Айвенго.
Глава XXVII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Айвенго. Глава XXVII (старая орфография)

ГЛАВА XXVII.

Вызвав криками и угрозами Ревекку в комнату, ею оставленную, Урфрида насильно повела Седрика в небольшой покой и тщательно заперла за собою дверь; потом вынула из шкафа кружку вина и два стакана, поставила их на стол и голосом, выражавшим скорее утверждение, чем вопрос, сказала: - Ты Саксонец... Не возражай мне, продолжала она, видя, что Седрик не торопятся отвечать: - звуки родного языка сладки для моего слуха, хотя и редко слышны здесь, разве из уст несчастных и презренных рабов, которым гордые Норманы поручают самые низкия работы в этом замке. Ты Саксонец, отец мой, Саксонец, я кроме того, что ты служитель Божий, ты человек свободный... Звуки твоего голоса отрадны для моего слуха!

-- Разве саксонские священники никогда не посещают этого замка? спросил Седрик. - Мне кажется, они бы обязаны были утешать отверженных и угнетенных чад этой земли.

-- Они не приходят сюда, а если и приходят, то охотнее пируют за чашею своих утеснителей, чем внимают стенаньям единоплеменников - так, по-крайней-мере, говорят об них; сама же я ничего не могу сказать. Десять лет уже замок этот не отворялся ни для одного священника, кроме развратного норманского капеллана, разделявшого ночные пиры Фрон-де-Бёфа; но и тот давно уже отправился отдавать отчет в своих поступках. Ты Саксонец и священник, и я хочу сделать тебе один вопрос.

-- Подожди еще немного; звуки голоса, которые ты слышишь теперь, скоро умолкнут в сырой земле, а я не хочу сойдти в нее подобно скоту, как жила до-сих-пор. Но вино придаст мне силу рассказать тебе все ужасы моей жизни. - Она взяла чашу и выпила с такою страшною жадностью, что, казалось, хотела выпить все до последней капли. - Этот напиток, сказала она, окончив чашу и осматриваясь вокруг: - погружае в безчуствие, но не веселит... Выпей, отец мой, если не хочешь упасть на землю прежде окончания моей повести.

Седрик с радостию бы отказался от такого зловещого угощения; но телодвижения её выражали нетерпение, отчаяние, и он исполнил её требование, отвечав ей опустошением огромной чары; она, как-бы успокоенная его снисхождением, начала свою историю.

-- Я родилась не в таком бедственном состоянии, в каком ты видишь меня теперь, отец мой! Я была свободна, счастлива, уважаема, любила и была любима. Ныньче я раба униженная и презренная - предмет страсти моих властителей, когда была прекрасна - предмет их насмешек, презрения и ненависти, когда лишилась красоты. Удивишься ли ты после этого, отец мой, что я ненавижу человечество и больше всего ненавижу то племя, которое погубило меня? Дряхлая, безобразная старуха, которая теперь сидит перед тобою и изливает гнев свой в безполезных проклятиях, забудет ли когда-нибудь, что она была дочерью благородного тана торквильстонского, перед мановением которого трепетали тысячи васаллов?

-- Ты дочь Торквиля Уольфгангера! сказал Седрик с изумлением: - ты... ты дочь этого благородного Саксонца, друга и сподвижника отца моего!

-- Друга твоего отца! воскликнула Урфрида: - стало-быть, Седрик, прозванный Саксонцем, стоят предо мною, потому-что благородный Геруэрд-Ротервудский имел одного только сына, имя которого хорошо известно всем его соотечественникам? Но если ты Седрик-Ротервудский, что значит твоя одежда? Не-уже-ли ты отчаялся в спасении своей родины и, избегая угнетения, удалился в монастырь?

-- Что тебе за дело, кто я, сказал Седрик: - продолжай, несчастная, историю ужаса и преступления!... да, преступления, потому-что жить и рассказывать ее - есть уже преступление.

-- Правда, правда, - глубокое, черное, проклятое преступление, - преступление, которое страшною тяжестию лежит на груди моей, - преступление, которого не очистит даже очистительное пламя будущей жизни. Да, в этих покоях, обагренных благородною, чистою кровью отца моего и братьев... в этих самых покоях жить наложницею их убийцы, рабою и участницею его увеселений - значило вдыхать в себя с каждою частицею воздуха преступление и проклятие!

-- Несчастная! воскликнул Седрик: - в то время, когда друзья отца твоего, когда все верные Саксонцы молились за упокой души его и сыновой его, и не забывали в своих молитвах убиенную Ульрику, когда все плакали и чтили смерть твою, - ты жила, чтоб заслужить нашу ненависть и омерзение, - жила в связи с гнусным тираном, убийцею твоих близких и милых, обагрившим руки свои кровию младенца, чтоб не осталось наследника благородной фамилии Торквиля Уольфгангера, - с ним соединилась ты союзом любви беззаконной!

