Айвенго.
Глава XXII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвенго. Глава XXII (старая орфография)

ГЛАВА XXII.

Оставим саксонских танов, принимающихся снова за обед, когда неудовлетворенное любопытство напомнило им об аппетите, только в-половину-удовлетворенном, и заглянем в более-тяжкую тюрьму Исаака-Йоркского. Бедный Еврей тотчас же был брошен в одно из подземелий замка, которого сырой пол был гораздо-ниже поверхности земли и даже ниже самого рва, окружавшого укрепления. Единственный свет, проникавший туда, падал из одного или двух отверстий на такой высоте, куда только могла достать рука пленника. Эти отверстия в самый полдень пропускали мрачный и неверный свет, который сменялся совершенным мраком задолго до того, когда в остальной части замка начинало смеркаться. Цепи и скобы, бывшия уделом прежних пленников, бегства которых опасались, ржавые и праздные, висели еще по стенам; а в кольцах одной из этих цепей оставались еще две заплесневшия кости, принадлежавшия, вероятно, телу пленника, который не только погиб там, но даже истлел совершенно.

В одном углу этого страшного жилища, устроена была огромная печь, на вершине которой протянуты были поперег железные полосы, полусъеденные ржавчиною.

Внутренность подземелья могла поколебать сердце потверже исаакова, - а он, не смотря на то, был спокойнее под гнетом неминуемой опасности, чем при ожидании бедствий еще неверных и отдаленных. Охотники говорят, что заяц чувствует гораздо-более страха, когда его преследуют собаки, чем в то время, когда он бьется у них в лапах {Мы не можем отвечать за достоверность этого описания, потому-что заимствовали его из рукописи Уардора.}. Таким-образом, вероятно, что Еврей, привыкши к безпрерывной боязни во всех случаях своей жизни, приучил в некоторой степени ум свой к возможности претерпеть мучения всякого рода; и когда схватили его, он уже не чувствовал того изумления, которое составляет самый тяжелый период ужаса. Не в первый раз Исаак находился в таких затруднительных обстоятельствах. Опыт внушал ему надежду, что он может и теперь, как прежде, вырваться, подобно птице из рук ловца. Сверх-того, на его стороне была эта непоколебимая настойчивость его нации, эта твердая решимость, с которой Евреи часто умели покоряться величайшим бедствиям, властолюбию и насилию, но не удовлетворять требования своих утеснителей.

Решившись на страдательное сопротивление, Исаак подобрал под себя одежду, чтоб предохранить члены свои от сырого пола, и сел в углу подземелья; сложенные руки его, всклоченные волосы и борода, меховое платье и высокая шапка, - все это, освещенное струею неверного света, достойно было бы изучения Рембрандта, еслиб этот славный живописец жил в то время. Около трех часов, Еврей оставался в одинаком же положении; наконец раздались шаги по лестнице, опускавшейся в подземелье. Завизжали замки, заскрипели петли, и Реджинальд Фрон-де-Бёф вошел в тюрьму, сопровождаемый двумя Сарацинами, невольниками тамплиера.

Фрон-де-Бёф, высокий, сильно-сложенный мужчина, вся жизнь которого протекла на войне или в частных ссорах, который не пренебрегал никакими средствами к распространению своей Феодальной власти, имел черты лица, совершенно-сходные с характером, и вполне выражавшия его злобные, неистовые страсти. Рубцы, которыми изрыто было лицо его, возбудили бы на каждом другом лице симпатию и уважение к знакам храбрости, столь достойной почтения; но лицу Фрон-де-Бёфа они придавали какое-то зверство и увеличивала ужас, внушаемый его присутствием. Этот страшный барон был одет в кожаный камзол, плотно сжимавший стан его и приспособленный к вооружению, что видно было по пятнам, происшедшим от лат. Он не имел иного оружия, кроме кинжала, который прицеплен был за поясом как-бы для уравновешения связки ржавых ключей, висевших у него на правой стороне"

