Айвенго.
Глава XXIV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвенго. Глава XXIV (старая орфография)

ГЛАВА XXIV.

В то время, как описанные нами сцены происходили в разных частях замка, Еврейка Ревекка ожидала судьбы своей в далекой и уединенной башне. Она приведена была туда двумя из своих переодетых похитителей и, вошедши в небольшую комнату, нашла там старую сибиллу, которая бормотала саксонскую песню, аккомпанируя в такт скачки своего веретена по полу. При входе Ревекки, старуха подняла голову и посмотрела на прекрасную Жидовку с злобною завистью, с какою старость и безобразие, удрученные несчастиями, смотрят обыкновенно на молодость и красоту.

-- Ты можешь встать и убираться, старая ведьма! сказал один из провожатых: - так приказал наш благородный господин. - Ты уступишь эту комнату гостье покрасивее тебя.

-- Да, проворчала колдунья: - всегда так награждаются заслуги. Было время, что одно слово мое изгоняло из замка лучшого вопна между вами, а теперь я должна вставать и уходить по приказанию каждого подобного тебе конюха!

-- Почтенная госпожа Урфрида, сказал другой служитель: - не разсуждай об этом, а вставай и убирайся. Повеления господина нашего должны исполняться живо. Ты имела свое время; но солнце твое давно закатилось. Теперь ты очень-похожа на старого боевого коня, отощалого от горячей езды: ты скакала в свое время, а теперь едва переваливаешься маленькой рысью, - ступай и рысью убирайся вон!

-- Вы оба зловещия собаки, сказала старуха: - и околеете в собачьей конуре! Пусть злой демон Зернебок разорвет меня на части, если я выйду отсюда прежде, чем допряду свой лен.

-- Так отвечай же сама нашему господину, старая чертовка! сказал служитель и вышел, оставя Ревекку со старухой, в общество которой втолкнули ее так насильственно.

-- Что за дьявольское дело опять замышляют они? сказала старуха себе под нос, бросая время-от-времени косвенный и неприязненный взгляд на Ревекку: - впрочем не трудно угадать... Блестящие глаза, черные кудри и кожа белая, как бумага, пока священник не замарает её своим черным снадобьем.... Да, не трудно угадать, зачем они прислали ее в эту уединенную башню, откуда не услышат никакого крика, как-будто на пяти-стах туазах из-под земли. - У тебя совы будут соседками, красоточка, и крик их будут слышать так же далеко и внимательно, как и твой. - Она чужестранка, прибавила старуха, осматривая одежду и чалму Ревекки: - из какой ты земли? Сарацинка, или Египтянка?... Что ж ты не отвечаешь? Ты умеешь плакать; не умеешь ли и говорить?

-- Не сердитесь, матушка, сказала Ревекка.

-- Тебе не нужно ничего больше рассказывать, возразила Урфрида: - лисицу узнают по хвосту, а Жидовку по языку.

-- Ради Бога, скажите мне, чего мне ожидать от насилия, с которым втащили меня сюда? Хотят ли они жизни моей за мою веру? Я охотно принесу се в жертву.

-- Жизни твоей, моя голубушка? а что им за удовольствие умертвить тебя? Поверь мне, жизнь твоя не в опасности. С тобою сделают то же, что некогда сочли приличным сделать с благородною саксонскою девицею. И почему подобная тебе Жидовка достойна лучшей участи, нежели она? Взгляни на меня: я была так же молода, как и ты, и вдвое прекраснее тебя, когда Фрон-де-Бёф, отец этого Реджинальда, с своими Норманнами осадил этот замок. Отец мой и семь сыновей его отстаивали свое наследие шаг-за-шагом, дрались в каждой комнате; не было ни одной из них, ни одной ступеньки на лестнице, которую бы они не оросили своею кровью. Они погибли... погибли все до одного; и прежде, чем охладели тела их, прежде, чем высохла их кровь, я сделалась добычею и игрушкою победителя.