-- Беззаконным союзом, это правда, но не союзом любви! отвечала старуха: - любовь скорее посетит страну вечного мрака, чем эти святотатственные своды. Нет, в этом, по-крайней-мере, мне не чем упрекать себя! Ненависть к Фрон-де-Бёфу и ко всему племени его владела душою моею даже в часы преступных наслаждений.

-- Ты ненавидела его, а жила с ним! возразил Седрик: - стало-быть, у тебя не было ни кинжала, ни ножа, ни иглы! Счастлива ты, с-тех-пор, как влачишь подобное существование, что тайны норманского замка подобны тайнам могилы. Еслиб я только мог вообразить, что дочь Торквиля живет в безчестной связи с убийцею отца её, меч верного Саксонца нашел бы тебя даже в объятиях твоего обольстителя!

-- Так ты бы действительно отдал эту справедливость имени Торквиля? сказала Ульрика (потому-что мы можем уже оставить ложное имя её, Урфриды): - стало-быть, ты истинный Саксонец, каким молва назвала тебя! потому-что даже внутри этих проклятых стен, где, как видишь, преступление покрыто непроницаемою тайною, даже здесь раздавалось имя Седрика - и я, несчастная, презренная, радовалась при мысли, что жив еще мститель за угнетение нашего злополучного народа. Я зажигала распри между нашими злодеями и обращала неистовый пир в смертное побоище; я видела, как текла кровь их, слышала их предсмертное хрипение!... Взгляни на меня, Седрик: не-уже-ли на этом дряхлом, безобразном лице исчезли все черты Торквиля?

-- Не спрашивай меня об этом, Ульрика, отвечал Седрик с горестию и отвращением: - в чертах твоих есть такое сходство, как-будто Торквиль встал из могилы, и демон одушевил безжизненное его тело.

-- Пусть так! но эти дьявольския черты приняли личину духа света, когда умели посеять вражду между старым Фрон-де-Бёфом и сыном его, Реджинальдом! Мрак преисподней должен бы скрыть то, что последовало за этим, но месть сорвет завесу и обнаружит преступление, которое заставит возстать мертвых из гроба. Долго огопь вражды таился между тираном-отцом и его неистовым сыном, долго питала я втайне неестественную ненависть, - огонь вспыхнул в час опьянения, и за собственным столом пал мой утеснитель от руки своего сына... Таковы тайны, скрывающияся под этими сводами! Падите на меня, проклятые стены, продолжала она, устремляя глаза вверх: - и схороните всех свидетелей гнусной тайны!

-- А ты, творение несчастное и преступное, какая участь постигла тебя, по смерти твоего обольстителя?

-- Ты можешь угадать ее, а не спрашивать! Здесь... здесь жила я, пока старость, преждевременная старость не отметила меня свосю страшною рукою. Меня презирали и оскорбляли там, где я прежде повелевала; я принуждена была подавить сожигавшее меня мщение, ограничить его мелочною злобою или безполезными и безсильными проклятиями старухи, осуждена была слушать из своей одинокой башни звуки пиршеств, которые некогда разделяла, или крики и стенания новых жертв угнетения...

-- Ульрика, сказал Седрик: - с сердцем, которое, как я опасаюсь, сожалеет еще об утраченной паграде за свои преступления, так же как и о делах, заслуживших тебе эту награду, как осмеливаешься ты обращаться к человеку, носящему эту одежду? Подумай, несчастная, что бы мог сделать для тебя сам св. Эдуард, еслиб он принял снова свой телесный образ? Царственный Исповедник одарен был от Бога силою исцелять язвы тела, но один Бог может излечить проказу душевную.

-- Не отворачивайся от меня, мрачный прорицатель бедствия! воскликнула Ульрика: - но объясни мне, если можешь, чем кончатся эти новые, страшные ощущения, которые проникают в мое одиночество? От-чего дела давно-минувшия возстают предо мною в новом, неизъяснимом ужасе? Какая судьба ждет за могилою ту, которой Бог назначил на земле самую бедственную долю? Лучше бы обратиться к Уодену, Герте и Зернебоку... к Мисте и Скоголе, богам наших некрещеных язычников, чем выносить ужасные предощущения, которые не дают мне покоя ни днем, ни ночью!

-- Я не священник, сказал Седрик, отвращаясь с негодованием от такого изображения бедствий, преступлений и отчаяния: - я не священник, хотя и ношу одежду священника.

-- Священник или мирянин, ты первый, кого увидела я в-течении двадцати лет, и кто боится Бога и уважает человека; не-уже-ли ты доведешь меня до отчаяния?