Черные невольники, сопровождавшие Фрон-де-Бёфа, одеты были, вместо своего великолепного платья, в куртки и шаровары из толстой холстины с рукавами, засученными до локтей, подобно мясникам, отправляющим на бойнях ремесло свое. У каждого в руках было по небольшой корзинке; вошедши в подземелье, они остановились у дверей, которые Фрон-де-Бёф тщательно осмотрел и запер двойным замком. Приняв такую предосторожность, он медленно приблизился к Еврею и устремил на него глаза, как-бы желая поразить его блеском их, подобно тем животным, которые, говорят, привлекают к себе добычу глазами. Казалось, свирепый и дикий взгляд Фрон-де-Бёфа произвел подобное действие над несчастным пленником.

Еврей сидел с полуоткрытым ртом, устремив взоры на свирепого барона с таким выражением ужаса, что стан его сжался и уменьшился в объеме под суровым, проницательным взглядом страшного барона. Несчастный Исаак не имел силы не только встать и поклониться тому, кто внушал ему столько ужаса, но не мог даже снять шапки или произнести слово моления: так сильно взволновала его уверенность в пытке и казни, висевших над его головою.

Напротив того, огромный рост Нормана расширился в объеме, подобно орлу, который воздымает перья свои, приготовляясь ринуться на беззащитную добычу. Он остановился на три шага от угла, в котором злополучный Еврей прижался к стене, чтоб занимать как-можно-менее места, и сделал знак одному из невольников приблизиться. Черный исполнитель его повелений приблизился и, вынув из корзины большие весы и разного рода гири, положил их у ног Фрон-де-Бёфа и удалился на почтительное разстояние к своему товарищу.

Движения этих людей отличались тишиной и торжественностью; казалось, души их были заняты предощущением ужаса и жестокости. Фрон-де-Бёф сам начал разговор, обращаясь с следующими словами к своему пленнику:

-- Проклятая собака проклятого племени! сказал он, пробуждая своим страшным, сильным голосом глухое эхо подземных сводов: - видишь ли ты эти весы?

Несчастный Еврей отвечал утвердительно.

-- На этих самых весах должен ты отвесить мне, продолжал непоколебимый барон: - тысячу фунтов серебра по настоящему весу и мере лондонского Тоуэра.

-- Святый Авраам! воскликнул Еврей, нашедший употребление голоса при виде неминуемой опасности: - слыхал ли кто о подобном требовании? Слыхал ли кто, хоть в повести менестреля, о такой сумме в тысячу фунтов серебра? Какой взор человеческий видел когда-нибудь такое огромное сокровище? Но в стенах Йорка, хоть перерой мой дом и домы всех моих единоплеменников, ты не найдешь и десятой доли страшной суммы серебра, о которой говоришь.

-- Я благоразумен, отвечал Фрон-де-Беф: - и если серебро так редко, то не откажусь от золота. Заменяя маркою золота каждые шесть фунтов серебра, ты избавишь негодное тело свое от такого наказания, какого ты и вообразить не в состоянии.

-- Стар ты, может-быть, продолжал рыцарь: - к стыду тех, которые допустили тебя поседеть в подлости и грабительстве. Слаб ты, и то может быть, потому-что у Жида нет ни руки, ни сердца; но ужь всем известно, что ты богат.

-- Клянусь вам, благородный рыцарь, сказал Еврей: - всем, во что я верую, и всем, во что мы оба веруем...

-- Не клянись ложно, прервал его Норман: - и упрямством не произноси своего приговора, покуда не увидишь и не разсмотришь судьбы, тебя ожидающей. Не думай, что я говорю с тобою только для возбуждения ужаса, что хочу воспользоваться подлою трусостью, которую ты получил в удел от своего племени. Клянусь тебе тем, во что ты не веруешь, Евангелием, которому учит наша церковь, и ключами, которые вручены ей, чтоб связывать и разрешать, что намерение мое твердо и неколебимо. Это подземелье устроено не для забав. Заключенные в десять-тысячь раз поблагороднее тебя умерли в этих стенах, и судьба их осталась неизвестною на веки! Но тебе готовится продолжительная и медленная смерть, пред которой их смерть была просто наслаждением.

