Айвенго.
Глава XXIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвенго. Глава XXIII (старая орфография)

ГЛАВА XXIII.

Комната, назначенная лэди Роуэне, обнаруживала притязания на убранство и великолепие, и помещение её там можно было почесть особенным знаком уважения, которого не оказывали другим пленникам. Но жена Фрон-де-Бёфа, для которой была убрана эта комната, давно уже умерла; разрушение и пренебрежение видны были на немногих остававшихся орнаментах. Во многих местах обои висели по стенам, в других полиняли от солнечных лучей или развалились от времени. Впрочем, не смотря на плохое свое состояние, комната эта сочтена была из всех комнат замка самою приличною для успокоения саксонской наследницы; здесь она оставлена была на произвол своих мечтаний, пока актёры этой постыдной драмы устроивали различные роли, принятые ими на себя. Распределение ролей было решено в совете Фрон-де-Бёфа, де-Браси и тамплиера. После долгого и жаркого спора, в котором каждый настаивал на получение особенной части в смелом подвиге, они, наконец, решила участь своих несчастных пленников.

Было около полудня, когда де-Браси, для которого предпринята была вся экспедиция, явился, чтоб привести в исполнение намерения свои насчет руки и владений лэди Роуэны.

Не весь промежуток времени проведен был в совещаниях между сообщниками, потому-что де-Браси нашел время украсить свою особу всеми мелочами тогдашняго щегольства. Он сбросил зеленый кафтан и маску; длинные, густые волосы его, заплетенные в множество косичек, падали на богатый плащ, подбитый мехом; борода его была тщательно выбрита, камзол доходил до половины ноги и поддерживался поясом, вышитым золотом, к которому прицеплен был тяжелый меч. Мы упоминали уже о безразсудной моде на башмаки, господствовавшей в это время, но носки Морица де-Браси нелепостью своею превосходили самую отчаянную моду и загибались вверх подобно бараньим рогам. Таков был костюм современных ему щеголей. В настоящих обстоятельствах, де-Браси возвышался красивым станом и смелою походкою воина, соединявшого в себе вежливость придворного с откровенностью солдата.

Он поклонился лэди Роуэне, сняв свою бархатную шапку, украшенную золотым изображением св. Михаила, поражающого князя тьмы. Вместе с тем, он пригласил ее садиться; но так-как она не исполняла его приглашения, то рыцарь подал ей правую руку, чтоб проводить ее к седалищу. Роуэна знаком отклоняла эту вежливость и сказала: - Если я нахожусь перед моим тюремщиком, сэр рыцарь, - обстоятельства не позволяют мне думать иначе, - то пленнице приличнее стоять, пока она не узнает своей участи.

-- Увы, прекрасная Роуэна, отвечал де-Браси: - перед вами не тюремщик ваш, а пленник; от ваших прекрасных очей ожидает де-Браси решения участи, которого вы напрасно! ожидаете от него.

-- Я не знаю вас, сэр, сказала лэди, подняв голову со всею гордостью оскорбленного звания и красоты: - я не знаю вас... и дерзкая фамильярность, с которою вы отпоепте ко мне болтовню трубадура, нисколько не оправдывает насилий разбойника.

-- Тебя одну, красавица, отвечал де-Браси прежним тоном: - твои прелести должно обвинять, что я преступил пределы почтения к той. которую избрал владычицею моего сердца и звездою очей моих.

-- Повторяю вам, сэр рыцарь, я не знаю вас, и ни один человек, носящий цепь и шпоры, не смеет входить таким-образом к беззащитной женщине.

-- Я неизвестен вам? это истинно мое несчастие; но позвольте надеяться, что имя де-Браси не всегда умалчивалось, когда менестрели или герольды прославляли подвиги рыцарства, как на турнирах, так и на полях битвы.