-- Нет ли какой-нибудь помощи? Нет ли средств убежать? Я бы щедро, роскошно наградила тебя...

-- И не думай об этом, сказала старуха: - отсюда убежать можно только в ворота смерти... да и та приходит поздно, прибавила она, покачивая своею седою головою. - Но за то приятно думать, что мы оставляем на земле существа столь же несчастные, как и мы сами. Прощай, Жидовка!.. Но Жидовка ты, или язычница, судьба твоя будет одинакова, потому-что ты будешь иметь дело с теми, которые не знали никогда ни стыда, ни сожаления. Прощай, говорю я тебе. Я допряла лен, а твоя должность еще не начиналась.

-- Остановись! ради Бога, остановись! воскликнула Ревекка: - останься со мною, хоть бы за тем, чтоб бранить и проклинать меня... Присутствие твое всё-таки будет мне защитою.

-- Присутствие Матери Божией не будет тебе защитою, отвечала старуха и указала на грубое изображение св. Девы. - Вот она, попробуй, не отвратит ли она судьбы, тебя ожидающей.

Говоря это, она вышла из комнаты с злобною усмешкою, увеличившею обычное безобразие лица её. Старуха заперла за собою дверь, и Ревекка слышала, как она, с трудом спускаясь по лестнице, проклинала каждую ступеньку за крутизну её.

Ревекка должна была готовиться к участи несравненно-худшей, чем Роуэна. Вероятию ли было, чтоб какое-нибудь уважение или снисхождение оказано было девушке её угнетенного племени, если даже тень этого уважения и сожаления едва оказана была саксонской наследнице? Еврейка имела то преимущество, что она привычкою и природною твердостью ума готова была встретить опасности, ей угрожавшия. Одаренная с юных лет здравым и наблюдательным характером, она не ослеплялась роскошью и богатством, которыми отец её наслаждался у себя в доме и которые она видела в домах других богатых Евреев; она знала, что они пользуются всем этим весьма-ненадежно. Подобно Дамоклесу, на его знаменитом пиршестве, Ревекка, посреди этого наружного великолепия, видела безпрерывно висевший на одном волоске меч над главою всего её народа. Размышления эти послужили к зрелости и усмирению гордости её характера, который, при других обстоятельствах, мог бы сделаться высокомерным, упрямым и недоступным.

По примеру и советам отца своего, Ревекка научилась вежливо обращаться со всеми, кто приближался к ней. Правда, она не подражала излишнему подобострастию его, потому-что чужда была нравственного унижения и постоянного страха, которые руководили Исааком; но она вела себя с гордою покорностью, как-бы смиряясь пред несчастными обстоятельствами, в которых находилась, как дочь презираемого племени, - а между-тем, в душе её было сознание, что достоинства её заслуживали высшого места, чем то, которого надеяться позволял ей неумолимый деспотизм религиозных предразсудков.

Первою заботою её было осмотреть комнату; но комната мало представляла надежды на бегство или защиту. В ней не было ни скрытого перехода, ни потаенной двери, и еслиб дверь, в которую вошла Ревекка, не соединяла башни с главным корпусом здания, то она была бы совершенно окружена наружными стенами. В двери не было снутри ни замка, ни задвижки. Единственное окно выходило на укрепленную площадку, которая, при первом взгляде, поселила в Ревекке надежду на возможность бегства; но она скоро увидела, что площадка эта не имела никакого сообщения с прочими укреплениями замка: это был уединенный балкон, защищенный, по обыкновению, парапетом с амбразурами, на котором небольшое число стрелков могло установиться для защиты башни и отражения неприятеля выстрелами с этой стороны замка.

Из всего этого видно, что надежда заключалась только в страдательной твердости и в непоколебимом уповании на Бога, столь естественном для душ высоких и благородных.