-- Советую тебе раскаяться. Молись, наложи на себя покаяние, и да получишь ты отпущение грехов! Но я... я не могу, не хочу быть долее с тобою.

ты думаешь, что если Фрон-де-Беф найдет в замке своем Седрика-Саксонца в таком одеянии, то он оставит тебе жизнь? Глаза его устремлены на тебя, как глаза сокола на добычу.

-- Пусть будет так, отвечал Седрик: - пусть растерзает он меня клювом и когтями, прежде, чем язык мой произнесет хоть одно слово против сердца! Я умру смертию Саксонца, твердый в слове, чистосердечный в поступках. Прошу тебя, отойди от меня, не прикасайся ко мне! Вид самого Фрон-де-Бёфа не так ненавистен мне, как твой презренный, обезславленный образ.

-- Да будет по твоему! сказала Ульрика, не удерживая его более: - иди своею дорогою и забудь в надменной гордости, что несчастная, которая говорит теперь с тобою, - дочь друга отца твоего. Иди своей дорогой! если я отчуждена от человечества страданиями, отчуждена от тех, которые бы должны подать мне помощь, так я одна окончу дело моего мщения! Никто не поможет мне в этом, но все услышат о делах, которые я осмелюсь совершить! Прости! презрение твое разорвало последнюю нить, соединявшую меня с моим племенем мыслью, что горести мои заслужат сострадание моего народа.

-- Ульрика! сказал Седрик, смягчившись при этих словах: - не-уже-ли ты родилась и пережила столько бедствий и преступлений для того только, чтоб уступить отчаянию, когда глаза твои ясно видят сделанные тобою преступления и когда первою обязанностью твоею должно быть раскаяние?

-- Седрик, отвечала она: - ты плохо знаешь сердце человеческое. Действовать, как я действовала, думать, как я думала, - все это было плодом безумной жажды удовольствий, смешанной с сладким предвкушением мщения и гордым сознанием власти; все это - такия сильные наслаждения для человеческого сердца, что оно не может отказаться от них и не возвращаться к ним. Сила их давно исчезла; старость не. знает наслаждении, дряхлость не имеет влияния, самое мщение изливается в безсильных проклятиях. Тогда приходит угрызение совести со всеми своими змеями, и вместе с ним возникают безполезные сожаления о прошедшем и отчаяние в будущем! Когда прекратились все сильные желания, мы становимся похожи на адских духов, которые могут чувствовать только угрызение, а не раскаяние. Но слова твои пробудили во мне новую душу; истину сказал ты, что все возможно для тех, кто осмелится умереть! Ты указал мне средства к мщению, и будь уверен, я воспользуюсь ими. Чувство это боролось в растерзанной груди моей с другими противоположными ему страстями. С-этих-пор, оно вполне овладеет мною, и ты сам скажешь, что какова бы ни была жизнь Ульрики, смерть её была достойна дочери благородного Торквиля. Там собрались воины для осады этого проклятого замка; поспеши вести их на приступ, и когда увидишь красное знамя на восточной башне, смело тесни Норманов: у них найдется довольно дела внутри замка; вы легко сможете тогда перейдти стены, не смотря на их луки и самострелы. Иди, прошу тебя, следуй своей участи и предоставь меня моей.

Седрик хотел попросить у нея объяснений относительно предприятия, так неясно высказанного, как вдруг послышался повелительный голос Фрон-де-Бёфа:

-- Что делает там этот ленивец-монах? Клянусь святынею Компостелы, я сделаю из него мученика, если он забрался сюда с тем, чтоб сеять измену между моими домашними.

-- Нечистая совесть - истинный пророк, сказала Ульрика: - но не бойся его; ступай отсюда к своим единоплеменникам, огласи ряды их саксонским боевым кликом; а эти... пусть-себе поют, если хотят, военную песнь Ролло: мщение будет им припевом!

Говоря это, она исчезла в потаенную дверь, а Реджинальд Фрон-де-Бёф вошел в комнату. Седрик с трудом принудил себя поклониться высокомерному барону, который на приветствие его отвечал легким наклонением головы.

-- Твои кающиеся, отец мой, долго исповедывались; тем лучше для них, потому-что это их последняя исповедь. Приготовил ты их к смерти?

-- Я нашел их, сказал Седрик как только мог лучше по-французски: - я нашел их готовыми на все с-тех-пор, как они узнали в чьей власти находятся.

-- Что это, сэр монах, возразил Фрон-де-Бёф: - мне кажется, наречие твое отзывается саксонским языком?

-- Я воспитывался в Монастыре-св.-Уитольда-Бортонского, отвечал Седрик.