-- Пусть же герольды и менестрели воспевают хвалы вам, сэр рыцарь! Их устам это гораздо-приличнее, чем вашим собственным; скажите мне только, который из илх сохранит в песнях или в росписи турниров знаменитую победу этой ночи, одержанную над стариком, которого провожало несколько робких служителей, и доставившую вам в добычу несчастную девушку, насильно-перевезенную в замок разбойника?

-- Вы несправедливы, лэди Роуэна, сказал рыцарь, кусая губы от замешательства и говоря тоном более ему сродным, чем приторная любезность, с которою он выражался сначала: - так-как сами вы чужды страсти, то не хотите извинить безумие другого, хотя безумие это внушено вашею же красотою.

местами, каких у каждого дрянного трубадура есть целый запас, которого не переслушаешь до Рождества.

-- Гордая женщинаи сказал де-Браси, взбешенный тем, что его любезности заслужили только одно презрение: - гордая женщина, ты видишь во мне человека, который горд не меньше тебя. Знайте же, что я изъявил притязания свои на вашу руку сообразно с вашим характером; но я вижу, что вас покорить лучше копьем и луком, чем изящными выражениями и вежливыми словами.

-- Вежливость языка, сказала Роуэна: - когда она прикрывает низость поступка, похожа на рыцарский пояс, опоясывающий простолюдина. Не удивляюсь, что такое притворство надоело вам - для вашей чести приличнее было бы сохранить одежду и наречие разбойника, чем прикрывать разбойничьи поступки маскою вежливости и рыцарского обхождения.

-- Совет ваш превосходен, лэди Роуэна, и смелым языком, более-приличным смелому делу, я скажу тебе, что ты не выйдешь из этого замка никогда, или выйдешь из него женою Морица де-Браси. Я не привык отказываться от своих намерении; сверх-того, норманскому барону не нужно излишней осторожности в обращении с саксонскою девицею, которой он делает честь предложением руки своей. Ты горда, Роуэна, и тем достойнее быть моею женою. Какими иными средствами можешь достигнуть ты высоких почестей и отличного места, если откажешься от союза со мною? Каким-образом вырвешься ты иначе из душных сараев, где Саксонцы живут вместе с свиньями, составляющими все их богатство, и займешь почетное место, следующее тебе посреди всего, что в Англии отличается красотою и облечено властию?

-- Сэр рыцарь! сарай, который вы столько презираете, был моею кровлею с младенчества, и поверьте, когда я оставлю его - если это случится когда-нибудь, то оставлю только для того, кто не научился презирать ни жилища, ни обычаев, в которых я воспитана.

-- Угадываю мысль вашу, лэди Роуэна, хотя вы и думаете, что она мне непонятна. Но не мечтайте, чтоб Ричард-Львиное-Сердце когда-нибудь возвратил себе престол, и еще менее, чтоб Уильфрид Айвенго, его любимец, привел вас к подножию трона его, как свою невесту. Другой обожатель, трогая эту струну, был бы вне себя от ревности; но моя твердая решимость не изменится от такой детской и безнадежной страсти. Знайте же, что соперник этот в моей власти, и что от меня зависит сохранить тайну его пребывания в замке Фрон-де-Бёфа, ревность которого ему несравненно-опаснее моей.

-- Уильфрид здесь? сказала Роуэна с презрением: - это так же верно, как и то, что Фрон-де-Бёф его соперник.

Де-Браси пристально посмотрел на нее.

-- Не-уже-ли ты в-самом-деле не знала этого? сказал он. - Ты не знала, что Уильфрид Айвенго путешествовал в носилках Жида... весьма-приличное общество для крестоносца, которого храбрая рука ратовала за святой гроб! - И он презрительно засмеялся.

-- Если он действительно здесь, сказала Роуэна, стараясь казаться равнодушною, и не смотря на то, не в состоянии была не трепетать о судьбе Уильфрида: - каким-образом может он быть соперником Фрон-де-Бёфа? и чего бояться ему, кроме краткого плена и благоразумного выкупа, согласно с обычаями рыцарства?