Хотя Ревекка научилась ошибочно толковать обетования, данные народу, избранному Богом, однако не ошибалась, что настоящее есть час их испытания, и верила, что чада Сиона будут некогда призваны вступить в одинакия права с христианами. Между-тем, все вокруг нея доказывало, что настоящее их состояние было наказанием и испытанием, и что их главная обязанность состоит в терпении и удалении от греха. Таким-образом, с-детства считая себя жертвою бедствий, Ревекка рано размышляла о собственном состоянии и приучила ум свой к опасности, которую, по всем вероятностям, должна была встретить.

Не смотря на все это, пленница затрепетала и изменилась в лице, когда послышались шаги на лестнице и дверь тихо отворилась; высокий мужчина, одетый подобно бандитам, которым приписывала она свое несчастие, тихо вошел и затворил за собою дверь; шапка его, нахлобученная на глаза, закрывала верхнюю часть лица, а плащом своим он закрывал и остальную. В таком положении, как-бы готовясь к делу, которого сам стыдился, он остановился пред испуганной пленницей; столь же дерзкий, как те, у кого он занял одежду, он казался в нерешимости объяснить причину, приведшую его в башню, так-что Ревекка, делая над собою усилие, предупредила его объяснение. Она отстегнула два драгоценные запястья и ожерелье и поспешно предложила их мнимому разбойнику, заключая весьма-естественно, что заслужит снисхождение, если удовлетворит его корыстолюбию.

-- Возьми это, сказала она: - друг мой, и, ради Бога, будь милости в ко мне и к престарелому отцу моему! Украшения эти стоят дорого, но они ничего не значат в-сравнении с тем, что получит тот, кто постарается освободить нас из этого замка и не сделает нам никакой обиды.

-- Прекрасный цветок Палестины! возразил разбойник: - это перлы Востока, но они в белизне уступают зубам твоим; эти алмазы блистательны, но не затемнят блеска очей твоих, и с-тех-пор, как я принялся за свое жестокое ремесло, я дал обет всегда предпочитать красоту богатству.

-- Не лишай себя таких богатств, сказала Ревекка: - возьми выкуп и отпусти нас! Золото доставит вам удовольствие, а дурное обращение с нами причинит тебе только раскаяние. Отец мой исполнит все твои желания; и если ты будешь поступать благоразумно, с нашим выкупом можешь возвратиться в общество... можешь заслужить прощение за прежния ошибки и не быть в необходимости впадать в новые.

-- Хорошо сказано, возразил стрелок по-французски, находя, повидимому, довольно-трудным поддерживать разговор, начатый Ревеккою по-саксонски: - познай, белоснежная лилия долины Баки, что отец твой теперь в руках могущественного алхимика, который умеет превращать в золото и серебро даже ржавые полосы дверей подземелья. Достопочтенный Исаак подвержен теперь такой реторте, которая извлечет из него все драгоценное, без всякого требования с моей стороны, без всякого ходатайства с твоей. Выкуп свой ты должна заплатить любовью и красотой, и я не прийму его никакою иною монетою.

-- Ты не разбойник, отвечала Ревекка на том же языке: - никогда разбойник не отказывался от подобного предложения. Ни один разбойник в здешней стороне не говорят языком, на котором ты объясняешься. Ты не разбойник, ты Норман... Норман, может-быть благородный по рождению... О, будь же благородным и в делах! сбрось эту ужасную личину обиды и насилия!

-- А ты... как могла ты угадать так верно? сказал Бриан де Буа-Гильбер, опуская плащ с лица своего. - Ты не истинная дочь Израиля; ты во всем, исключая красоты и юности, настоящая волшебница эпдорская. Правда, я не разбойник, прекрасная роза Шарона! И я скорее готов украсить твою шею и твои руки перлами и алмазами, которою так идут к тебе, чем лишать тебя этих украшений.

-- Чего же ты хочешь от меня, сказала Ревекка: - если не моего богатства? Между нами не может быть ничего общого - ты христианин, а я Еврейка... Союз наш будет противен законам как церкви, так и синагоги.