-- Лучше бы тебе родиться Норманом, сказал барон: - и для меня это было бы гораздо-лучше; но в нужде невозможно избирать своих вестников. Эта обитель св. Уитольда-Бортонского - гнездо сов, которое давно была бы пора разорить. Скоро наступит время, что ряса так же мало защитит Саксонца, как и папцырь.

-- Да будет воля Божия! сказал Седрик голосом дрожащим от гнева, что Фрон-де-Бёф принял за испуг.

-- Вижу, сказал он: - тебе представляются уже наши воины в твоей рефектории и в погребах твоих. Но удели мне часть своей святой должности, и, что бы ни случилось с другими, ты можешь спать в своей келлии так же спокойно, как спит улитка в своей раковине.

-- Объясните мне повеления ваши, сказал Седрик, стараясь скрыть свое волнение.

-- Следуй за мною в этот переход, и я выпущу тебя в ворота.

Он пошел впереди мнимого монаха и дорогою объяснил ему свое поручение.

-- Видишь ты, сэр монах, это стадо саксонских свиней, которые осмелились окружить замок Торквильстон. Разскажи им все, что взойдет тебе в голову о слабости этой крепости, или что бы то ни было, только удержи их под стенами в-продолжение 24-х часов. Между-тем, отнеси эту бумагу... Но постой; умеешь ты читать, сэр священник?

-- Ни йоты, отвечал Седрик: - кроме своего молитвенника; в нем я разумею буквы, потому-что знаю наизусть священную службу св. Деве и св. Уитольду.

всевозможною поспешностью. Между-тем, разскажи ему, чтоб он не безпокоился, что он найдет нас невредимыми в наших укреплениях... Стыд бы пал на наши головы, если б мы испугались толпы негоднеев, которые привыкли обращаться в бегство при виде наших знамен и при топоте лошадей наших! Говорю тебе, монах, употреби всю свою хитрость, чтоб удержать бездельников там, где они теперь, до-тех-пор, пока друзья наши не явятся к нам на помощь. Мщение мое бодрствует; это ястреб, который дремлет только тогда, когда уже схватит свою добычу.

-- Клянусь моим святым патроном, сказал Седрик с большим жаром, чем прилично было его роли: - и каждым святым, который когда-либо жил и умер в Англии, повеления ваши будут исполнены! Ни один Саксонец не удалится от этих стен, если только у меня достанет искусства и уменья удержать их.

-- А-га! сказал Фрон-де-Бёф: - ты переменяешь тон, сэр монах, ты говоришь коротко и смело, как-бы с желанием гибели саксонскому стаду, а между-тем сам из племени тех же свиней.

Седрик не был опытен в искусстве притворяться, и в эту минуту желал иметь частицу изобретательного мозга Уамбы. Но необходимостью, как говорит старая пословица, изощряется изобретательность, и он пробормотал что-то под капюшоном, называя людей этих разбойниками, отлученными от церкви и от королевства.

-- Despardieux, отвечал Фрон-де-Бёф: - ты сказал совершенную правду; я забыл, что бездельники могут обобрать жирного аббата, как-будто бы он родился на юге от того соленого Пролива {Ла-Манш. Перев.}. Разве не то было с аббатом сент-ивским, которого они привязали к дереву и заставили петь обедню, между-тем, как сами объискивали его чемоданы и сундуки? Нет, клянусь св. Девою, эту шутку съиграли они с Гуальтье миддльтонским, одним из наших ратных товарищей. Но ведь Саксонцы же украли в часовне св. Биса сосуды и подсвечники и прочие священные предметы? Ведь Саксонцы?

-- То были настоящие безбожники, отвечал Седрик.

-- Да; они выпили хорошее вино и пиво, которые припасены были для тайных пирушек, тогда как вы притворяетесь, что заняты бдением и молитвою!.. Монах, ты верно хочешь отмстить за подобное святотатство?

-- Я поклялся отмстить, пробормотал Седрик: - свидетель мне св. Уитольд.

В это время, Фрон-де-Беф дошел до выхода, где, перешедши ров по одной доске, они достигли небольшого барбикана, или внешняго укрепления, которое выводило в поле воротами крепко-защищенными.

-- Ступай же, и если ты доставишь мое письмо и возвратишься опять сюда, то саксонское мясо здесь дешевле будет, чем свиное на рынке шеффильдском. Послушай еще: мне кажется, ты веселый исповедник; приходи сюда после битвы, - получишь столько мальвазии, сколько в состоянии выпить весь твой монастырь.

-- Без сомнения мы увидимся, сказал Седрик.

-- Покуда возьми вот это, продолжал Норман и, положив почти насильно золотой бизан в руку Седрика, прибавил: - Не забудь, что я сорву с тебя рясу вместе с кожею, если не исполнишь моего поручения.