-- Роуэна! сказал де-Браси: - не-уже-ли ты разделяешь общее заблуждение своего пола, который воображает, что нет иного соперничества, кроме того, которое относится к женской красоте? Не-уже-ли ты не знаешь, что существует ревность честолюбия и богатства, как и ревность любви, и что хозяин наш, Фрон-де-Бёф, столкнет с дороги своей того, кто будет ему преградою к обладанию богатым поместьем Айвенго, и столкнет так поспешно, горячо и безотчетно, как еслиб ему оказала предпочтение какая-нибудь голубоглазая девица? Но улыбнись мне, прекрасная - и раненному рыцарю нечего будет страшиться Фрон-де-Бёфа; иначе ты можешь заранее оплакать его, потому-что рука Фрон-де-Бёфа никогда не знала пощады.

-- Спасите его, ради Бога спасите! воскликнула Роуэна, твердость которой уступила боязни об участи возлюбленного.

-- Я могу... я хочу... это мое намерение, - отвечал де Браси. - Если Роуэна согласится быть невестою де-Браси, кто осмелится сделать какое-нибудь насилие родственнику её, сыну её воспитателя, товарищу её юности? Но только твоя любовь может купить ему это покровительство. Я не такой романический безумец, чтоб способствовал счастию того, кто составляет решительное препятствие моим желаниям, или отклонил от него бедствие. Употреби свое влияние надо мною - и он спасен; откажись от этого - Уильфрид умрет, и ты сама не получишь свободы.

-- В словах твоих, в их холодной грубости, сказала Роуэна: - есть что-то такое, что решительно противоречив ужасам, о которых говоришь ты. Или намерение твое не так зло, или власть твоя не так велика.

-- Не льсти себя подобною надеждою, или время покажет, что ты обманываешься. Любовник твой лежит раненный в этом замке - твой предпочтенный любовник! Он составляет преграду между Фрон-де-Бёфом и тем, что Фрон-де-Бёф любит более всякой красоты, более всякого честолюбия. Кто помешает острию кинжала или удару дротика наложить на эту преграду вечное безмолвие? А если Фрон-де-Бёф и устрашится такого открытого убийства, то стоит только велеть врачу подать ядовитое лекарство, стоит велеть служителю или сиделке, которые ходят за ним, вытащить из-под головы его подушку, и Уильфрид, в настоящем своем положении, отправится без пролития крови. Седрик также.

-- И Седрик также, прервала Роуэна, повторяя последния слова: - мой благородный, мой великодушный воспитатель? Я заслужила свое бедствие, потому-что, занявшись судьбою сына, забыло о его собственной участи.

-- Участь Седрика зависит также от твоего решения, сказал Де-Браси, - и я предоставляю тебе подумать об этом.

До-сих-пор Роуэна выдерживала с непоколебимым мужеством роль свою в этой тягостной сцене, и выдерживала потому только, что не воображала себе опасности важной и неминуемой. Характер её от природы был таков, какой физиономисты приписывают вообще блондинкам, - нежный, кроткий, боязливый; но он изменился и укрепился обстоятельствами её воспитания. Привыкши видеть, что все, не исключая и самого Седрика (довольно-самовластного со всеми его окружающими), покорялись её желаниям, она приобрела то мужество и самоуверенность, которые происходят от обычного и постоянного уважения приближенных. Она с трудом могла вообразить возможность противоречия своей воле, не только совершенное к себе пренебрежение.

Не смотря на то, гордость её и привычка властвовать была поддельны и заглушали её природный характер; но оне исчезли, когда пред ней открылась опасность, грозившая ей-самой, её возлюбленному и воспитателю; и когда она увидела, что воля её, малейшее движение которой требовало внимания и повиновения, столкнулась с человеком твердым, пламенным и решительным, который имел над нею преимущество и желал им воспользоваться, - она лишилась сил.