-- В-самом-деле, отвечал тамплиер, усмехаясь: - жениться на Жидовке? Despardieu. Нет, еслиб даже она была царицею Шебы! И сверх-того, знай, прелестная дочь Сиона, что еслиб сам христианнейший король предложил мне в супружество свою христианнейшую дщерь с Лангедоком в приданое, я не мог бы жениться на ней. Обет май не позволяет мне любить девицу иначе, как par amour, как я и буду любить тебя. Я рыцарь-храма. Посмотри: вот крест моего святого ордена.,

-- Смеешь ли ты, сказала Ревекка: - призывать его в таком случае?

-- А еслиб и смел? Это касается не до тебя, потому-что ты не веришь благословенному знаку нашего Искупителя.

-- Я верю тому, чему учили отцы мои, и да простит меня Бог, если верования мои ошибочны! Но вы, сэр рыцарь, какие ваши верования, если вы без смущения призываете то, что почитаете самым святым, и призываете в такое время, когда собираетесь нарушить самые торжественные обеты рыцаря и духовного?

-- Ты проповедуешь вольно и мудро, о дщерь Сираха! но, прелестная экклезиастика, твои ограниченные жидовские предразсудки ослепляют тебя на счет нашей высокой привилегии. Супружество было бы непростительным преступлением со стороны рыцаря-храма; по если я сделаю какую-нибудь меньшую глупость, то меня разрешит тотчас же первая прецептория нашего ордена. Ни мудрейший из царей, ни отец его, пример которых вы должны признать уважительным, не имели более прав на привилегии, чем мы, бедные воины храма сионского, которые приобрели их ревностию нашею к его защите. Покровители храма соломонова могут требовать и наслаждении по примеру Соломона.

-- Если ты читал Св. Писание, сказала Ревекка: - и жизнеописания святых только для того, чтоб оправдывать свой собственный разврат и недостойное поведение, преступление твое похоже на преступление человека, извлекающого яд из самых целительных и необходимых трав.

Глаза тамплиера засверкали пламенем при этом упреке.

-- Послушай, Ревекка, сказал он: - до-сих-пор я кротко говорил с тобою; теперь я буду говорить языком повелителя. Ты добыча моего меча и копья... ты подчинена воле моей законами всех народов; я не уступлю ничего из прав своих и возьму силою то, в чем ты отказываешь мольбам и необходимости.

великодушию мужчины. Но я разглашу твое злодеяние, рыцарь-храма, от одного конца Европы до другого. Я прибегну к суеверию твоих братий, которые не могут отказать мне в сострадании. Каждая прецептория, каждый капитул твоего ордена узнает, что ты, как еретик, совершил грех с Жидовкою. Те, которые не затрепещут от твоего преступления, назовут тебя проклятым за то, что ты так ужасно обезчестил крест, тобою носимый, и вступил в связь с девушкой моего племени.

-- Ты остроумна, Жидовка, возразил тамплиер, хорошо знавший истину слов её и то, что правила его ордена самым ясным образом осуждают под опасением строжайших наказаний все интриги в роде той, какую он предпринимал, так-что в некоторых случаях за ними следовало лишение сана: - ты остроумна; но громок должен быть голос твоей жалобы, чтоб его услышали за железными стенами этого замка; здесь умрут в вечном безмолвии ропот, жалобы, воззвания к правосудию, призыв на помощь... Одно только может спасти тебя, Ревекка: покорись своей участи - прийми нашу веру, и ты будешь в таком состоянии, что многия норманския дамы должны будут уступить в красоте и пышности любимице лучшого копьеносца между защитниками храма.

копьеносец тамплиеров!... Подлый рыцарь!... вероломный священник! Я презираю тебя и смеюсь над тобою.... Бог обетования авраамова открыт дочери своей путь спасения из этой бездны разврата.

При последних словах, она открыла окно, выдававшееся на балкон, и в одно мгновение ока очутилась на самом краю парапета, не оставя ни малейшого разстояния между собою и страшною пропастию. Неприготовленный к такому отчаянному поступку, - потому-что Ревекка стояла до-тех-пор без малейшого движения, Буа-Гильбер не имел времени ни остановить ее, ни заградить ей дорогу. Когда он хотел подойдти к ней, она воскликнула: - Оставайся на своем месте, надменный тамплиер, или подойди, если хочешь! одном шагом ближе, и я брошусь в пропасть; тело мое потеряет человеческий образ, спустясь по камням этой башни, прежде чем сделается жертвою твоего насилия.