Он снова подал знак невольникам приблизиться и сказал им что-то на собственном их языке, которому выучился в Палестине, где, может-быть, выучился и жестокости. Сарацины вынули из корзин своих несколько угольев, пару мехов и бутылку масла. Пока один высекал огонь, другой разложил уголья в широкую ржавую печь, о которой мы уже говорили, и раздувал меха до-тех-пор, пока не засветились все уголья красным пламенем.

-- Видишь ли, Исаак, сказал Фрон-де Бёф: ряд железных полос над этими раскаленными угольями? {См. Примечание к гл. XXII "Ряд железных полос" и пр.} на этом теплом ложе будешь лежать ты без платья, как на пуховой постели. Один из этих рабов будет раздувать под тобою огонь, а другой натирать маслом твои несчастные члены, для того, чтоб жаркое не подгорело. И так, выбирай между этою огненною постелью и платою тысячи фунтов серебра; потому-что, клянусь головою отца моего, тебе не из чего выбирать более!

-- Невозможно, воскликнул дрожащий Еврей: - невозможно, чтоб таково было ваше намерение! Милосердый Господь никогда не создавал сердца, способного к такой ужасной жестокости.

-- Не доверяй этой мысли, Исаак, сказал Фрон-де-Бёф: - она введет тебя в роковое заблуждение. Не-уже-ли ты думаешь, что я, видевший разграбленный город, в котором тысячи христиан, моих единоземцев, погибли от меча, воды и огня, оставлю свое намерение при воплях и криках одного ничтожного Жида?... Или ты думаешь, что эти черные рабы, которые не знают ни закона, ни отечества, ни совести, кроме воли своего господина, которые при малейшем знаке готовы употребить яд, кинжал и веревку, - думаешь ли ты, что они сжалятся над тобою, тогда-как они не поймут даже языка, на котором ты будешь произносить мольбы свои?... Будь умнее, старик! избавь себя от излишняго богатства; передай в руки христианина часть того, что ты приобрел лихоимством от его же собратий. Ловкость твоя найдет средства пополнить снова твой кошелек; но ни врачи, ни лекарства не исправят твоей обгорелой кожи, если мы растянем тебя на этих полосах. Уплати выкуп, говорю тебе, и радуйся, что такою ценою можешь избавиться из подземелья, о тайнах которого немногие могли рассказывать. Не стану более терять слов с тобою: выбирай между деньгами своими и своей кровию и плотию - и как ты выберешь, так и будет.

-- Да поможет мне Авраам, Иаков и все отцы моего народа, сказал Исаак: - я не могу выбирать, потому-что не имею средства удовлетворить вашему неслыханному требованию.

-- Схватите и разденьте его, рабы! сказал рыцарь: - и пусть отцы его племени помогут ему, если им угодно.

Невольники, повинуясь более взгляду и телодвижениям Фронде-Бёфа, чем словам его, выскочили вперед, схватили несчастного Исаака, подняли с земли и, поставив между собою, ожидали дальнейшого сигнала от жестокосердого барона. Трепещущий Еврей смотрел на их лица и на лицо Фрон-де-Бёфа в надежде открыть на них какой-нибудь знак пощады; по на лице барона видна была та же полу-свирепая, полу-насмешливая улыбка, которая была как-бы прелюдиею его жестокости; а дикие глаза Сарацинов, вращаясь под темными бровями, казались еще страшнее от белизны белков и выражали скорее тайное удовольствие от ожидания приближающейся сцены, чем отвращение от участия в ней. Еврей взглянул на раскаленную печь, на которую готовы были повергнуть его и не видал ни малейшей возможности избавиться от своих мучителей... решимость его поколебалась.