-- Делай со мною, что хочешь, отвечал Седрик, выходя из дверей и радостно ступая по свободному полю: - если при встрече нашей я не заслужу ничего лучше этого... Потом, обратяс к замку лицом, он бросил золотую монету, и воскликнул в то же время: - Проклятый Норман, да погибнут деньги твои вместе с тобою!

Фрон-де-Бёф несовсем разслышал этот возглас, но движение показалось ему подозрительным. - Стрелки! закричал он стражам внешних укреплений: - пошлите стрелу в рясу этого монаха! Нет, постойте, сказал он, когда те натянули луки: - это не поможет; мы должны верить ему, пока нет другого посланника; думаю, что он не посмеет обмануть меня; в крайнем случае, я могу завести переговоры с саксонскими собаками, которые у меня в клетке. - Эй! Джиль, тюремщик! вели привести сюда Седрика-Ротервудского и другого невежу, его товарища, того конингсборгского Адельстана... кажется, так его называют? Даже имена их как-то затруднительны для норманского рыцаря, и от них остается вкус свинины... Дай мне чашу вина, как говорит веселый принц Иоанн, чтоб прогнать этот негодный вкус; отнеси ее в мою оружейную и приведи туда пленников.

Повеления его были исполнены; вошедши в готическую комнату, обвешанную многими трофеями храбрости его собственной и отца его, он нашел там флягу вина на массивном дубовом столе и двух саксонских пленников в сопровождении четырех стражей. Фрон-де-Бёф выпил большой глоток вина и потом обратился к своим пленникам; ловкость, с которою Уамба закрывал себе лицо, перемена одеянии, неверный свет залы и совершенно-чуждое барону лицо Седрика (который избегал соседей своих Норманов и редко выезжал из своих владений) помешали ему открыть бегство самого важного из его пленников.

-- Храбрые Саксонцы, сказал Фрон-де-Бёф: - как нравится вам пребывание в Торквильстоне? Понимаете ли, чего заслуживает surquedy и outrecuidance Деннисом, если вы не заплатите мне богатого выкупа, я повешу вас за ноги на железных решетках этих окон, и вы будете висеть до-тех-пор, пока ястребы и сороки не сделают из вас скелетов! Говорите же, псы саксонские, что дадите за свою недостойную жизнь? Что ты скажешь на это, тан ротервудский?

-- Ни обола! отвечал бедный Уамба. - Касательно же того, что вы хотите повесить меня за ноги, - пожалуй! все говорят, что у меня мозг в голове перевернулся: может-быть, исполнив свое намерение, вы приведете его в порядок.

-- Св. Женевьева! сказал Фрон-де-Бёф: - кого мы это захватили?

Он столкнул рукою шапку Седрика с головы шута и, обнажив шею его, увидел роковой знак рабства - серебряный ошейник.

-- Джиль, Клемент, рабы, собаки! воскликнул яростный Норман: - кого вы мне привели сюда?

-- Я могу, кажется, отвечать вам, сказал де-Браси, вошедший в комнату: - это шут Седрика, который так храбро оспоривал первенство у Исаака-Йоркского.

-- Я улажу это дело между ними, возразил Фрон-де-Бёф: - повешу их на одной виселице, если господин его и этот конингсборгский кабан не заплатят ценного выкупа за их жизнь. Богатство - вот все, что они могут отдать еще. Пусть же они удалятся с толпою шмелей, окружающих замок, откажутся от всех своих владений и признают себя нашими васаллами и рабами. Счастливы они, если в новом мире, для нас открывающемся, мы оставим им свободное дыхание. Иди, сказал он одному из своих приближенных: - приведи мне настоящого Седрика, и я прощу на этот раз вашу ошибку, тем скорее, что вы приняли дурака за саксонского френклина.

-- Да, сказал Уамба: - только ваше храброе могущество найдет здесь более дураков, чем френклинов.

-- Что говорит этот негодяй? сказал Фрон-де-Бёф, взглядывая на своих служителей, которые, с смущением и страхом, объявили, что если это не Седрик, то они не знают, что. сделалось с Седриком.

-- Святители небесные, воскликнул де-Браси: - он верно убежал в одежде монаха!

-- Дьяволы адские! возгласил Фрон-де-Бёф: - стало-быть, это был кабан ротервудский, которого я вывел в ворота и отворил ему их собственными руками! А ты, сказал он, обращаясь к Уамбе: - ты, который глупостью своей обманул мудрость глупцов, превосходящих тебя безумием, я тебя прийму в святое братство, выстригу тебе тонсуру!.. Эй, велите содрать ему кожу с головы и бросьте его со стен... Твоя должность шутить: ну, так шути теперь, если сможешь!