Она сложила руки и воздела их к небу, как-бы умоляя его помиловать душу её пред окончательным падением. Тамплиер поколебался, и решимость, неуступавиная никогда бедствию или жалости, заступила в нем место удивлению к твердости. - Сойди сюда, безумная! сказал он: - клянусь землею, морем и небом, я не сделаю тебе никакого оскорбления.

-- Не верю тебе, рыцарь-храма, сказала Ревекка: - ты научил меня уважать добродетели твоего ордена. Ближайшая прецептория разрешит клятву, от соблюдения которой зависит только честь или безчестие ничтожной Жидовки.

обиды!... Если не о себе, то об отце своем должна ты подумать! Я буду его другом, и в этом замке он не найдет себе друга более могущественного.

-- Увы! сказала Ревекка: - я слишком-хорошо это знаю; но могу ли довериться тебе?

-- Пусть сокрушится мое оружие, пусть имя мое покроется безчестием, если ты будешь иметь причину пожаловаться на меня! Не один закон, не одно постановление преступал я, но слова своего никогда не нарушал.

-- И так, я поверю тебе, однакожь не более этого, сказала Ревекка и сошла с парапета, по прижалась к одной из амбразур или machicolles,

Когда Ревекка произносила эти слова, её высокая, твердая решимость, так прекрасно гармонировавшая с выразительною красотою лица, придала взорам её, виду и движениям такое достоинство, которое казалось выше земного.

Свет глаз её не потускнел, щеки не побледнели перед ужасом такой внезапной и страшной смерти; напротив мысль, что она сама владычица судьбы своей и смертию может избежать позора, придала новый румянец её лицу и зажгла новым блеском её очи. Сам гордый и высокомерный Буа-Гильбер подумал, что он никогда не видал такой одушевленной, повелительной красавицы.

-- Да водворится мир между нами, Ревекка, сказал он.

-- Мир, если хочешь, отвечала она: - мир, только на таком разстоянии.

-- Я и не боюсь тебя, благодаря тому, кто так высоко построил эту башню, что невозможно броситься с нея и не умереть... Благодаря ему и Богу Израиля, я не боюсь тебя!

-- Ты несправедлива ко мне, сказал тамплиер: - несправедлива, клянусь землею, Горем и небом! Я не был от природы таким, каким ты меня видишь: грубым, неприступным себялюбцем. Женщина научила меня жестокости и женщина же стала её жертвою, - не такая женщина, как ты. Выслушай меня, Ревекка - ни один рыцарь не брал в руку свою копья с большим благоговением к владычице души своей, как Бриан де-Буа-Гильбер. Она, дочь ничтожного барона, которого все владения ограничивались разрушенною башнею, безплодным виноградником и несколькими милями песчаных степей в Бордо, известна была подвигами моего оружия несравненно-более многих дам, имевших в приданое целые графства. Да, продолжал он, шагая взад-и-вперед по небольшой комнате с одушевлением, которое по-видимому заставило его забыть о Ревекке: - да, мои подвиги, мои опасности, моя кровь прославляй имя Аделаиды Моитемар от Кастилии до Византии. И как же был я награжден? Когда я возвратился со славою, дорого-купленною трудами и кровию, я нашел ее замужем за гасконским дворянином, имя которого не было никогда слышно за пределами его владений! Верно любил я и жестоко отмстил вероломной!.. Но мщение пало на самого меня. С этого дня, я разорвал все связи с жизнию. Мой зрелый возраст не узнает семейного крова, не усладится преданностью жены... Старость моя не найдет привета... Могила моя будет одинока, и ни один потомок не будет носить древнее имя Буа-Гильберов. К ногам начальника своего сложил я право свободного действования, преимущество независимости. Тамплиер, раб во всем, хотя и поносящий имени раба, не может владеть ни землями, ни имуществом; он живет, движется и дышит только по повелению и произволу другого.