-- Я заплачу, сказал он: - тысячу фунтов серебра, то-есть, прибавил он после минутного молчания: - заплачу с помощию моих собратий; потому-что я должен, как нищии, стоять у дверей синагоги прежде, чем соберу такую неслыханную сумму... Когда и где нужно внести ее?

-- Здесь, отвечал Фрон-де-Бёф: - здесь должно внести ее, взвесить ее... взвеепть и сосчитать в этом же самом подземелье... Не-уже-ли ты думаешь, что я отпущу тебя, прежде чем получу весь твой выкуп?

-- А какое же получу я обезпечение, что буду свободен, спросил Еврей: - если заплачу выкуп?

-- Слово благородного Нормана, подлый ростовщик! отвечал Фрон-де-Бёф: - честь норманского барона чище золота и серебра всего твоего племена.

-- Простите меня, благородный лорд! сказал Исаак с робостию: - но почему же должен я вполне верить слову человека, который мне ни в чем не верит?

-- Потому-что тебе нечем пособить, Жид! сказал рыцарь строго. - Еслиб ты был теперь в кладовой своей в Йорке, и еслиб я просил тебя о ссуде меня своими шикелями, тогда тебе бы предоставлено было назначить срок платежа и обезпечение. Здесь моя кладовая. Здесь я имею преимущество над тобою и не хочу даже повторять еще раз условий, под которыми возвращу тебе свободу.

Еврей глубоко вздохнул.

остановились помочь мне, часть моего несчастия упала на них; сверх-того, они могут некоторым-образом пособить мне при выкупе.

-- Если ты разумеешь тех саксонских свинопасов., сказал Фрон-де-Бёф: - их выкуп будет зависеть от иных условий, чем твой. Советую тебе, Жид, думать о своих только делах и не мешаться в чужия.

-- Итак, сказал Исаак: - вы возвратите только свободу мне и моему раненному другу?

-- Два раза что ли повторять мне, сын Израиля, чтоб ты занимался собственными делами и оставил в покое других? Ты избрал свою участь, и тебе остается только заплатить выкуп в самое непродолжительное время.

-- Ну, так выслушай меня: для безопасности того самого богатства, которое ты желаешь приобрести на-счет своей... Здесь Еврей остановился, попуганный яростию дикого Нормана. Но Фрон-де-Бёф только усмехнулся и окончил начатое Жидом:

-- Насчет моей совести, хотел ты сказать, Исаак? Говори смело... я сказать тебе, что я благоразумен. Я могу слышать упреки проигравшагося, даже если он и Жид. Ты не был так терпелив, Исаак, когда судился против Иакова Фитцдоттереля за то, что гот назвал тебя ростовщиком, кровопийцею, когда твои неумеренные проценты пожрали его отцовское наследие!

-- Клянусь Талмудом, благородный рыцарь, вы ошибаетесь! Фитцдоттерель грозил мне кинжалом в моем собственном доме за то, что я требовал собственных своих денег. Срок платежа назначен был о Пасхе.

-- Мне дела нет до его срока; я хочу знать свой собственный? Когда получу я шикели, Исаак?

-- Пошлите дочь мою Ревекку в Йорк, отвечал Исаак: - под вашею стражею, благородный рыцарь, - и так скоро, как человек и лошадь могут возвратиться, сокровище... здесь он глубоко вздохнул, но прибавил после минутного молчания: - сокровище будет отсчитано в этом подземелье.

-- Дочь твою! сказал Фрон-де-Бёф с видом удивления. - Клянусь небесами, Исаак, я желал бы знать это прежде. Я думал, что эта чернобровая девушка твоя наложница и отдал ее в услужение сэру Бриану де-Буа-Гильберу, по примеру патриархов и героев древности, которые в этом случае подают спасительный пример...

Крик, испущенный Исааком при этом холодном рассказе, потряс самые своды и оглушил двух Сарацинов столь-сильно, что они выпустили его из рук. Он воспользовался свободою, бросился на землю и обнял колени Фронде-Бёфа.