-- Вы поступаете со мною лучше, чем обещали, благородный рыцарь, возразил бедный Уамба, которого верная смерть не могла отучить от привычки к шутовству; - если вы дадите мне красный капюшон, о котором сейчас говорили, то из простого монаха сделаете меня кардиналом.

-- Бедный малой, сказал де-Браси: - хочет и умереть верный своему званию. - Фрон-де-Бёф, вы не должны умерщвлять его. Отдайте мне его на забаву моего вольного отряда. - Что ты скажешь на это, плут? Хочешь ли жить и идти за мною на войну?

-- Да, с позволения моего господина, сказал Уамба: - потому-что, видите ли, я не могу снять этого ошейника (и он ухватился рукою за ошейник) без его согласия.

-- О! норманская пила скоро распилит саксонский ошейник, сказал де-Браси.

-- Да, благородный сэр, и оттуда говорится пословица:

Norman saw on English oak,

On English neck а Norman yoke;

Norman spoon in English dish.

And England ruled as Normans wish;

Blithe world to England never will be more,

("Норманская пила у английского дуба, на английской шее норманское ярмо, норманская ложка в английской похлебке, правит Англией норманская воля; не ждать Англия веселых дней, пока она не избавится от всех четырех.")

-- Не-уже-ли у тебя нет лучшого занятия, де-Браси, как слушать болтовню дурака, когда погибель висит над головами нашими? сказал Фрон-де-Бёф. - Ты видишь, нас обманули, и послание к друзьям нашим не достигнет своего назначения по милости этого пестрого молодца, с которым ты побратался? Не должны ли мы ежеминутно ожидать нападения?

-- Так пойдем на стены! сказал де-Брасп. - Когда же ты видал меня печальным при мысли о битве? Позови тамплиера, скажи ему, чтоб он дрался вполовину так храбро за свою жизнь, как дрался за честь своего ордена. Покажись сам на стенах с своим страшным ростом. Позволь мне действовать, как умею, - и отвечаю тебе, что саксонским бродягам легче будет добраться до облаков, чем до замка Торквильстона; или, если ты хочешь вести переговоры с бандитами, то почему не взять посредником этого достойного тана, который с таким глубоким вниманием смотрит на кружку с вином? Эй, Саксонец! продолжал он, обращаясь к Адельстану и протягивая ему чашу: - промочи горло этим благородным напитком, и, собравшись с духом, скажи нам, что ты дашь за свое освобождение?

-- Tö, что может дать благоразумный человек, отвечал Адельстан: - по требованию честного человека. Отпустите меня и моих товарищей, и я заплачу вам тысячу марок.

-- А уверишь ли ты нас в отступлении этой пены человеческого рода, которая окружает замок, вопреки законам Божиим и королевским? спросил Фрон-де-Бёф.

-- Сколько от меня будет зависеть, отвечал Адельстан: - я постараюсь убедить их, и думаю, что отец мой, Седрик, поможет мне в этом.

-- Ну, так дело кончено! сказал Фрон-де-Бёф: - ты и твои вы будете на свободе, и мир да водворится между нами, если ты уплатишь тысячу марок. Это умеренный выкуп, Саксонец, и ты обязан нам благодарностью за то, что мы так мало берем за ваше освобождение. Но заметь: это не касается Жида Исаака.

-- Ни дочери Жида Исаака, сказал тамплиер, вошедший в это время.

-- Ни этой саксонской свиты, прибавил Фрон-де-Бёф.

-- Я бы недостоин был называться христианином, отвечал Адельстан еслиб вздумал выкупать неверных.

-- Выкуп этот не касается также и лэди Роуэны, прибавил де-Браси. - Никто не посмеет сказать, чтоб я отдал такую прекрасную добычу, не подняв за нее копья.

-- Разумеется, сказал Фрон-де-Бёф: - договор наш не относится также к этому гадкому шуту, которого я удержу, чтоб показать пример всем негодяям, осмеливающимся обращать в шутку важные дела.

-- Лэди Роуэна, отвечал Адельстан с твердостию: - обрученная мне невеста, и скорее разорвут меня дикия лошади, чем соглашусь поставить ее. Раб Уамба спас сегодня жизнь отцу моему, Седрику, - и я погибну скорее, чем он потеряет хоть один волос с головы своей.

-- Обрученная невеста? Лэди Роуэна обрученная невеста такого васалла? сказал де-Браси: - Саксонец! ты, кажется, воображаешь, что возвратилось время семи королевств. Уверяю тебя, государи анжуйского дома не отдают своих воспитанниц в супружество людям твоего происхождения.

