йомен с совершенным равнодушием.

-- Что касается до вас, саксонские болваны, продолжал взбешенный принц: - встаньте! Клянусь светом неба: Жид, как сказал я, будет сидеть между вами!

-- Ни под каким видом, ваше высочество! Нам, Евреям, неприлично сидеть с сильными земли, сказал Жид, которого честолюбие хотя и завело в ссору о месте с промотавшимся и обедневшим потомком Мондидье, однакожь отнюдь не понуждало вступить в распрю с богатыми Саксонцами.

После этого, Исаак начал взбираться по узким ступеням в галерею.

-- Посмотрю я, кто осмелится остановить его! сказал принц, устремив глаза на Седрика, которого положение показывало намерение сбросить Еврея вниз.

Развязку этой катастрофы предупредил шут Уамба, который, прыгнув между своим господином и Исааком, вскричал в ответ на слова принца: - А вот я осмелюсь! - и уставил в бороду Еврея щит из окорока, который вытащил из-под плаща, и который, без сомнения, был припасен им для удовлетворения аппетита в случае, еслиб турнир был очень-продолжителен. Видя мясо, проклятое для его племени, перед самым носом, и деревянный меч, которым вертел шут в то же время, Еврей отступил, оступился и покатился по ступенькам; это было прекрасною шуткою для зрителей, поднявших громкий хохот, к которому присоединился принц, забывший гнев свой, а за ним и вся свита.

-- Выдай мне награду, брат принц! сказал Уамба: - я победил своего врага в славном бою мечом и щитом, прибавил он, потрясая в одной руке окорок, а в другой деревянный меч.

-- Дурак по праву рождения, отвечал шут. - Я Уамба, сын Уитлссса, внук Уи

-- Очистите же место Жиду внизу впереди низшей галереи. Законы геральдики не позволяют сажать побежденных рядом с победителями, сказал принц Иоанн, который, может-быть, рад был, что нашел предлог отказаться от своего прежнего приказания.

-- Спасибо, приятель! закричал ему принц Иоанн: - ты разсмешил меня... Послушай, Исаак, дай-ка мне горсть бизанов.

Пока Жид, изумленный требованием, боясь отказать и не желая исполнить, шарил в меховом мешке, висевшем у него с боку на поясе, и, может-быть, намеревался сосчитать, сколько червонцев может поместиться в горсти, принц нагнулся с лошади и решил недоумение Исаака, сорвав мешок его с пояса, и швырнув пару золотых монет Уамбе, потом продолжал свой галоп вокруг поприща, - и все смеялись над Жидом, а принца осыпали такими рукоплесканиями, как-будто-бы он сделал честное и благородное дело.