дочь мою, отпусти ее безопасно и честно! Если тебя родила женщина, пощади честь безпомощной девушки... она живой образ моей покойной Рахили, последний из шести залогов любви её... Не-уже-ли вы лишите безутешного вдовца его единственной радости? Не-уже-ли вы хотите довести отца до того, чтоб он желал видеть единственное свое дитя возле её покойной матери, в могиле отцов наших?

-- Я желал бы, сказал Норман: - знать это прежде. Я думал, что племя ваше не любит ничего, кроме своих мешков с деньгами.

-- Не думайте так об нас, хоть мы и Евреи! сказал Исаак, с жаром хватаясь за этот проблеск сострадания: - лисица, преследуемая собаками, и дикая кошка любят своих детенышей... презренное и гонимое племя Авраама любит детей своих.

-- Быть так! сказал Фрон-де-Бёф: - буду верить этому вперед, Исаак, собственно для тебя: - но теперь это нам не поможет; я не могу изменить ни того, что случилось, ни того, что случится: я дал слово своему товарищу по оружию и не переменю его ни для десятка Жидов и Жидовок. Впрочем, почему ты думаешь, что девушке дурно будет в плену у Буа-Гильбера?

-- Будет дурно, непременно будет! воскликнул Еврей, ломая руки от страдания: - когда тамплиеры щадила жизнь мужчины или честь женщины?

или горе твоей жидовской глотке!

-- Разбойник, убийца! воскликнул Еврей, возвращая обиды своему утеснителю с яростию, которую не мог долее обуздывать: - я не заплачу тебе ничего, ни одного серебряного пенни не заплачу, покуда ты не отдашь мне дочери невредимой и честной.

-- В уме ли ты, Израильтянин? сказал злобно барон: - разве кровь и плоть твоя одарены талисманом против раскаленного железа и кипящого масла?

-- Нужды нет! сказал Еврей, которого довела до отчаяния родительская любовь: - исполняй свое злодейство. Дочь моя - плоть и кровь моя; она для меня в тысячу раз дороже этих членов, которым ты угрожаешь. Не получишь ты от меня серебра, или если получишь, то разве только растопленное, чтоб залить твое алчное горло.... Нет, ни одного пенни не дам тебе, Назарянин, еслиб даже тем мог спасти тебя от вечного проклятия, которое заслужил ты всею своею жизнию! Возьми жизнь мою, если хочешь, и посмотри, как Еврей посреди страданий посмеется над христианином.

-- Посмотрим, сказал Фрон-де-Бёф: - потому-что, клянусь святым крестом, ужасом для твоего проклятого племени, ты почувствуешь острие огня и стали! Схватите его, рабы, и растяните на перекладинах!

громкие голоса, призывавшие сэра Реджинальда Фрон-де-Бёфа. Не желая, чтоб кто-либо увидел его адское занятие, дикий барон дал знак рабам, чтоб они надели на Исаака одежду его, и оставил подземелье вместе с спутниками, предоставляя Еврею полную свободу благодарить Бога за избавление, или стенать о неволе дочери и о грозившей ей участи, смотря по внушению его личных или отеческих чувствований.

"Ряд железных полос над этими раскаленными угольями".

Эта страшная пытка напомнит читателю пытку, совершенную Испанцами над Гуатимоцином для того, чтоб исторгнуть у него тайну скрытых сокровищ. Подобное же тому зверство находим и в нашей истории, в летописях королевы Марии. Каждый читатель вспомнит, что после падения католической церкви, и по учреждении пресвитерианского духовного управления, звание и особенно владения епископов, аббатов, приоров и т. д. отняты были у духовенства и переданы светском лицам, так-сказать владельцам церковных доходов, или, как называют их шотландские легисты, - титулерам