-- Происхождение мое, гордый Норман, возразил Саксонец; - идет из источника более-чистого и древняго, чем происхождение нищого франка, который живет продажею крови разбойников, собравшихся под его гнусным знаменем. Предки мои были короли, сильные в брани и мудрые в совете: они ежедневно угощали за столом своим более людей, чем ты можешь насчитать в своей свите; имена их воспевались менестрелями, и законы их прославлялись у Уитенегемотея; прах их схоронен посреди святых молений, и на могилах их воздвигнуты обширные храмы.

-- Видишь, де-Браси, сказал Фрон-де-Бёф, довольный унижением своего товарища: - Саксонец славно угостил тебя.

-- Так хорошо, как только в состоянии сделать пленник, отвечал де-Браси с наружным хладнокровием: - у кого связаны руки, тот должен свободно действовать языком. Но многоречие ответа твоего, товарищ, продолжал он, относясь к Адельстану: - не возвратит свободы лэди Роуэне.

На это не отвечал Адельстан, редко произносивший такую длинную речь, даже если дело шло о предмете самом близком его сердцу. Разговор прерван был приходом служителя, возвестившого о прибытии монаха, который просил позволение войдти в замок.

-- Во имя св. Беннета, короля этих праздношатающихся бродяг, сказал Фрон-де-Бёф: - настоящий ли это монах, или опять обманщик? Объищите его, рабы, и если приведете другого обманщика, то горе вам!... я велю вырвать вам глаза и на место их вставлю раскаленные уголья.

-- Пусть гнев ваш обрушится на меня, милорд, сказал Джиль: - если это не настоящий монах. Оруженосец ваш, Джоселин, коротко знаком с ним и называет его братом Амвросием, монахом, находящимся в услужении у приора монастыря Жорво.

Отведите пленников; а ты, Саксонец, подумай о том, что слышал.

-- Я требую, сказал Адельстан: - благородного заключения с надлежащею заботою о моем кушанье и постели, как прилично моему званию и переговорам о выкупе. Сверх-того, вызываю храбрейшого из вас на единоборство со мною за лишение меня свободы. Вызов этот я послал уже с твоим дворецким; ты не отвечал на него, а я требую ответа. Вот моя перчатка!

-- Я не отвечаю на вызов пленника, сказал Фрон-де-Бёф: - также не должен отвечать и ты, де-Браси. - Джиль, продолжал он: - повесь перчатку френклина на один из этих оленьих рогов; пусть она висит здесь, пока он не будет на свободе. Тогда, если он осмелится повторить вызов или объявить заключение его в темницу незаконным, клянусь поясом св. Христофора, он встретит во мне человека, который никогда не отказывался от встречи с врагом пешим или конным, одним или с отрядом васаллов.

Саксонские пленники были уведены, и в то же время привели монаха Амвросия, который был, по-видимому, в большом замешательстве.

-- Вот это настоящий Deus vobiscum, сказал Уамба: - а те все были фальшивые.

-- Св. Дева! сказал монах, обращаясь к рыцарям: - наконец я в безопасности и между христианами!

-- Ты в безопасности, сказал де-Браси: - что же касается до христианства, то вот могущественный барон Реджинальд Фрон-де-Бёф, который более всего ненавидит Жидов, и вот храбрый рыцарь-храма Бриан де-Буа-Гильбер, которого профессия убивать Сарацинов. Если это не верные признаки православия, то я не знаю ни одного выше их.

-- Вы друзья и союзники преподобного о Христе отца нашего Эймера, приора Жорво, сказал монах, не замечая насмешливого тона де-Браси: - вы обязаны ему помощию, которую предписывает вам рыцарская верность и святое милосердие; ибо, по словам блаженного Августина в сочинении его "De Cluitate Dei..."

-- Что говорит этот дьявол? прервал его Фрон-де-Бёф: - или лучше, что хочешь ты сказать, сэр монах? Нам некогда слушать тексты из св. отцов.

-- Sancta Maria! возопил отец Амвросий: - как скоро гнев овладевает этими непосвященными мирянами! Узнайте же, храбрые рыцари, что несколько безбожных висельников, забыв страх Божий и уважение к церкви и не обращая внимания на буллу святого папы, si quis, suadente Diabolo...

-- Святой брат, сказал тамплиер: - все это мы знаем или угадываем; скажи нам просто, начальник твой приор взят в плен и кем?

-- Истинно, сказал Амвросий: - он в руках сынов Велиала, грабителей этих лесов, презирающих святый текст: "Не касайся моих помазанников и не твори зла моим пророкам".

-- Вот новая работа мечам нашим! сказал Фрон-де-Бёф своим товарищам: - и так, вместо того, чтоб помочь нам, приор Жорво сам нуждается в нашей помощи? Много помогают в нужде эти ленивцы духовные! Но скажи нам, монах, да скажи разом, чего ожидает от нас твой начальник?