-- Увы! сказала Ревекка: - чем же возможно наградить подобные пожертвования?

-- Возможностию мщения, Ревекка, и планами честолюбия.

-- Не говори этого, девушка! Мщение есть наслаждение богов! Если же они и сохранили его, по словам жрецов, только для себя, то от-того, что они почитали его наслаждением слишком-драгоцепным для простого смертного. А честолюбие? это искушение, которое может потревожить спокойствие самого неба... - Помолчав с минуту, он прибавил: - Ревекка! Женщина, предпочитающая смерть безчестию, должна иметь гордую и мощную душу. Ты должна быть моею! Не пугайся: это должно совершиться с твоего согласия и с условиями, которые ты сама предпишешь. Ты должна согласиться разделять со мною надежды, простирающияся выше престола царского! Выслушай прежде, чем будешь отвечать, и разсуди прежде, чем откажешься. Ты сказала, что тамплиер теряет свои общественные права, власть свободного действования; за, то он становится членом мощного тела, перед которым иногда дрожат престолы, - подобно капле дождя, которая, смешиваясь с морем, делается нераздельною частию страшного океана, подмывающого скалы и сокрушающого королевские флоты. Такой крушительный поток составляет наша мощная община. В этом сильном ордене я не меньший член, по скоро буду одним из главных командоров и могу надеяться получить некогда жезл великого-магистра. Бедные воины храма могут не только попирать ногою выю монархов - это может и монах, обутый в сандалии! Наша кольчуга может захватить их трон, - наша перчатка вырвет скипетр из рук их. Самое царствование вашего тщетно-ожидаемого мессии не доставит вашим разсеянным племенам того, к чему стремится мое честолюбие. Я искал смелой души, которая разделяла бы его, и нашел ее в тебе.

-- Не отвечай мне, сказал тамплиер: - не говори о различии наших вер: в наших тайных собраниях, мы смеемся над этими ребяческими сказками. Не думай, чтоб мы ослеплены были пустою глупостью основателей нашего ордена, которые отреклись от всякого наслаждения жизнию из удовольствия умереть мучениками от голода, жажды, чумы или меча неверных, тогда-как они тщетно бились для защиты безплодной пустыни, драгоценной только в глазах суеверия. Орден наш вскоре принял намерения более-смелые и обширные и нашел лучшее вознаграждение за свои жертвы. Наши огромные владения - в каждом государстве Европы, наша блистательная воинская слава, привлекающая в круг наш цвет рыцарства из всех христианских земель, - все это представляет цель, о которой и не мечтали наши благочестивые основатели, и которую так же плохо понимают слабые умы, вступающие в орден по древним правилам и служащие, по суеверию своему, безмолвными орудиями нашей воли... Но я не стану еще более поднимать завесы с наших таинств. Звук рога возвещает нечто, могущее потребовать моего присутствия. Подумай, что я говорил тебе. Прости! Прошу у тебя прощения за насилие, которым грозил тебе, потому-что оно необходимо было для обнаружения твоего характера. Золото узнают только, прикасаясь им к пробному камню. Я скоро возвращусь и еще раз поговорю с тобою.

Он вышел из комнаты и оставил Ревекку, может-быть, более-испуганную бешеным честолюбием дерзкого безумца, во власти которого она находилась, чем ожиданием смерти, которая так близка была к ней. Когда она вошла снова в комнату, то первым движением её было благодарение Богу Иакова за покровительство, ей низпосланное, и молитва, чтоб он не оставил её и отца её. Другое имя проскользнуло в молитву: - то было имя раненного христианина, которого судьба повергла в руки кровожадных людей, отъявленных врагов его... Правда, сердце её затрепетало, что даже в молитве к Божеству она примешивала воспоминание о человеке, с которым по могла иметь ничего общого - о Назарянине и враге её веры...