Эти светские люди, уполномоченные для сбора церковных доходов, нередко принадлежали, по своему сану или рождению, к высшему классу общества, подобно лорду Джемсу Стюарту, приору сент-андрюсскому, который без зазрения совести пользовался доходами церкви. Но если эти владельцы были люди низшого класса, получившие место чрез покровительство какого-нибудь могущественного лица, то всем было известно, что новый аббат сбережет своему патрону львиную долю из доходов. Отсюда произошли епископы, очень-остроумно названные тульченами {Tulchan - телячья кожа, набитая шерстью; ее ставят перед коровою, у которой умер теленок, - чтоб она не потеряла молока. Понятно какое сходство существовало между тульченом и епископом, назначенным для того только, чтоб он передавал доходы с бенефиций своему высокому покровителю.}, нечто в роде воображаемого прелата, настоящия куклы, которые ссужали только имя свое сильному покровителю, предававшему на грабеж бенефицию.

самим-себе, отказывались, однакожь, подчиниться угнетениям соседняго феодального тирана.

Баннатин, секретарь Джона Нокса, рассказывает изумительный прицел тираннии, употребленный графом Кассилисом, в Эйршире, пользовавшимся такою обширною властию, что его обыкновенно называли королем Каррико. Представляем здесь рассказ Баннатина. заимствованный из его дневника, предваряя, однакожь. что составитель дневника разделяет мнения своего повелителя как относительно графа Кассилиса, противника королевской партии, так и в-отношении к ненавидимому им обычаю давать церковные доходы титулерам, вместо того, чтоб сберегать их на благочестивые дела, как-то: содержание духовенства, содержание школ и пособие бедным. По этой причине, в рассказе его, к справедливому чувству ужаса, внушаемому тираном, прибегающим к пытке, - примешивается какая-то тень насмешки, обращенной на жертву, - как-будто-бы человек, игравший двусмысленную роль аббата-по-имени (титулера), не совсем не заслуживал, чтоб с ним так поступали. Разсказ его называется так:

Тиранство графа Кассилиса над живым человеком.

"Мастер Оллен Стюарт, друг капитана Джемса Стюарта кардонелльского, посредством распутных придворных королевы получил Аббатство Кроссрагуэльское. Реченный граф, считая себя королем, в этой области, желал иметь и это поместье в свою пользу, как и многия другия, и ненасытное корыстолюбие его заставило его прибегнуть к хитрости. Означенный Олден вместе с лердом Бергэни (он же и Кеннеди) был приглашен графом и друзьями его на пиршество. Простота неосторожного была наказана; он провел в Мэйболе несколько дней с Томасом Кеннеди, дядею графа; после чего реченный мастер Олден отправился с небольшою стражею осмотреть владения Кроссрагуэля (его аббатство), о чем услыша граф решился привести в исполнение давно-замышленное им тиранство. Как король этой страны, он велел схватить Олдена и посадить в замок Денор, где с ним обращались вежливо (если только пленник может быть когда-нибудь доволен обращением); но по прошествии нескольких дней, когда граф увидел, что не может добыть себе лена Кроссрагуэля, то решился испытать угощение, посредством которого он мог бы приобрести то, что так долго не мог получить обедами и ужинами. В-следствие сего, мастера Олдена отвели в отдаленную комнату, куда прибыли сам граф, его благочестивый брат и нужное число служителей. В комнате была большая железная печь с разведенным огнем, но не видно было никаких других приготовлений. Граф начал так". "Милорд аббат, угодно ли вам признаться здесь, что вы находитесь у меня по доброй воле и не вверитесь никому другому?" На что аббат отвечал: - Угодно ли вам, милорд, чтоб я в ваше удовольствие произнес такую явную ложь? Истина та, милорд, что я здесь против воли и не нахожу никакого удовольствия в вашем обществе. - "Не смотря на то, вы останетесь со мною", сказал граф. - Здесь я не могу противиться вашей воле, отвечал аббат. "И так вы должны повиноваться мне", сказал граф, и с тем вместе ему подали несколько бумаг для подписания, между которыми находилась передача доходов на пять лет и на девятнадцать лет и граммата на владения леном Кроссрагуэля со всеми принадлежностями, которых бы достаточно было, чтоб посадить графа в ад. Потому-что, если прелюбодеяние, святотатство, угнетение, варварская тиранния и т. п. заслуживают ада, великий король Каррика не избежит огня вечного, как не избежал огня временного неосторожный аббат, что мы увидим далее.