-- С позволения вашего скажу, отвечал Амвросий: - что святотатственные руки захватили моего преподобного начальника, в противность святому правилу, которое упомянул я, и сыны белиаловы ограбили его чемоданы, отняли двести марок чистого золота и требуют еще более за освобождение его из скверных рук их. Чего ради, преподобный о Христе отец просит вас, его возлюбленных друзей, избавить его или заплатя требуемый ими выкуп или силою оружия, как вы заблагоразсудите.

денег? И что сделаем мы с нашею храбростью для освобождения его, когда мы окружены врагами вдесятеро-многочисленнее нас, и когда мы каждую минуту ждем нападения?

-- Об этом именно и хотел я сказать вам, возразил монах: - только поспешность ваша не дала мне времени. Но, Господи, спаси нас! я стар уже, и один вид этих убийц перевернул мою слабую голову. Не смотря на то, справедливо, что они строятся в порядок и хотят сделать нападение на стены замка.

-- На стены! воскликнул де-Браси: - посмотрим, каковы намерения этих негодяев, и с этими словами он отворил решетчатое окно, которое выходило на платформу или небольшой балкон, и тотчас позвал прочих, бывших в зале: - Св. Деннис, старый монах принес верные новости! Смотрите, они выставляют осадные кровли и щиты {"Mantelets and prisses". Mantelets была подвижные крыши из досок, под которыми встарину наступали осаждающие при нападении на укрепленные места. Pavisses, род огромных щитов, закрывавших всего человека в таких же случаях.}, а стрелки на опушке леса похожи на черную тучу перед грозою.

-- Де-Браси! смотри за восточною стеною, потому-что она ниже других... Благородный Буа-Гильбер! твое ремесло научило тебя нападать и защищаться, смотри за западною стеною... сам я займу место у барбиканы. Но не устремляйте исключительного внимания на одно только место, благородные друзья мои!... Сегодня мы должны быть везде, умножить сами себя, если это возможно, помогать и ободрять своим присутствием там, где нападение будет отчаяннее. Силы наши малы, по деятельность и мужество вознаградят этот недостаток, потому-что мы имеем дело с негодными бродягами.

-- Но, благородный рыцарь, воскликнул отец Амвросий посреди шума и смятения, причиненных приготовлениями к защите: - не-уже-ли никто из вас не хочет услышать послания преподобного отца Эймера, приора Жорво?... Умоляю вас, выслушайте меня, благородный сэр Реджинальд!

-- Возноси молитвы свои к небу, сказал гордый Норман: - потому-что нам на земле нет времени их слушать... Эй! сюда, Ансельм! вскипятили ли смолу и масло?... надо лить их на этих дерзких негодяев. Посмотри, чтоб у стрелков не было недостатка в стрелах. Вели выставить знамя мое с бычьей головою, - бездельники скоро узнают, с кем завели дело!

-- Но, благородный сэр, продолжал монах, упорно стараясь привлечь на себя его внимание: - вспомни мой обет послушания и приими от меня послание моего настоятеля.

Ave и Pater, им не доставалось таких почестей с-тех-пор, как их побили каменьями.

-- Не изрыгай хулы на святых угодников, сэр Реджинальд! сказал де-Браси: - нам нужна будет сегодня их помощь для разсеяния этой сволочи.

-- Я плохо надеюсь на их помощь, сказал Фрон-де-Бёф: - разве бросить их с бойниц на головы негодяев. Там у нас есть преогромный св. Христофор, который один в состоянии задавить целый отряд.

-- Клянусь орденом нашим, сказал он: - эти молодцы приближаются в таком порядке, какого невозможно было ожидать от них. Посмотрите, как ловко они сделали себе защиту из каждого дерева и кустарника, чтоб избежать наших стрел? У них нет знамени; но я прозакладываю свою золотую цепь, что какой-нибудь рыцарь, опытный в военном деле, распоряжается ими.

-- Я знаю его, сказал де-Браси: - вижу перья рыцарского шлема и блеск лат. Видите этого высокого человека в черном панцыре, который предводительствует отрядом этих проклятых йоменов... клянусь св. Деннисом, это тот самый, которого мы прозвали éant и который вышиб тебя из седла, Фрон-де-Бёф, на турнире в Эшби.

было бы искать его там, где рыцари и благородные люди встречают врагов своих, и я радуюсь, что он явился посреди гнусных йоменов.

Знаки непосредственного нападения, замеченные в рядах неприятельских, остановили дальнейшие разговоры. Каждый рыцарь занял назначенный ему пост, во главе небольшого числа своих воинов, которые могли сражаться, но были так малочисленны, что не могли защитить все стены; не смотря на то, они спокойно и решительно ожидали грозного нападения.