создание в подобном состоянии и не принять в нем участия, - и Де-Браси не остался без движения, хотя был скорее приведен в замешательство, чем тронут. И в-самом-деле, он так-далеко зашел, что не мог уже отступить, и в настоящем своем положении Роуэна не могла подействовать на него ни убеждениями, ни угрозами. Он ходил взад-и-вперед по комнате, то напрасно уговаривая испуганную девушку успокоиться, то не зная сам, что начать.

-- Если, думал он: - я тронусь слезами и горестью этой безутешной девицы, я не приобрету ничего, кроме потери прекрасных надежд, для которых подвергался такой опасности, и насмешек принца Иоанна и его веселых собеседников? Кътому же, чувствую, что я неспособен к роли, которую взял на себя. Я не могу видеть такое прекрасное лицо, когда оно искажено страхом, ни таких глаз, когда они наполнены слезами. Я желал бы, чтоб она сохранила свою первоначальную гордость, или чтоб я обладал порядочною частью жестокосердия Фрон-де-Бёфа!

были звуками рога, раздавшимися глухо в отдалении, и в то же время потревожившими прочих обитателей замка в исполнении их различных планов честолюбия и сладострастия. Может-быть, Де-Браси менее всех пожалел об этой тревоге, потому-что совещание его с лэди Роуэною достигло той точки, на которой равно трудно было и остановиться и продолжать путь.

Здесь мы считаем за нужное представить доказательства повернее приключений пустой сказки в том, что печальная картина тогдашних обычаев верно изображена нами пред глазами читателя. Тяжело думать, что эти мощные бароны, которые отстояли свободу английского народа от несправедливых притязании короны, сами были такие ужасные утеснители, способные к насилию, противному не только законам Англии, но и законам природы и человечества. Увы! нам стоит только привести одно из многочисленных мест летописи трудолюбивого Генриха (который почерпнул сведения свои у современных историков), чтоб доказать, что никакое смелое воображение не может достигнуть мрачной действительности того времени.

Сделанное автором "Саксонской Хроники" описание жестокостей, произведенных в царствование короля Стефана великими баронами и лордами замков, которые все были Норманны, представляет убедительное доказательство всего, к чему способны были они, когда что-нибудь пробуждало их страсти. Они тяжко угнетали бедный народ построением замков; а когда замки были построены, они наполняли их злыми людьми, или точнее, злыми духами, которые хватали мужчин и женщин, если подозревали, что у них есть деньги, бросали их в тюрьму и подвергали истязаниям более-жестоким, чем истязания мучеников. Иных они душили в грязи, других вешали за ноги, за голову, за пальцы и разводили под ними огонь. Одним они сжимали головы узловатыми веревками, пока не выдавливали мозга, а других бросали в подземелья, наполненные змеями и жабами... Слишком-жестоко было бы осудить читателя на дальнейшее чтение этого описания {История Генриха, издание 1805 г. Часть VII, стр. 346.}.

дочь, супруга и мать государей, принуждена была, во время краткого пребывания своего в Англии, принять покрывало монахини, как единственное средство избежать распутных преследований норманских баронов. Эту причину представила она на торжественном соборе английского духовенства, как единственную, заставившую се вступить в монашество. собрание духовенства признало действительность причины и справедливость обстоятельств, на которых она была основана, представляя таким-образом несомненное и весьма-замечательное свидетельство безпредельного распутства, господствовавшого в тот век. Говорят, всем известно было, что, после завоевания короля Вильгельма, спутники его норманы, возгордившись столь великою победою, не признавали иного закона, кроме своего дикого наслаждения, и не только отнимали у покоренных Саксов земли их и владения, но даже самым открытым образом посягали на честь их жен и дочерей; и потому нередко женщины и девицы благородных фамилии вступали в монашество и укрывались в монастыри совсем не по призванию Божиему, но для предохранения чести своей от необузданного разврата мужчин.

Таково было распутство того времени, доказанное общим свидетельством всего духовенства и переданное вам Элмером. Итак, нет нужды уверять в достоверности сцен, нами изложенных, ни сомневаться в вероятности дальнейших подробностей, занятых нами в более-апокрифической рукописи Уардора.