"Когда граф заметил его сопротивление и невозможность достигнуть цели своей кроткими мерами, то он приказал своему повару готовить пиршество: прежде всего содрали с овцы шкуру, т. е. схватили аббата и раздели его до-нага, потом привязали его к печи, руками в одну сторону, ногами в другую; потом начали пригребать огонь то к ногам его, то к плечам и рукам; а чтобы жаркое не подгорело, они не щадили масла (поливали его, как поливают повара жаркое). Господи! и ты попустил такое тиранство! Я чтоб не слышны были вопли несчастного, они заткнули ему рот. Должно думать, что тут были участники в убийстве короля (Дарнлея). Такими муками терзали они бедняка, что он несколько раз просил их, чтоб они, ради Бога, скорее его умертвили. Знаменитый король каррикский и повар его, заметя, что жаркое довольно зарумянилось, поднесли его ближе к огню, и граф начал сам читать молитвы: "Benedicite, Jesus, Maria! ты самый упрямый человек, какого мне когда-либо случалось видеть; если б я знал это прежде, то за тысячу крон не обошелся бы так с тобою; ни с кем я не поступал так до-сих-пор". И не смотря на то, он повторил через два дня опять то же и не переставал до-тех-пор, пока аббат не подписал всех бумаг своею полуобгоревшею рукою. Граф, считая себя в безопасности до тех только пор, пока полуизжаренный аббат находится в его власти, и вместе с тем стыдясь смотреть на него, по причине своего жестокого с ним поступка, оставил Денор в руках нескольких служителей, приказав им стеречь бедного пленника-аббата. Лерд бэргэнский, от которого вышесказанный аббат принужден был отречься, услышав не о мучениях, а только о плене человека, обратился к двору и добился грамматы, повелевавшей освободить пленника, сообразно с справедливостью. Это повеление не было исполнено, и означенный граф, за такое непослушание, объявлен был мятежником.

"Однакожь, не было никакой надежды ни для угнетенного - освободиться от угнетения, ни для того, кто принес граммату, добиться какого-нибудь удовлетворения, ибо в это время Бог и законная власть были неуважаемы в Шотландии, и все ожидали, что скоро опять появится жестокий убийца мужа королевы с своими сообщниками; вышеозначенный граф был в числе тех вельмож, которых считали его соумышленниками, и однакожь он не один раз торжественно присягал королю и его регенту".

укрепленного замка Денора, построенного на скале, нависшей над Ирландским-Каналом, где развалины его видны и поныне. Он уверяет, что там от него потребовали письменной отдачи в наем церквей и пресвитерств, принадлежащих кроссрагуэльской церкви; но он решительно отказался от этого, как от безразсудного требования, тем более, что он уже передал эти права Джону Стюарту Кардонельскому, по милости которого и наречен коммендатором. Затем в жалобе говорится, что после многих угроз, с него сняли платье, связали его, подвергли члены его действию огня (как выше описано) и мучили до-тех-пор, пока, приневоленный ужасною болью, он не подписал хартий на поземельную подать и бумаг, которые были ему представлены и которых содержание вовсе было ему неизвестно. По прошествии нескольких дней, снова принуждаемый утвердить эти акты перед нотариусом и свидетелями и отказываясь сделать это, он снова подвергнут был той же пытке; мучение его было так сильно, что он вскричал: "несчастный! лучше бы вонзил ты мне нож в грудь, или взорвал меня на воздух с бочкою пороха, чем мучить меня так безчеловечно". Граф приказал одному из предстоявших, Александру Ричарду, заткнуть страдальцу рот салфеткою, что и было мигом исполнено. - Жалоба оканчивается объявлением, что граф, в силу актов, полученных таким насильственным образом, взял в свое владение все места и бенефиции кроссрагуэльския и пользовался ими три года.

Решение регента и его совета представляет доказательство совершенного нарушения правосудия в эти бедственные времена, даже в таких случаях, когда угнетение было наиболее вопиющим. Совет отказался входить в распрю с обыкновенною расправою графства, которое было совершенно во власти сказанного графа Кассилиса, и постановил только, что графу будет запрещено притеснять несчастного коммендатора, и что он представит в обезпечение две тысячи шотландских фунтов. В том же акте, и под страхом того же наказания, предписывалось жить в мире с знаменитым Джорджем Бочененом, который получал пансион с аббатства.

Тот же составитель дневника следующим образом описывает последствия этой меры:

"Лерд бэргэнский, видя, что обыкновенная расправа не может помочь угнетенному, обратился к средству скорейшему и, при помощи своих служителей, овладел наконец депорскою обителью, в которой заперт был аббат. Известие об этом распространилось от Каррика до Галлоуэя; войска и домашняя прислуга собрались наскоро, и чрез несколько дней Денор снова был осажден. Граф Кассилис действовал живее прочих; в ярости он клялся не уступать до-тех-пор, пока не зажжет самой верхней башни, и хвастался тем, что умертвит всех своих врагов, запертых в крепости.

"Его увещевали быть умереннее и не отваживаться на столь опасное предприятие. Но все увещания были безполезны до-тех-пор, пока свист самострела не зачернил плеча его и не утишил его бешенства. Лерд бэргэнский еще прежде достал от правительства грамматы, повелевавшия каждому верноподданному его королевского величества оказывать ему помощь против этого жестокого тирана и клятвопреступного изменника, графа Кассилиса. Объявив эти грамматы и присоединив к ним свои письма, он скоро получил помощь от Кайля Конейнгема и других своих приятелей, что и заставило шайку Каррика удалиться; тогда они приблизились и соединились с теми, которые были в крепости, освободили вышереченного мастера Олдена и перенесли его в Эйр, где публично, перед крестом, на площади означенного города, объявил он о жестоком с ним обращении, о казни, превосходящей казнь королевскую, исключая того только, что он избег смерти; рассказал все, что он сделал, находясь в такой крайности, и особенно объявил о подписании им трех бумаг, именно: об отдаче в наем на пять лет, об отдаче в наем на десять лет, и хартии о поземельной подати. Таким-образом, крепость Денор осталась и остается до-сих-пор, т. е. по 7-е февраля 1571 года, в руках лерда бэргэнского и людей его. Таким-образом, граф не собрал плодов своей ужасной жестокости и будет наказываем за нее вечно, если не принесет чистосердечного покаяния. Подобное зверство дало всем повод ненавидеть развращенное дворянство, тщательно наблюдать за его поступками и делать их известными всему свету, так, чтоб сами дворяне устыдились собственной своей низости, и чтоб другие ужасались, ненавидели или бегали всех этих тиранов, которые недостойны общества людского, но должны быть немедленно отправлены в сообщество к дьяволу и с ним гореть вечно за неуважение их к Богу и за жестокость с творением Божиим. да будет же граф Кассилис и братья его первым примером для других. Amen, Amen!" (Banatyne's Journal).

Кассилис, но действовали по правилам другой политики и были так сильны, что внушали некоторый страх своим родственникам, как видно из приведенного нами обстоятельства и многих ему подобных.

Совершенное окончание дела не известно; но как дом Кассилисов до-сих-пор владеет большею частью ленов и имении, принадлежащих Кроссрагуэльскому-Аббатству, то вероятно когти короля Каррика были так сильны в эти времена безпорядка, что могли удержать добычу, которую схватили таким безчеловечным образом. Прибавлю также, что у меня есть несколько бумаг, доказывающих, что пограничные офицеры, или стражи графства, пытали своих пленников, привязывая их к железным полосам над печами, и вымучивали таким образом у них признания.